Впору бы дверь или небо сорвать с петель.
Ты же здесь тоже не просто для «будь, что будет»
В этой огромной, эпической пустоте.
Здесь всё открыто, неистово и публично.
Тут же все сходят с ума и пиздят о счастье.
Кстати, вон там, рядом с дверью, висит табличка:
«Добро пожаловать в штаб
распадающихся
на части».
Дописанные
Уронили девочку на пол.
Оторвали девочке дар.
И пустили безумие залпом
По проводам.
Оборвался весь смысл верёвочный,
Не спасло ни одно «держись».
Но пока у неё – пусть хуёвая —
Всё же жизнь.
Потому-то хрустальная кукла в цветастом платье
Напилась, и в безмерной истерике, через край:
«Если ты меня всё-таки слышишь, – кричит, – Создатель,
Не играй в меня,
Не играй в меня,
Не играй!»
Потому и таращит глазки свои из бисера,
И читает сценарий, давясь от хрустальных слёз.
Кем родиться, чтобы стать персонажем такого высера —
Как сказал бы наш общий знакомый: «Вот в чём вопрос!».
Неужели нельзя без вот этой всей театральщины?
Тут же Гамлет обкуренный ползает в стороне.
Тут же столько пустых, на чужих обещаниях взращенных,
Нахуя всё досталось безликой и праздной мне?
Потому-то она и метает свои ножи,
И кричит на холодные тонкие миражи:
" – Если что-нибудь значит нелепая моя жизнь,
Не играй в меня,
Не играй в меня,
Отвяжись!»
Её голос летит гулким эхом над сотней сцен,
Обрывается где-то на самом конце строки.
Нет ни капельки жизни и правды в её лице,
Но зато океан тоски.
*
Я ходил вчера в коридор на неё смотреть.
Если честно, то даже сожрал с кислотой билет.
И она, несомненно, конечно же, я – на треть.
Остальные две трети, дописанные,
в столе.
В твоих глазах
Я продержусь и пять, и шесть,
