Ложный король

© Анастасия Соболевская, 2023

© Издание, оформление. Animedia Company, 2023

Возрастное ограничение: 16+

Корректор: Мария Скворцова

Выпускающий редактор: Мария Ланда

Карта

Пролог

Под колесом кареты протяжно хрустнула кость. Молодая, болезненного вида, женщина в платье из тяжёлого шелка с узором из лилий закрыла уши младшего сына руками, чтобы малыш Дункан не слышал этого омерзительного треска.

– Ваше величество, – в тёплой полутьме кареты, пахнущей выделанной кожей и дорогими духами, блеснули крысиные зубки Симоне Буккапекки, прелата Севера, а маленькие и плоские, как у дохлой тилапии, глаза приобрели угодливое выражение, – не стоит оберегать маленького принца от жестокой реальности этого мира. Когда-нибудь их высочество всё равно услышит и хруст сломанной кости, и звук рвущейся плоти, и крик умирающего…

– Если мне понадобится ваше мнение, я его спрошу, – с неприятной грубостью прервала священника женщина, сверкнув глазами, полными нескрываемого отвращения.

Прелат поджал хищные губы, пожалев, что рядом сейчас не сидит льстивый лизоблюд отец Ипатий, который всегда ему услужливо поддакивал. В пучке света, что пробивался внутрь кареты сквозь оконные занавески, рыбьи глаза сощурились в две злые щёлочки.

– Иммеле! – одёрнул жену Теабран и поспешил извиниться перед оскорблённым представителем церкви: – Прошу прощения, преподобный монсеньор. Моя жена сегодня, по всей видимости, опять плохо спала и, похоже, снова не в духе.

Бледное лицо королевы вспыхнуло раздражённым румянцем.

– Ты бы знал точно, если бы делил ложе со мной, а не предпочитал моему обществу пустую кровать.

– Я бы с удовольствием, дорогая, – ответил король супруге с той же любезностью, – но уж лучше тишина, чем твои истерики.

Прелат почувствовал перевес силы в свою сторону, как животные чуют запах свежей крови.

– Что вы, что вы, ваше величество, – серое лицо Буккапекки расплылось в такой широкой заискивающей улыбке, что уголки его губ, казалось, остановились в миллиметре от его ушей, однако рыбьи глаза не изменили своего холодного выражения. – Я прекрасно понимаю её величество. Сейчас мы находимся на пороге сложного времени, как это принято говорить. Вы только что выиграли войну за корону, Ангенор вас не знает. Мне самому порою не спится, – бессовестно соврал священник, даже не запнувшись, – столько мыслей в голове. Ну что вы! Я нисколько не обижен…

– Значит, в следующий раз я приложу к этому больше усилий, – взгляд заплаканных глаз Иммеле заставил прелата подавиться последним словом.

– Как ты себя ведёшь?.. – голос короля стал грубее.

– Где же Ройс? – женщина отодвинула пальцем край тяжёлой скользкой бархатной занавески, за которой пряталось окно кареты, и вгляделась в щель.

Ядовито-жёлтое солнце отражалось от позолоченных кирас покойников, как от зеркал, и жгло глаза, как луч, пропущенный через линзу. Снаружи было жарко и душно, дул липкий противный ветер, смердящий грязью, бычьим потом и кровью. Горизонт почти не просматривался из-за сваленных вдоль дороги тел людей и животных, над которыми суетливо кружили облака падальных мух.

– Дитя скоро найдётся, – Теабран не разделил беспокойства жены по поводу отсутствия новостей о Ночной Гарпии и продолжил изучать богато расшитый золотыми лилиями рукав нового сюртука, подаренного ему накануне матерью в честь будущей победы над узурпаторами. – Ты прекрасно знаешь, Ройс всегда исчезает после драки, чтобы выспаться, а ты места себе не находишь – между прочим, совершенно зря. Ты и так уже истощила себя ожиданиями наихудшего. Закрой окно.

– Целых два часа – и ни слова, – Иммеле продолжала смотреть в окно в надежде не увидеть среди тел павших в бою своего ребёнка.

– Гарпия не даст себя в обиду, ваше величество, – заметил прелат, бессознательно, но с каким-то странным непотребством водя средним пальцем вокруг круглого замочка на корешке «Четырёхлистника». – Сами знаете, один неверный взгляд, и голова обидчика уже катится по полу, отсечённая от тела, – мне ли вам рассказывать? Один воин, десять – в случае с Гарпией и разницы особой нет. Скорее всего, их высочество уже давным-давно хозяйничает в замке, наводя страх на его обитателей. Не стоит беспокоиться.

– Не вам решать, надо мне беспокоиться о своих детях или нет. У вас их нет вообще.

– Иммеле, прекрати! – зашипел на жену Теабран. – Ещё раз прошу прощения, отец Симоне. Иммеле, ты ведёшь себя как капризный ребёнок! Если бы с Дитя что-то случилось, нам бы уже давно дали знать. Так что, если ты не выспалась, это не причина грубить монсеньору.

– А то, что вы оба отправили моего ребёнка на войну, тоже не причина?

– Ройс и мой ребёнок тоже, – заметил Теабран. – И ребёнок уже достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать такие решения.

– Решение умереть?

Теабран ещё больше надулся.

– Если ты забыла, численностью наши воины во много раз превосходили врага. Вероятность проигрыша была чрезвычайно мала.

– Скажи это тем солдатам под нашими знамёнами, чьи трупы ты бы увидел в окно, если бы набрался смелости отодвинуть занавеску. Или смерть для тебя не есть проигрыш? Дитя могло погибнуть!

– Если мне не изменяет память, дорогая, – а она мне не изменяет, – Гарпия с нескрываемым энтузиазмом встретила идею самостоятельно вести в бой целый батальон, прекрасно осознавая риски. И что-то я не припомню, чтобы ты бросилась кого-то отговаривать от этой затеи.

– Отговаривала, когда ты не видел, но Ройс разве слушает?

– Да, не слушает, – и в этом король был полностью с супругой солидарен.

– Боже, сколько трупов… – Иммеле отвернулась от окна. Карета сильно накренилась, наехав на тело одного из кирасиров. Женщина подавила приступ тошноты и прижала к носу истерзанный шёлковый платок, пропитанный мятной настойкой. Где-то рядом противно крикнул стервятник.

– Что за гнусная глотка? – поморщился отец Симоне, будто крик хищной птицы осквернил его тонкую душевную организацию. – Недаром святая Лиммета одним своим взглядом истребила этих ужасных птиц после битвы Трёх Графов пять веков назад.

– Почему нельзя было подождать, пока не расчистят дорогу к воротам? Мы же едем прямо по костям! – Иммеле прижала к носу платок. – Это? И это твой путь к короне?

– А у меня тоже есть кости? – малыш Дункан, до этого пытавшийся приладить на место случайно оторванную руку деревянного солдатика, поднял к матери личико. Королева нежно пригладила вьющиеся, как у неё самой, золотые локоны сына. – Р-р-ройс говор-р-рит, они есть у всех, – принц Дункан старался выговаривать звук «р», хотя у него это плохо получалось. – Их можно сломать?

– Почему ты спрашиваешь, милый?

– Р-р-ройс говор-р-рит, что когда кости ломаются, то можно услышать смешной звук, – мальчик хлопнул губами, пытаясь повторить для мамы тот звук, который услышал накануне вечером в палатке, где жили дети нового короля.

– Ройс иногда говорит жуткие вещи.

– Я стану воином, когда выр-р-расту, и тоже буду ломать кости. – Дункан оставил в покое прикрученную к солдатику конечность, а убедившись, что она держится крепко, хлопнул игрушкой по коленке и засмеялся, когда рука снова отвалилась, закатившись под кресло.

– Нет, милый, ты станешь королём и не будешь никому ничего ломать. К тому же, когда кости ломаются, людям становится больно. А когда людям больно, они плачут, – Иммеле нагнулась и достала повторно оторванную руку игрушки. – Ты хочешь, чтобы люди плакали?

– Р-р-ройс делает больно.

– Ройс не знает, что творит, – Иммеле вернула деревянную руку на место и отдала игрушку сыну.

– А, по-моему, как раз-таки прекрасно знает, – фыркнул отец Симоне. – Всё-таки их высочество руководит отрядом Огненосцев, а это не какая-то кучка пилигримов.

Королева мгновенно выпустила шипы:

– Да, Буккапекки, это сборище фанатиков и убийц, которые спят с мечами под подушкой, когда очистят их от крови тех, на кого укажет ваш святейший перст, – Иммеле без какого-либо страха посмотрела на прелата. – Не вы ли отдали моего ребёнка в их лапы?

Священник брезгливо скривил губы и процедил:

– Формально это сделал ваш супруг, что в любом случае было совершенно правильным решением, учитывая то, что, во-первых, нет цели более благородной, чем служить в армии кардинала, а, во-вторых, вы сами прекрасно знаете причину, по которой их высочеству была дарована возможность пополнить их ряды, пусть даже вопреки всем правилам и требованиям, предъявляемым кандидатам. Носить плащ Огненосца и служить церкви, ваше величество, есть путь к спасению души, и не каждый может похвастаться подобной возможностью, тем более человек, совершивший столь серьёзный проступок, какой совершило Дитя, учась в Конвилактории. Не будь Ройс ребёнком короля, едва ли кардинал уступил бы моей просьбе. Вы должны быть благодарны за эту возможность. Огненосцы – избранные воины, исполняющие великую миссию.

– Так говорили и о кирасирах.

– Кирасиры – варвары, верящие во всякую богомерзкую чушь, – степенно произнёс прелат, как на очередной проповеди, которые всегда производили на Иммеле жутковатое впечатление словесной порки. – Ересь, недопустимую для просвещённых людей, дикарство, примитивные верования в несуществующих божков, а руками Огненосцев вершит правосудие сам Бог!

– Он вам сам об этом сказал? Как сказал и пустить карету прямо по костям?

Теабран побелел от раздражения.

– Иммеле, ты сегодня принимала свою успокоительную настойку?

– Нет.

– Я так и думал. Мне стыдно за тебя перед отцом Симоне.

– А мне за тебя перед сыном. Поэтому мы квиты.

– Ты ведёшь себя просто отвратительно.

– А как я, по-твоему, должна себя вести? – нахмурилась Иммеле.

– Как леди Блэйк, которой выпала честь стать королевой Ангенора, а не как базарная баба.

Иммеле с достоинством выдержала оскорбление.

– Так вот как ты обо мне думаешь? Что я базарная… баба? Ты не забылся, дорогой? Ведь это моя семья приютила твою, когда та нуждалась в помощи и была гонима кирасирами от Эмронских холмов аж до залива. Ни графы, ни даже мелкие лорды, соседи твоего деда, вам помогли, и не кардинал, а семья, как ты выразился, базарной бабы была единственной, кто протянул вам руку помощи.

Теабран почувствовал укол совести, но извиняться не стал.

– Прошу прощения, ваше величество, – почти пропел увидевший замечательную возможность получить благосклонность новоиспечённой королевы служитель церкви, перестав созерцать на своём холёном пальце новенький прелатский перстень, который он, как и его южный коллега, носил вместо золотой подвески. – Но я считаю, что королева имеет право немного погрустить и быть не в настроении. Видите ли, я тоже отчасти согласен, что мы немного поспешили, пустив нашу карету прямо сейчас, и, бог свидетель, я уговаривал вашу бабушку, леди Улиссу, немного подождать, но вы же знаете её. Ничто не способно остановить эту восхитительную женщину в её намерениях, – он осенил себя перстом в знаке четырёх лепестков чистотела. – И потому я искренне прошу прощения у покойных и молюсь, чтобы Единый Бог даровал усопшим душу и пустил под своё крыло, как мучеников, несмотря на их дикие верования.

Иммеле осталась к его словам равнодушна, и раболепные надежды опытного льстеца втянуть в свои сети королеву лопнули, как мыльный пузырь.

Отец Симоне оскалил крысиные зубки, затаив ядовитую обиду.

– Как хорошо, ваше величество, – заметил священник, расплывшись в елейной улыбке, обращённой к более благосклонному к своей персоне Теабрану, – что ваша матушка вместе с леди Улиссой, сэром Ричардом и сэром Виллемом уже в Туренсворде и к нашему приезду всё будет готово. Сэр Ричард говорил, что распорядится предоставить своей дражайшей сестре и матери лучшие покои – разумеется, лучшие после покоев короля, а ваших детей разместит в покоях принцесс. Конечно, в них полно дамских безделушек, но слуги всё приберут. Опять же едва ли кто-то поспешит примерить платья принцессы Вечеры, но ткани, из которых они пошиты, прекрасно подойдут для иного декора.

– Девочка мертва всего несколько часов! – вспыхнула Иммеле. Бледная, с синими жилками рука сжала платок. – А вы уже распоряжаетесь её вещами, как мародёры!

– Что такое «маратёры»? – отвлёкся от покалеченного солдатика Дункан и прислонился щёчкой к маминой руке.

– Иммеле! – прикрикнул на жену Теабран, вовсе растеряв самообладание от такой вопиющей, по его мнению, наглости.

– Её простыни ещё не остыли, а вы уже думаете, куда деть её вещи, будто это какое-то барахло! Что ещё ты сделаешь? Драгоценности её отдашь матери? Отдашь её платья на тряпки?

– Если я так захочу, – с холодной злобой ответил Теабран. – Я – король.

– Я – кор-р-роль, – повторил за отцом Дункан, опрокидывая солдатика.

– Пока ещё нет, – спокойно ответила Иммеле. – Или коронация уже состоялась?

Теабран помрачнел.

Карета снова сильно накренилась, раздался жуткий треск. Теабран выглянул в окно сквозь узкую щель между плотными занавесками. Из-под колеса выскочил осколок отломленного бычьего рога. Серая, искромсанная мечами туша осталась недвижима. Рядом с пробитой головой животного валялся заляпанный засохшими на жаре кровавыми разводами кирасирский ксифос. Губы мужчины брезгливо скривились, и он зашторил окно, в отличие от отца Буккапекки, который в ответ на ужасный крен улиткой выпучил глаз в щель между стенкой кареты и занавеской.

– Сколько же добра пропадает, – вздохнул священник. – И эти дикари ещё украшали латы своих животных золотыми бляшками с альмандинами. Вон и шлемы позолоченные. Надо бы дать распоряжение счистить всё золото и переплавить на монеты.

– И пожертвовать церкви, я полагаю? – ядовито заметила Иммеле.

Прелат ощетинился, но снова был вынужден расплыться в заискивающей улыбке.

– Церковь никогда ничего не требует, ваше величество, все пожертвования сугубо добровольны. Но если король пожелает пожертвовать это золото и камни церкви, кто я такой, чтобы этому противиться? В таком случае я лично прослежу, чтобы их пустили на благие нужды.

– Нужды священников, надо понимать?

Теабран испепелил жену взглядом.

– Мама… – послышался едва различимый в шуме снаружи слабый надтреснутый голос.

Сердце Иммеле сжалось до размера горошины.

– Ройс, – испуганно прошептала женщина, узнав голос своего ребёнка, и отдёрнула занавеску. – Ройс!

Темноту кареты тараном разбил яркий солнечный столб. Вместе с ним внутрь ворвался смрад разлагающейся на жаре плоти, запёкшейся крови и пыли. От запаха прогорклого пота защекотало в носу.

– Ройс!

Недалеко от того места, где карета пробивала себе путь по окровавленным останкам, среди груды изрубленных тел и оружия шевельнулось что-то чёрное.

– Мама…

Рядом с грудой изломанного металла и ошпаренной раскалённым маслом бычьей тушей заблестели длинные волнистые волосы. Показалась покрытая кровью рука.

– Остановите карету! – закричала Иммеле. – Стойте!

Карета резко остановилась, упёршись в тушу коня.

– Дитя!..

Теабран открыл глаза.

Снова этот сон. И снова как наяву. Он сел на кровати и огляделся. Спальню копьём пронзал солнечный луч и падал точно на подушку, где только что спал король.

Он встал и подошёл к окну. От стёкол в стрельчатых окнах башни Юрто, чью увитую плющом стену было видно слева, отражались лучи нового дня. Окна горели, будто изнутри Туренсворд пожирало пламя.

Глава 1 Победителей не судят

Посередине главной гостевой комнаты Туренсворда сидела маленькая, похожая на мумию овцы старуха. Её небольшие водянистые глаза смотрели жёстко, если не сказать жестоко, хотя она и старалась придать своему взгляду выражение мудрости и глубины (как она себе их представляла), а тонкие губы её были сжаты в ниточку в попытке придать своему облику, опять же по её представлению, решительность, свойственную представителям благородных домов. Кожа её была бледной и сухой, как старый выцветший пергамент, а волосы, завязанные в модный в Приграничье лет сорок назад тугой пучок на затылке, – совершенно седыми и тусклыми, как и редкие волоски усиков на губе, среди которых сидела жирная бородавка. В руках она сжимала маленький «Четырёхлистник» из травленой бычьей кожи и золотой цветок чистотела, который придворный художник всё время просил держать чуть повыше, чтобы не нарушать композицию.

– Леди Улисса, – очень вежливо просил он, несмотря на нарастающее в его душе раздражение, когда бабка короля в очередной раз опускала реквизит, – руку чуть-чуть выше, да, вот так. Иначе на ваши пальцы падает тень от платья и скрывает украшения. Теперь намного лучше.

За спиной леди Улиссы стоял уже оформленный в раму из дорогой породы эвдонского тиса портрет её дочери, которой по завершении неофициальной коронации сразу после битвы у стен города был дарован почётный титул королевы-матери. И хотя настоящая коронация ожидалась ещё только через несколько недель, на портрете леди Петра уже была изображена в золотой плетёной диадемке, которая возвещала о её высоком титуле, и в чёрном кушаке с вышивкой в виде короны, который носили вдовствующие королевы. Сама леди Петра с поистине царским величием сидела чуть поодаль от огороженного шёлковой драпировкой под портрет пространства и вышивала.

Вопреки тому, что местность, где находился её фамильный замок Адельхейд, была далека от столицы и незнакома с лоском придворной жизни, в леди Петре всегда чувствовалась какая-то чуждая Приграничью королевская стать. Леди Улисса сразу разглядела это необычное свойство в своей дочери, едва та научилась сидеть, и потому всегда предполагала, что рано или поздно обстоятельства сложатся так, что Петра окажется в Туренсворде в роли камеристки принцессы или самой королевы. Но даже она, с её честолюбием и желанием вырваться из захолустного Приграничья, не помышляла, что однажды единственный подвернувшийся ей шанс воплотить мечты в реальность обернётся для дочери результатом, который превзойдёт все её чаяния.

Устав от сосредоточенного вышивания золотыми стежками, Петра иногда переводила взгляд на рубиновый перстень матери, который та нашла в шкатулке королевы Суаве и с которым теперь не расставалась, как с настоящим трофеем, добытым в кровавой схватке; иногда – на сапфировую заколку принцессы Вечеры в её волосах; а когда же ей надоедало любоваться сверкающими на солнце самоцветами матери и сравнивать их со своими драгоценностями, она созерцала собственный портрет. Изображение на холсте вполне отвечало её чувству прекрасного, потому что, как любая, уже не юная, но красивая женщина, леди Петра ценила то, с каким мастерством художник сумел подчеркнуть достоинства её внешности и скрыл незначительные недостатки в виде морщинок. Впрочем, по отнюдь не скромному мнению леди Улиссы, её дочь всё ещё сохранила привлекательность, которой когда-то был покорён сам король Эссегрид Золотой Щит.

– Вы прекрасны, моя кор…, м-м, э-э, ваша светлость, – с профессиональной, а потому простительной в своей очевидности лестью восхищался моделью придворный художник. – Голову чуть-чуть правее. Вот так. Восхитительно, просто великолепно. Ваш портрет в Красной галерее займёт почётное место рядом с портретом вашего внука и будет изумительно смотреться в раме из позолоченного альмиона с вставками из альмандинов и кантамбрийских жадеитов. Мой подмастерье уже заказал её в багетной мастерской, а камни предоставит королевский ювелир. Дагмар обещал лично выбрать лучшие самоцветы.

Уже давно не видящая разницы между лестью и искренним восхищением старуха оценила его медовые речи, и её глаза приобрели благодарное выражение.

Сэр Ричард Абертон сидел в стороне от сестры и матери, за столиком у стрельчатого окна, сквозь которое внутрь гостевой залы струился слабый ветер, пахнущий нагретой травой и дёгтем. Как всегда собранный, сосредоточенный, наблюдательный. Облачённый с пяток до подбородка в похожий на казначейский, но из очень дорогой ткани сюртук, он производил впечатление сухого, как кирпич, и отстранённого, как крепость на отроге высокой скалы, человека.

Его правая рука властно лежала на небольшом окованном сундучке с замочком в виде серебряной маски с пустыми глазницами, а вторая покоилась на колене. Глаза цвета отколотых льдинок внимательно наблюдали за тем, как придворный художник кладёт краски на холст.

Живописцу, рождающему шедевр, до рези в боку не нравилось ощущать себя как на экзамене из-за этого морозного взгляда, пристально следящего за каждым его движением будто с намерением предотвратить возможное покушение на лик её светлости достопочтенной леди Улиссы, графини Адельхейда и Аранских холмов и прочие-прочие кудрявые титулы на половину свитка, которыми нарекла себя тщеславная бабка, и потому он старался не оборачиваться, хотя и продолжал чувствовать себя кроликом, которого приметила голодная гончая.

– Ричард, неужели теве не жарко? – старалась не шевелить губами, чтобы не портить композицию, , Улисса и взглядом указалана руки сына, которые тот скрывал под перчатками. – Снии их немедленно. Сейчас не зива. Мне душно на тевя свотреть. Снии!

Шея старухи, казалось, скрипела от усилий не шевельнуться.

– Благодарю за заботу, мама, но нет, – голос Ричарда, как у любого любителя шенойского табака, был груб, как у рычащей собаки, и громок, как гудящая горниза, отчего сказанное им прозвучало как безапелляционное заявление.

Иммеле искоса поглядела на руки дяди Теабрана и хмыкнула про себя: «А может быть, он просто колдун и скрывает метку Чарны?»

– Почему ты ухмыляешься? – холодный пренебрежительный взгляд угольно- чёрных глаз Петры, обращённых в сторону невестки, противоречил доброжелательному выражению её лица.

– Разве? – переспросила Иммеле.

– Ричард, ты же не прокажённый! – оковы, налагаемые высоким искусством, были сорваны и с грохотом упали на пол вместе с книгой. – А ты не смей ухмыляться. Это недостойно!

– Я просто вышиваю, – попыталась оправдаться леди Блэйк, вдев нить в игольное ушко.

– Мы все знаем, что значит твоё вышивание. Ты думаешь.

– Разве это плохо? – Иммеле напустила на себя искренне непонимающий вид, чем вызвала ещё большее раздражение.

– Нахалка! – воскликнула леди Аранских холмов, окончательно испортив композицию. – Вот она, северная спесь. Во всей своей красе!

– Моя мать пытается донести до тебя, Иммеле, – вкрадчиво уточнила Петра, взяв поднесённый слугой кубок, – что тебе как королеве теперь нужно сдерживать свои порывы урождённой северянки и вести себя достойно своему новому положению. Ты больше не леди Блэйк, последняя из рода графов Холодных островов, а королева Ангенора.

Иммеле оскорбилась.

– И какие же мои порывы вас так смутили, прошу уточнить?

Петра закатила глаза и повернулась к сыну.

– Теабран?

– Мама? – отвлёкся от книги король.

– Твоя жена снова мне дерзит. Может быть, ты что-нибудь сделаешь?

– Иммеле, прекрати, – устало попросил король.

– Разве так мужья учат своих испорченных жен уважению? – возмутилась Улисса, заёрзав в кресле.

– Бабушка, мама, я сам разберусь со своей женой.

– Что-то не очень-то видно, мой милый внук, как ты с ней разбираешься. В моё время жёны никогда не позволяли себе повышать голос на старших. За это их привязывали голыми к столбу и секли плётками.

– Ты предлагаешь мне высечь мою жену?

– Не помешало бы. Я считаю.

– Я не буду никого сечь, – чувствуя, что вот-вот закипит, Теабран попытался сосредоточиться на чтении.

– Но я ни на кого не повышала голоса, – на молочно-белой шее Иммеле проступили пятна от обиды. – Я просто вышивала.

– А что же ты делаешь сейчас? – властным тоном заявила Петра. – Даже если ты молчишь, на твоём лице написаны все твои мысли, Иммеле, а они должны быть скрыты. Именно это и отличает леди от простолюдинки.

– Значит, когда мне понадобится научиться притворяться, я непременно обращусь к вам.

– Теабран, вот о чём тебе и говорят, – снисходительно ответила Петра, пытаясь привлечь внимание сына. – Самоуверенность, наглость и пренебрежение по отношению к любому авторитету. К сожалению, этой особенностью отличаются все Блэйки. В этом Дитя целиком пошло в свою мать.

– Ох, прошу прощения, ваша светлость, – поспешил сгладить острый угол сэр Виллем, который в этот момент пил чай по другую от Иммеле сторону стола. – Боюсь, что в том, что королева Иммеле сейчас немного не в духе, есть моя вина. Сегодня утром моя дорогая супруга Идэ играла вместе с нашим сыном, и этот маленький поросёнок испачкал грязью подол платья её величества, – советник приложил руку к груди. – Я ещё раз искренне прошу прощения за этот ужасный инцидент.