Дорога к рабству

© Friedrich August von Hayek, 1944

© Перевод. М. Гнедовский, 2010

© Издание на русском языке AST Publishers, 2010

Предисловие к репринтному изданию 1976 года

С этой книги, написанной на досуге в 1940–1943 годах, когда я по большей части занимался проблемами чистой экономической теории, неожиданно для меня самого началась моя более чем тридцатилетняя работа в новой области. Первая попытка найти новое направление была вызвана моим раздражением по поводу абсолютно неверной интерпретации нацистского движения в британских «прогрессивных» кругах. Это раздражение принудило меня написать записку тогдашнему директору Лондонской школы экономики сэру Уильяму Бевериджу, а затем статью для Contemporary Review за 1938 год, которую я по просьбе профессора Гарри Д. Гидеонса дополнил для публикации в его Public Policy Pamphlets и которую с большой неохотой (обнаружив, что все мои более компетентные британские коллеги заняты ходом военных действий) я наконец превратил в этот трактат. Несмотря на совершенно неожиданный успех «Дороги к рабству» (а не планировавшееся сначала американское издание имело еще больший успех, чем британское), я долго не был ею доволен. Хотя в самом начале книги честно сказано, что она носит политический характер, мои коллеги по общественным наукам сумели внушить мне ощущение, что я занимаюсь не тем, чем следует, и меня самого смущало, достаточно ли у меня компетенции, чтобы выходить за границы экономики в техническом смысле слова. Не буду здесь говорить ни о том, какую ярость вызвала моя книга в определенных кругах, ни о весьма любопытной разнице между тем, как ее приняли в Великобритании и Соединенных Штатах, – я писал об этом пару десятилетий назад в «Предисловии к первому американскому карманному изданию». Только для того, чтобы дать представление о распространенной реакции, упомяну случай, когда один хорошо известный философ, чье имя останется неназванным, написал другому философу письмо, в котором упрекал его за похвалы этой скандальной книге, которую он сам, «конечно же, не читал!». Хотя я приложил немало усилий, чтобы оставаться в рамках собственно экономики, я не мог избавиться от мысли, что вопросы, которые я столь неосмотрительно поднял, сложнее и важнее, чем вопросы экономической теории, и сказанное в первоначальном варианте моей работы нуждается в прояснении и доработке. Когда я писал эту книгу, я далеко не в достаточной мере освободился от предрассудков и предубеждений, правящих общественным мнением, и в еще меньшей степени умел избегать обыкновенного смешения терминов и понятий – того, к чему я впоследствии стал относиться очень внимательно. Предпринятое мной обсуждение последствий социальной политики, разумеется, не может быть полным без адекватного рассмотрения требований и возможностей правильно организованного рыночного порядка. Именно последней проблеме посвящены мои дальнейшие штудии в этой области. Первым результатом моих усилий объяснить порядок свободы стало большое исследование «Основной закон свободы» (Constitution of Liberty, 1960), в котором я попытался существенно переформулировать и более последовательно выразить классические доктрины либерализма XIX столетия. Понимание того, что такая переформулировка оставляет без ответа целый ряд важных вопросов, побудила меня дать на них собственные ответы в трехтомном труде «Право, законодательство и свобода» (Law, Legislation and Liberty), первый том которого увидел свет в 1973 году.

Как мне представляется, за последние двадцать лет мне удалось немало узнать о проблемах, затронутых в этой книге, хотя за это время я ее, кажется, даже не перечитывал. Перечитав ее сейчас, чтобы написать это предисловие, я впервые ощутил, что я не только не стесняюсь ее, но, напротив, горд ею – не в последнюю очередь за открытия, позволившие мне посвятить ее «социалистам всех партий». Действительно, хотя за это время я прочел немало того, о чем не знал, когда писал ее, теперь я часто удивляюсь, как многое из понятого еще тогда, в самом начале пути, подтвердилось дальнейшими исследованиями. И хотя более поздние мои работы окажутся, смею надеяться, более полезными профессионалам, я готов без колебаний рекомендовать эту старую книгу широкому читателю, который хочет иметь простое, не перегруженное техническими деталями введение в проблему, которая, по моему убеждению, до сих пор остается одной из самых насущных и до сих пор ожидает своего решения.

Читатель, вероятно, спросит, означает ли сказанное, что я по-прежнему готов отстаивать все основные выводы этой книги, и ответ на это будет в целом положительный. Наиболее существенная оговорка, которую следует сделать, такова: за истекшее время изменилась терминология, и поэтому многое из того, что здесь сказано, может быть понято неверно. В то время, когда я писал «Дорогу к рабству», социализм однозначно понимался как национализация средств производства и централизованное экономическое планирование, которое благодаря национализации становится возможным и необходимым. В этом смысле нынешняя Швеция, например, организована гораздо менее социалистически, чем Великобритания или Австрия, хотя принято считать, что Швеция – страна гораздо более социалистическая. Это произошло потому, что под социализмом стали понимать прежде всего широкое перераспределение доходов с помощью налогообложения и институтов «государства всеобщего благосостояния». В условиях такой разновидности социализма явления, обсуждаемые в этой книге, протекают медленнее, не столь прямолинейно и не выражаются в полной мере. Я считаю, что в конечном итоге это приведет к тем же самым результатам, хотя сами процессы будут не совсем такими, как описано в моей книге.

Мне часто приписывают вывод, что любое движение к социализму с необходимостью ведет к тоталитаризму. Хотя такая опасность существует, идея книги не в этом. Ее главная мысль состоит в том, что если мы не пересмотрим принципы нашей политики, мы столкнемся с самыми неприятными последствиями, которые вовсе не были целью для большинства сторонников этой политики.

В чем, как мне сегодня представляется, я был неправ, так это в недооценке опыта коммунизма в России. Наверное, этот недостаток можно было бы простить, учитывая, что в те годы, когда я это писал, Россия была нашим союзником в войне, и я еще не совсем избавился от обычных для того времени интервенционистских предубеждений, а потому позволил себе сделать немало уступок – на мой сегодняшний взгляд, неоправданных. И я, конечно, не вполне осознавал, насколько плохо обстоят дела во многих отношениях. Я, например, считал риторическим вопрос, который задавал на с. 98: если «Гитлер получил неограниченную власть строго конституционным путем <…> решится ли кто-нибудь на этом основании утверждать, что в Германии до сих пор существует правозаконность?» Однако позже обнаружилось, что именно это утверждают профессоры Ганс Кельсен и Гарольд Дж. Ласки, а вслед за этими влиятельными авторами – другие социалистические юристы и политологи. Как бы то ни было, дальнейшее исследование современных интеллектуальных течений и современных институций лишь усилило мои опасения и тревоги. А влияние социалистических идей вкупе с наивной верой в благие намерения тех, в чьих руках сосредоточивается тоталитарная власть, значительно возросла с тех пор, как я написал «Дорогу к рабству».

Долгое время мне было досадно, что работа, которую я считал памфлетом на злобу дня, пользуется более широкой известностью, чем мои собственно научные труды. Однако, глядя на написанное через призму дальнейших штудий, посвященных проблемам, поднятым более тридцати лет назад, я больше не чувствую досады. Хотя в этой книге я многого не смог убедительно продемонстрировать, она представляла собой искреннюю попытку найти истину, и, как я думаю, мне удалось сделать какие-то открытия, которые пригодятся даже тем, кто со мной не согласен и помогут им избежать серьезных опасностей.

Предисловие к американскому карманному изданию 1956 года

Хотя эта книга могла бы во многих отношениях выглядеть иначе, если бы я изначально держал в уме американскую аудиторию, теперь, когда она заняла в Соединенных Штатах вполне определенное положение (что, впрочем, трудно было предсказать), переписывать что-либо вряд ли имеет смысл.

Эта книга была написана в Англии в годы войны и была рассчитана почти исключительно на английских читателей. В том, что я посвятил ее «социалистам всех партий», не было никакой насмешки. Моя книга появилась в результате многочисленных дискуссий предшествующего десятилетия, которые я вел с друзьями и коллегами, чьи политические взгляды клонились влево; продолжением тех споров стала «Дорога к рабству».

К тому времени, когда в Германии к власти пришел Гитлер, я уже несколько лет преподавал в Лондонском университете, но продолжал внимательно следить за континентальными событиями вплоть до начала войны. Рассмотрение различных тоталитарных движений, возникновение и развитие которых привело меня к мысли о том, что английское общественное мнение, и в частности мнение моих друзей, совершенно неадекватно природе этих движений. Еще до войны это заставило меня высказать в небольшой статье идеи, которые потом стали центральными для настоящей книги. Но после того, как началась война, я осознал, что широкое непонимание политической системы как наших врагов, так и нашего нового союзника – России, – представляет серьезную опасность, борьба с которой требует более систематических усилий. Кроме того, было уже достаточно очевидно, что сама Англия была готова начать после войны эксперименты с такого рода политикой, которая, по моему убеждению, привела к уничтожению свободы в других странах.

Вот почему эта книга постепенно стала принимать форму предостережения, обращенного к британской социалистической интеллигенции. С неизбежными для военного времени задержками книга вышла из печати весной 1944 года. Кстати сказать, эта дата также объясняет, почему я, для того чтобы быть услышанным, предпочел воздержаться от комментариев по поводу нашего военного союзника и использовал в качестве примеров события, происходившие в Германии.

По-видимому, книга появилась в благоприятный момент, и мне остается только с удовлетворением отметить успех, который она имела в Англии, – этот успех был иным по качеству, но не меньшим по масштабу, чем в Соединенных Штатах. В общем и целом книга была воспринята адекватно, и высказанные в ней тезисы были всерьез приняты к сведению теми, кому они были адресованы. На меня произвел глубокое впечатление тот факт, что за исключением нескольких ведущих политиков-лейбористов (которые – как бы в доказательство правоты моих замечаний о националистических тенденциях в социализме – выступили против книги на том основании, что она написана иностранцем) люди, чьи убеждения вступали в резкое противоречие с моими выводами, отнеслись к ним вдумчиво и внимательно[1]. То же самое можно сказать и о других европейских странах, где была напечатана «Дорога к рабству»; непредвиденную радость доставил мне необычайно теплый прием, оказанный моей книге в постнацистской Германии, когда туда, наконец, попали экземпляры перевода, опубликованного в Швейцарии.

Совершенно иначе была воспринята книга в Соединенных Штатах, где она была напечатана через несколько месяцев после британской публикации. Когда я писал эту книгу, я мало думал о том, какое впечатление она произведет на американских читателей. В последний раз я был в Америке за двадцать лет до того, еще аспирантом, и с тех пор не очень-то следил за развитием американской мысли. Я не имел понятия, насколько прямое отношение мои тезисы имеют к американской ситуации и совсем не удивился, когда оказалось, что три первых издательства, которым была предложена книга, ее отвергли[2]. Никто, разумеется, даже не предполагал, что после того, как книга будет выпущена ее нынешними издателями, она начнет расходиться со скоростью, практически беспрецедентной для такого рода литературы, не предназначенной для массового потребления[3]. В еще большей степени я был поражен бурной реакцией обоих политических лагерей – чрезмерными похвалами, доносившимися из одного стана, и жгучей ненавистью, веявшей от представителей другого.

В отличие от Англии в Америке читатели, которым была в первую очередь адресована книга, отвергли ее, усмотрев в ней злобные и коварные нападки на свои высшие идеалы; на рассмотрение аргументации они, судя по всему, даже не стали тратить времени. И язык, которым пользовались самые недоброжелательные критики, и эмоции, которые они выражали, – это было нечто особенное[4]. Нисколько не меньше поразили меня восторги тех, от кого меньше всего ожидаешь услышать, что они прочли такого рода книжку, и многих таких, которые ее навряд ли читали. Хочу добавить, что иногда то, как это все происходило, в очередной раз доказывало справедливость слов лорда Актона о том, что «во все времена истинные друзья свободы были редки, и своими триумфами она была обязана меньшинству, которое одерживало победу, объединяясь с другими, чьи цели часто отличались от их собственных; и это объединение, всегда опасное, подчас приводило к катастрофе».

Маловероятно, что столь несхожий прием по разные стороны Атлантики был оказан книге лишь по причине несходства национальных характеров. Со временем я все больше проникаюсь убеждением, что объяснение следует искать в отличие американской интеллектуальной ситуации от европейской. В Англии и в Европе в целом затронутые мной проблемы давно перестали быть пустой абстракцией. К тому времени идеалы, которые я подверг исследованию, уже спустились на грешную землю, и даже самые рьяные их сторонники увидели воочию и конкретные трудности, возникающие на пути осуществления этих идеалов, и непредвиденные последствия. Таким образом, почти все мои европейские читатели были на собственном опыте знакомы с явлениями, о которых я писал, а я лишь систематически изложил то, что они и без того ощущали интуитивно. Разочарование в левых идеалах возникало подспудно, а их критическое рассмотрение лишь проявляло и проясняло уже существовавшее разочарование.

Напротив, в Соединенных Штатах эти идеалы были еще внове и действовали заразительнее. Прошло всего десять или пятнадцать лет (а не сорок – пятьдесят, как в Англии), с тех пор как широкие круги интеллигенции подхватили эту инфекцию. И, несмотря на эксперимент Рузвельта – Новый курс, – их энтузиазм по поводу рационально организованного общества еще не был запятнан практическим опытом. То, что большинство европейцев воспринимали как «старую песню», для американских интеллектуалов являло собой заманчивую мечту о лучшем мире, которую они взрастили и взлелеяли за годы Великой депрессии.

Мнение в Соединенных Штатах меняется быстро, и сегодня уже непросто вспомнить, что относительно незадолго до появления «Дороги к рабству» люди, которым вскоре предстояло сыграть значительную роль в публичной жизни, всерьез защищали самую крайнюю форму экономического планирования и брали за образец Россию. Легко было бы дать здесь точные ссылки, но сейчас было несправедливо задевать ту или иную конкретную личность. Достаточно упомянуть, что в 1934 году новообразованный Национальный совет по планированию уделил немало внимания примерам ведения планового хозяйства в четырех странах – Германии, Италии, России и Японии. Конечно, через десять лет мы стали называть те же самые страны «тоталитарными», провели против трех из них тяжелую многолетнюю войну, а с четвертой вскоре начали другую войну – «холодную». Однако мое утверждение, что политическое развитие этих стран как-то связано с их экономической политикой, вызывало тогда негодующие возражения американских сторонников экономического планирования. Вдруг стало модным отрицать, что идея планирования пришла из России, и отстаивать, подобно одному моему именитому критику, «тот очевидный факт, что Италия, Россия, Япония и Германия пришли к тоталитаризму совершенно разными путями».

В момент выхода «Дороги к рабству» интеллектуальная атмосфера в Соединенных Штатах была такова, что книга была просто обречена либо сильно шокировать, либо приводить в полное восхищение членов двух непримиримых группировок. Как следствие этого, книга, несмотря на свой видимый успех, не произвела того воздействия, на которое я мог рассчитывать и которое она произвела в других странах. Действительно, сегодня ее главные выводы широко признаны. Если двадцать лет назад многим казалось чуть ли не святотатством утверждение, что фашизм и коммунизм суть две разновидности тоталитаризма, создаваемого централизованным контролем всей экономической деятельности, то сегодня это почти общее место. Более того, сегодня широко признается, что демократический социализм – это крайне ненадежное и нестабильное образование, раздираемое внутренними противоречиями и порождающее результаты, не приемлемые для многих его сторонников.

Это отрезвление было в гораздо большей степени вызвано не моей книгой, а уроками реальных событии и более популярными обсуждениями тех же проблем[5]. Кроме того, главный тезис книги не был оригинален уже в тот момент, когда она была опубликована. Хотя подобные предостережения, высказывавшиеся ранее, сейчас в основном забыты, на опасности, порождаемые политикой, ставшей объектом моей критики, указывалось неоднократно. Если моя книга чем-то ценна, так это не очередным повторением того же тезиса, а скрупулезным и детальным анализом причин, по которым экономическое планирование приводит к непредвиденным результатам, и происходящих при этом процессов.

Вот почему мне кажется, что сейчас настало более благоприятное время для того, чтобы Америка более серьезно отнеслась к моей аргументации, чем это было сделано, когда моя книга впервые увидела свет. Я полагаю, что то, что в ней есть важного, еще может сослужить хорошую службу, хотя я понимаю, что «горячий» социализм, против которого она направлена (организованное движение к рассчитанному обустройству экономической жизни под эгидой государства – главного собственника средств производства) в западном мире уже почти умер. Век социализма, понимаемого в указанном смысле, видимо, кончился где-то около 1948 года. От многих связанных с ним иллюзий отказались даже его лидеры, и в Соединенных Штатах, как и во всем мире, само это слово во многом потеряло свою привлекательность. Несомненно, будут предприниматься попытки спасти это слово для движений менее догматических, менее доктринерских и систематических. Но аргументы, обращенные исключительно против таких прямолинейных концепций социальных реформ, сегодня могут показаться борьбой с ветряными мельницами.

Однако успокаиваться рано: хотя «горячий» социализм, по всей видимости, ушел в прошлое, некоторые его понятия слишком глубоко проникли в саму структуру современной мысли. Если в западном мире осталось мало людей, готовых переделать общество снизу доверху по какому-то идеальному плану, многие до сих пор верят в меры, которые хотя и не призваны полностью перестроить экономику, но могут в своей совокупности ненароком привести к этому результату. И в еще большей степени, чем в те годы, когда я писал эту книгу, поддержка политики, которая в дальней перспективе оказывается несовместимой с делом сохранения свободного общества, перестала быть всего лишь партийным вопросом. Следует еще хорошенько разобраться с этой мешаниной из взаимопротиворечивых и во многом непоследовательных идеалов, которые под маркой «государства всеобщего благосостояния» в основном заменили социализм в качестве цели, которую ставят перед собой реформаторы, и понять, не будут ли результаты «государства всеобщего благосостояния» очень похожи на те, к которым ведет обычный социализм. Я не хочу сказать, что никакая цель такого государства практически не осуществима или что ни одна из них не заслуживает похвал. Однако существует много разных способов достижения одной и той же цели, и сейчас видится опасность того, что нетерпеливое стремление к быстрым результатам может принудить нас выбрать инструменты, которые, может быть, и более эффективны при решении практических задач, но при этом, как я уже сказал, несовместимы с делом сохранения свободного общества. Возрастающая тенденция к использованию административного давления и дискриминации в тех случаях, когда незначительное изменение общих норм законности могло бы, хотя и медленнее, дать те же самые результаты, тенденция к использованию прямого государственного контроля и к созданию монополистических институтов в тех случаях, когда рациональное распределение финансовых средств могло бы организовать спонтанные усилия, все это – тяжелое наследство социалистического периода, которое еще долгое время будет продолжать оказывать влияние на политику.

Именно потому, что в ближайшие годы политическая идеология вряд ли будет выдвигать ясно определенные цели, но будет ориентироваться на постепенные перемены, исключительно важное значение приобретает глубокое понимание процессов, благодаря которым определенные меры могут разрушить фундамент рыночной экономики и постепенно свести на нет творческий потенциал свободной цивилизации. И только когда мы поймем, по какой причине и каким образом некоторые виды экономического контроля парализуют движущие силы свободного общества, а также какого рода меры особенно опасны в этом отношении, – только тогда сможем надеяться, что социальное экспериментаторство не будет создавать ситуаций, в которых никто из нас не хотел бы оказаться.

Как раз такую задачу и ставит перед собой эта книга. Я надеюсь, что хотя бы в более спокойной атмосфере сегодняшнего дня она будет воспринята не как призыв к сопротивлению всякому улучшению и эксперименту, а как настоятельное предупреждение, что любые изменения в наших установлениях должны пройти определенную проверку (как это описано в центральных главах книги, посвященных правозаконности), прежде чем мы примем курс, сойти с которого окажется очень непросто.

Тот факт, что исходно книга была написана с расчетом только на британскую аудиторию, вряд ли делает ее малопонятной для американского читателя. Но в ее фразеологии есть один момент, который я хотел бы прояснить сразу же, чтобы избегнуть каких-либо недоразумений в дальнейшем. В моей книге термин «либеральный» используется в своем первоначальном смысле, в традиции употребления, сложившейся в Англии в XIX веке и сохранившейся там и поныне. В Америке словом «либерализм» сегодня часто называют нечто диаметрально противоположное. Оно стало частью камуфляжа американских левых движений (чему немало способствует бестолковость многих людей, действительно верящих в свободу) и стало означать поддержку любой формы государственного контроля. Меня до сих пор поражает, почему те американцы, которые искренне верят в либеральные ценности, позволили левым присвоить этот практически незаменимый термин, но даже помогли им сделать это, начав использовать его как бранное слово. Об этом особенно стоит пожалеть, если мы вспомним, что многие настоящие либералы начали из-за этого называть себя консерваторами.

Конечно, в борьбе со сторонниками всесильного государства либералы должны иногда объединяться с консерваторами, а в некоторых ситуациях, как, например, в современной Великобритании, у них просто нет других способов эффективно добиваться осуществления своих идеалов. Тем не менее подлинный либерализм отличается от консерватизма, и смешивать эти два направления не стоит. Хотя консерватизм – это необходимый элемент любого стабильного общества, он не является социальной программой; по своим патерналистским и националистическим тенденциям, по своему преклонению перед сильной властью консерватизм гораздо ближе к социализму, чем к подлинному либерализму. Консерваторы с их традиционализмом, антиинтеллектуализмом, а подчас и мистицизмом никогда, кроме разве редких периодов разочарования, не обращаются к молодежи и ко всем тем, кто считает, что для того, чтобы мир стал лучше, нужны какие-то перемены. Консервативное движение по самой своей природе вынуждено отстаивать утвержденные привилегии и опираться на государственную власть, их защищающую. Однако сущность либеральной позиции заключается в отрицании любой привилегии, если привилегия понимается в своем собственном и в своем первоначальном смысле – как право, которое государство защищает и предоставляет одним, не предоставляя его на тех же условиях другим.

Наверное, следует сказать несколько слов в оправдание того, что по истечении двенадцати лет моя книга выходит без каких-либо изменений. Я несколько раз пытался ее отредактировать, поскольку есть целый ряд тезисов, которые я хотел бы разъяснить подробнее, или сформулировать более осторожно, или усилить при помощи иллюстрирующих примеров и доказательств. Но все попытки редактуры лишь показали, что мне больше не удастся написать столь же короткую книгу, покрывающую столь же масштабное проблемное поле; а мне кажется, что каких бы достоинств не было у этой книги, главное ее достоинство – ее относительная краткость. Поэтому я вынужден был прийти к заключению, что для того, чтобы развить тот или иной аспект аргументации, я должен предпринимать отдельные исследования. И я начал делать это в разных статьях, где более подробно обсуждаются некоторые философские и экономические проблемы, лишь вскользь затронутые в настоящей книге[6]. Вопросу о происхождении критикуемых здесь идей и их взаимосвязи с некоторыми другими могущественными и влиятельными интеллектуальными движениями эпохи специально посвящена моя книга «Контрреволюция науки»[7]. И я давно уже хочу дополнить слишком короткую центральную главу «Дороги к рабству» специальным исследованием отношения между равенством и правосудием[8].