– Ну хорошо же. Я не попал в колонию, потому что дело замяли и списали на самооборону, родители хорошие были. А вот куда я попал, так это в армию. – Глаза мужчины слегка затуманились от воспоминания, которое, очевидно, вызывало в нем двойственные чувства. Он не знал, как сказать правильно и о своей любви к сослуживцам, и о ненависти, которую он тоже питал.
– И? Вы там что-то пережили?
– Да, – хохотнул мужчина. – Вот то самое, о чем вы говорите, сеньор доктор.
– Оу, – сказал профессор и слегка улыбнулся, как будто разговор принял для него более понятный оборот. Он даже слегка поерзал в кресле от предвкушения.
– Нет, на самом деле, рад разочаровать вас, – хохотнул мужчина. – Я там с ксендзом познакомился.
– С кем? – проговорил психоаналитик и слегка зевнул.
– Ну, со священником католическим, фатером, падре, короче, он наставил меня на правильный путь. И я понял, что надо что-то делать со своей жизнью. Стал ходить в церковь, молиться, каяться, и так хорошо на душе стало, как будто в нее ангелы плюнули своей чистой божественной слюной, сладкой, как мед или лемонад. Вот как я жил, когда тут началось такое…
– Что?
– Я вышел на гражданку, связался с некими интересными людьми, довольно значительными и выдающимися в своем роде бизнесменами. Даже сам торговать начал. И то, что случилось позднее, привело меня сюда, прямо в ваши руки. И я не знаю, что с этим делать и как быть дальше, потому что тайну свою разглашать не намерен ни под каким видом, можете даже не пытать меня.
Профессор разочарованно присвистнул сквозь зубы, как иногда делал, оставшись наедине с собой в сложных обстоятельствах. Жена ненавидела эту его привычку и часто ругала за нее, а он не мог от нее избавиться. Мало кто знал, что в центре зуба у него не было, поэтому свист получался более чем резкий и тонкий, подобный звуку флейты.
– Ну а ваша девушка? О ней вы мне расскажете?
– Конечно, – русский запустил руку в карман и вынул оттуда новенький блестящий айфон, забавно смотревшийся в его смуглой грубоватой руке с яркими голубыми венами, похожими на заснувших червяков. – Вот ее фото.
На психоаналитика глядело лицо молодой, до неприличия свежей индианки в легком цветастом платье с поперечными полосами, которая отчаянно смеялась, наклоняясь над мангалом с шашлыками где-то на заднем дворе.
– Я никогда не был женат и не буду, – пояснил русский.
– Почему это?
– Я скоро дам обет безбрачия, и мне придется ее оставить навсегда. Она может тоже последовать за мной и отправиться в ту страну, откуда нет выхода – Царствие Небесное силой берется.
Доктор озадаченно уставился на него, взял со стола карандаш и принялся вертеть в руках. Казалось, его мучает какая-то мысль, которую он никак не может сформулировать, которая не дает покоя ему с самого визита.
– Вам не бывает скучно, профессор?
– Почему вы спросили об этом?
– Потому что вы считаете всю жизнь одним нескончаемым сексуальным насилием, быть может?
– А чем считаете ее вы? Царствием Небесным?
– Нет. – Русский прямо поглядел в глаза профессору, привстав на постели. Его руки слегка дрожали. – Я считаю ее адом на земле. Но я не хочу творить этот ад своими руками, однако я его делаю, и…
– Это что-то незаконное? – пробормотал психоаналитик, стараясь держать себя в руках.
– Если бы, – вздохнул визитер. – Это распоряжение самого правительства.
А когда-то не было никаких таких разнарядок. Можно было спокойно спать до обеда, а потом открывать глаза, закидывать пистолет за пояс, садиться за руль и ехать себе в закат. Его хозяева были немногословными, унылыми, но внешне значительными. Когда самый главный садился рядом с ним на переднее сиденье – остальные молча переглядывались, потом пожимали плечами и отворачивались, как бы говоря «Мы к этому отношения не имеем, если что случится, на нас не списывать» – Иван, которого тогда еще звали Игорь, внутренне собирался. Несмотря на то, что он служил в армии, выправка его компаньона была гораздо более строгой, чем у него.
– Не может такого быть, – говорили старые приятели, распивая с ним водку. – Ты у нас самый бравый парень в роте был.
– Ну а сейчас нет, – примирительно отвечал Иван и морщась, цедил огненную жидкость из стакана. – Кстати, я завязывать буду.
– А что так? – спрашивал очередной друг и закусывал соленым огурцом.
– Бог не велит, – отвечал Иван и думал о том, что же он сделал со своей жизнью, что сразу же после суровой, но необходимой службы оказался здесь. Как он говорил еще, «на развозе».
И этот развоз затягивался надолго. Иван за время ожидания успевал переслушать все великие и не очень оперы, крутые и распиаренные альбомы, аудиокниги с выдающимися творениями и посредственной белибердой. Когда они возвращались, то свирепо или деловито, в зависимости от того, что было у них на встрече, кидали полный чемодан в багажник. Другой старший из них бережно отправлял на заднее сиденье, нежно оглаживая его холеные клетчатые бока. Двое амбалов рядом смиренно занимали свои позиции справа и слева от раритета, должно быть, доверху набитого деньгами.
Иван, быстрым движением перекрестившись, включал радио.
– It’s in your heaaad, in your heaaad, zombie-zooombie-ey-ey-ey, – тишину прорезывал захлебывающийся эмоциями голос вокалистки любимой группы Ивана.
– А ты че это амерскую музыку слушаешь? – поинтересовался как-то старший, лениво процедив фразу сквозь зубы. – Если что, это не вопрос.
– Не знаю. Она лучше, – ответил Иван, стараясь не думать о том, пригодились ли им сегодня пистолеты или нет.
– И это не ответ, – добавил он еле слышно.
Как ни странно, армию он помнил до сих пор и, возможно, именно там научился не спрашивать.
– И вам нравилось в армии, не так ли? – спросил его психоаналатик, нервно сбивая очки на переносицу.
– Почему бы и нет? Что в этом такого? Армия – это как глоток свежего воздуха. Когда видишь весь этот молодняк, плясать хочется.
– А сейчас? Вы ведь должны скучать по этой атмосфере, не правда ли?
– Ну, слово «атмосфера» слишком громкое. Никто сейчас так не говорит. Доктор, вы реально старомодны.
– Разве? У меня есть много молодых пациентов, и я никогда не слышал от них, чтобы они меня как-то упрекали.
– Вы похожи на наше командование… Знаете, тогда перед моими глазами появился один черноватый, невзрачный певец, известный, кажется, еще с 90-х, времени моего детства и отрочества. Терпеть не могу то десятилетие и не понимаю, что в нем находят люди. Было дешево и грязно, вся одежда покупалась на рынке, по колено в сугробах. Вокруг ходят люди в дешевом тряпье, из книг толком ничего не почитаешь, кроме старых бабушкиных о мушкетерах… Так вот, его, этого певца, никто не слушает, а он как-то жив, здоров и выступает. Я очень удивился тогда, что вся эта молодежь с Даней Милохиным в голове обязана его слушать. Хотя что понимают деревенские в Дане Милохине? Это для городских мода, а они в армию не пошли…
– Кто такой Даня Милохин, простите? Я правильно произнес его имя? – спросил его озадаченно доктор, вновь скрещивая ноги в тщетной попытке успокоить некое нетерпение.
– О, так, ерунда, тиктокер, один мутный тип.
– Понятно, странные у вас вкусы, если честно…
– Это не мои вкусы, просто знаю, хотя детей у меня нет. А еще я коммунист.
– Что, простите?
Вот это самое висело у него на стене, где он спал вместе с другими солдатами – красное полотнище флага, а на нем Че Гевара. Когда он сидел с ними в этом странном доме, отмеченном печатью разрушения, ранней весной, так сильно похожей на зиму, с неподтаявшими лужами, и ел тушенку из армейского пайка, они постоянно спрашивали его, что это такое и как зовут бородатого мужика на стене. И почему он вообще что-то принес на войну. Он отшучивался и говорил, что не всем же людям суждено думать о преуспевании и собственном бизнесе, пора и о будущем мира позаботиться. А ведь действительно, уже в это время его стали посещать мысли о том, кем он станет на гражданке. Настолько казавшаяся прежде желанной военная карьера не радовала Ивана, что временами ему просто не хотелось вставать с постели, а только лежать и щуриться в угол, глядя на своего великого кумира. Тогда его и посетили впервые мысли о далеком континенте, где каждый второй католик, а каждый первый коммунист. Он закрывал глаза и видел бразильский карнавал перед глазами, набегающий зелеными блестящими юбками с воланами, ощущал прикосновение перьев на голове у юной балерины, размалеванной, как шлюха. Шел рядом с колумбийскими индейцами куда-то вдаль, видел на их сухопарых лицах старинные британские котелки и отсутствие зубов во рту. А еще наркоторговцы, они буквально завораживали его. Он мечтал когда-нибудь купить себе пистолет с изображением Иисуса Христа, стреляющий позолоченными пулями. И не понимал, что может помешать ему в этом, кроме странного края, где люди говорят на полурусском языке, но по сути своей другие.
– А я здесь жить никогда и не мечтал, я хотел уехать во Францию, – вздохнул доктор и подался вперед, сцепив руки на уровне груди.
– Знаю, – пожал плечами русский.
