– Речь же идет не о компьютере, которому уже несколько лет, не так ли?
– Нет. Я обеспокоен тем, что хранится на жестком диске. Я не смог сделать резервную копию.
Валльнер задумался.
– Приходите и попросите госпожу Боде. Она будет в курсе. Вы можете сделать копию диска под наблюдением. А потом дайте нам фото.
На другом конце линии было тихо, пока не раздалось облегченное:
– Круто.
Когда оба комиссара вышли из машины на больничной автостоянке, позвонил Кройтнер, который узнал, что Валльнер собирается заняться Ларой Эверс.
– Почему ты не сказал? С ней должен был работать я.
– Потому что…
– Потому что я ее знаю. Это сложно. Если вы не выберете правильный тон, то ничего от нее не добьетесь.
– Так ты с ней встречаешься?
– Как тебе сказать – мы знаем друг друга. Она доверяет мне.
– Ах да. Потому-то она и застрелила тебя.
– По недомыслию. Это не нужно переоценивать.
– Держись подальше от больницы. Я дам тебе знать, когда ты мне понадобишься. – Валльнер отключился.
– Сердечко мое, Лео. – Майк перелистнул отчет. – У Эверс вчера во время преступления было два и три десятых промилле.
Окно было зарешечено и без ручки. Заключенные из закрытых отделений с радостью использовали оконные ручки, чтобы повеситься.
Валльнер посмотрел на молодую женщину, которая сидела напротив него. Она выглядела иначе, чем вчера вечером, когда он увидел ее в машине скорой помощи. Не так испуганно, но устало. По-видимому, седативные средства еще не закончили свою работу. Лара Эверс сидела на кровати, комиссары – на двух раскладных стульях, которые после их ухода будут вынесены из комнаты.
– Вас зовут Лара Эверс, и вы живете в Гмунде, Макс-Обермайер-штрассе, 17, родились 22 августа 1997 года в Берлине? – Валльнер начал допрос.
– Вы это уже знаете.
– Я понимаю это как «да». – Валльнер вытащил из пуховика сотовый телефон. – Я хотел бы записать наш разговор. Тогда не будет никаких сомнений относительно того, что было сказано. Вы можете получить копию аудиофайла.
Эверс задумалась.
– А если я этого не хочу?
– Тогда мы составим протокол, – сказал Майк. – Это будет не буквально то, что было сказано. Мы запишем все так, как поняли.
– Включите вашу штуку.
Валльнер активировал функцию записи мобильного телефона.
– Госпожа Эверс, вы находитесь под подозрением в убийстве известного вам Клауса Вартберга. Вы можете поговорить с нами, если не против. Вы также можете нанять адвоката.
– Не могу позволить себе адвоката.
– В таком случае вы получите его от государства.
– Да, раньше у меня был такой. На суде он знал только мое имя.
– Значит, без адвоката?
Эверс покачала головой.
– Вы готовы давать показания?
Эверс ответила хлопком ресниц.
– Просто расскажите, что случилось вчера вечером в доме господина Вартберга.
Лара Эверс сузила глаза, как будто хотела лучше видеть то, что сохранилось на задворках ее памяти.
– Я приехала где-то в девять. На скутере. Ночью было довольно холодно. Да… и потом чего-то поели и поболтали. В гостиной. И выпили. Крепкое, водка в основном.
– Вы делаете это часто?
– Я навещаю его время от времени. – Вместо более подробного объяснения Лара Эверс молчала, уставившись в стену.
– Что вы делали во время этих посещений?
– Говорили. И пили. У него всегда было что-то. Хорошие напитки.
– Вчера вы тоже выпили?
– О да.
– Много?
Она сжала губы и кивнула:
– Кое-что проглотили. Клаус, то есть господин Вартберг, действительно дал себе волю. – Лара Эверс сделала паузу. На ее лбу образовались капли пота. – А здесь нечего выпить? – Она огляделась.
Валльнер кивком указал в сторону кувшина и стакана, оба из пластика.
– Я не это имею в виду. – Взгляд Эверс стал беспокойным и слегка агрессивным.
– Вы в больнице, – напомнил Майк, наливая Ларе стакан воды.
Она выпила ее залпом. Валльнер разглядывал девушку. Кожа была гладкой, как и ожидается в возрасте девятнадцати лет. И все же несколько морщин уже наметилось в уголках рта и на лбу. Тени под глазами также показывали, что она испытала больше, чем положено девятнадцатилетней девушке. Валльнер представил себе, как его дочь Катя, которую он видел слишком редко, будет выглядеть в девятнадцать. И его одолела печаль, которая в последнее время приходила все чаще. Так или иначе, с годами он стал тонкокожим. Разве не должно быть наоборот?
