Алкогольная независимость

Вступительное слово

Пролог

Самый опасный враг внутри стакана. Спои врага, и ты победитель. Налей себе, и враг тут как тут. Сплошная война без её объявления и признания – алкоголизм.

Ода

Лёхе, производителю облегчающих стресс жидкостей, Черчиллю, не пропускавшему стакана мимо рта, Хемингуэю, писавшему в здравом уме и нетрезвой памяти, и всем тем, кого не стоит забывать, несмотря на неосмотрительность с алкоголем.

Меня бил озноб. Термометр не расплавился, выдержал и показал 39,7. Дрожь нарастала. Озноб – хороший предвестник потепления. Я налил крепкого напитка, в свете лампы залюбовался его янтарным густым цветом и опрокинул внутрь. Сладкая горечь зелья мягко стекала по горлу, обволакивая эфирными маслами. Эфир еще тот! Создатель жидкости, быть ему здраву тысячу лет, когда отдавал её, хитро подмигнул и бросил напоследок: «Гляди, потребляй осторожно, жар жаром бьют». Я не сразу понял, что он имеет в виду. Но когда лечебная порция активизировала спящие функции организма, первым делом широко распахнув мои глаза, всё стало ясно – и прищур творца, и его задержавшийся на продукте взгляд, и понимающее похлопывание по плечу. На лбу выступили капли пота. Ёлки-палки, медикаменты не имеют такой силы воздействия! Одежда взмокла – явный признак терморегуляции. Что ж, гипертермия мне не страшна. Белки́* еще поработают. Рано заказывать бригаду скорой помощи на реанимацию и знакомых на опознание. [*Белки́, а не хвостатые грызуны, имеют свойство сворачиваться при температуре свыше 41 градуса, что приводит к летальному исходу (когда кто-то улетает куда-то)].

Запой

Не пью я спозаранку,

Не алкоголик я!

Не в шесть, не в десять рюмку —

В одиннадцать ноль два.

Затем в ноль пять вторую.

Глядишь, уж хорошо,

И тучи разрисую,

Только волью ещё.

За третьей жарко, тесно,

Пора, что ль, покутить?

Четвертую не к месту,

Но всё ж спешу налить.

Потом со счёту сбился

По капле и по две.

Не помню, как свалился:

Погасло в голове.

С тех пор забыл и кто я,

Откуда и куда,

И то ли с перепою,

То ли была беда.

Не знаю, отчего мне

Так тошно на душе,

Кажись, не пил я сроду,

Но не хочу уже…

Что, не пьёшь?

Что, не пьёшь? Совсем? Сочувствую.

Тогда тебе не понять фразу:

«Твои три литра у меня. Забирай».

Кресло Партизана

Давний любитель домашнего янтарного самогона Иоанн, так величал он себя, стоило только пригубить, по жизни Иван Жорчик, как и полагается всем закидывающим за воротник честно завидовал богатеньким представителям породы человеческой. Не скрывая своей антипатии, он изредка портил дорогое имущество обеспеченной породы.

«На дело» ходил строго трезвым. Шатаясь по городу и окрестностям, выискивал очередную жертву. Никто его не воспринимал за угрозу. Не пойман – не вор. Число похожих подозреваемых росло. Страна уверенно развивалась в направлении широкомасштабной деградации.

Свой арсенал Иван неизменно носил в кармане: хорошо заточенный перочинный нож, что легко нарезал хлеб, помидоры и покрышки стоящих без присмотра авто, и тонкое полированное шило из калёной стали. Царапины на кузове и стекле выходили изящные и глубокие. В расход шли зеркала, брызговики, фонари, дворники – любое внешнее оборудование. Стоило беспечной жертве попасть на глаза и оставить открытым транспорт, считай, пропал салон. Рваная кожа, резаный велюр, деревянные вставки с гадкими надписями обеспечены.

Преступника разыскивали и прозвали Партизаном. Часть элиты хотела закопать его, а один местный авторитет даже назначил вознаграждение за поимку вредителя. Но Иоанн, будучи в поле чьего-либо зрения, только царствовал и не грешил порчей дорогостоящего транспорта. Царство его состояло из громоздкого домашнего кресла, которое он торжественно таскал на себе на городской пляж, выносил в парк или буднично во двор своей девятиэтажки. Он презрительно косился на владельцев переносных шезлонгов и кресел в пространстве народного отдыха.

Иван не делился мыслями ни с кем, иначе давно был бы продан ненасытным владельцам авто, домов, заводов, пароходов и прочих причин головной боли. Дружков при себе не имел, собутыльников гнал прочь. Спирт утихомиривал внутреннего завистника, крепче впиваясь в горло.

Слезы застилали его краснеющие глазки, когда по реке против течения плыла моторная лодка или что побольше. В душе моряк, Иоанн представлял флот Петра Первого, широкие просторы морей, парусники с пушками на горизонте, сколько хватает глаз – и всё это твоё, капитаны ждут царский приказ…

Вода была отдушиной, святыней, и плавательные средства находились под её протекцией. Слезливый взгляд Иоанна становился туманным, заглядывая в далёкое прошлое. Он видел бои и победы, захват вражеских суден, торжественные возвращения из морских походов…

Зависть смывалась слезами и водой, когда он бывал у реки… Дабы Иоанн не стал Грозным, без продолжения.

Слёзы

– Что с этим? – майор Щурко засунул свой вездесущий нос прямо в бумагу, доставленную из морга. Как всегда без очков, он жмурился для появления фокуса, но вчерашний «праздник» направлял слабое зрение в полное непонимание и лёгкое слабоумие.

– Э-э-э, напасть! – еле слышно прорычал он сквозь сцепленные от головной боли и рези в глазах зубы, погромче рявкнув:

– Суслик, докладывай!

Молодой тощий отпрыск генерала, с виду курсант-первокурсник, надеждой которого вне стен управы, где властвовал его папаша, был только Макаров, нелогично торчавший из его хлипкого туловища, собирался включить речевой аппарат. Выпяченные из орбит глазища голодного выходца лагеря военнопленных могли озадачить любого и вызвать сострадание.

– Э-э, да тут такая история… В общем, товарищ майор… – промямлил бедняга.

– Не тяни, пехота! – взвыл майор, и из его глаз полились слёзы. От неожиданности бывший солдат приготовился провалиться под землю: только бы ненавистный мальчишка не запомнил его в подобной слабости! То-то он сопротивлялся, когда навязывали ему генеральского сынка «наставлять, тренировать и дрессировать настоящего ищейку». Папаша явно был не в себе, давая подобное указание. В жизни парня оно могло оказаться, по его убеждению, судьбоносным и правильным. Хотя и жизнь, и служба доказывали обратное, генерал гнул своё и работал как ни в чём не бывало, уверенный в правильности решения.

– … М-м-м, – мычал отпрыск, взял себя в руки и продолжил бормотание-доклад, – …этот, как его, убитый…

– Сейчас я тебя пришью! – заорал майор и схватился одной рукой за глаз, другой – за кобуру мямли. Последний ожил, криво улыбнулся, и с этой гримасой затараторил, никоим образом не пытаясь прекратить телесные упражнения начальника.

– …Убитый был новым управдомом, перед назначением не работал, но, по мнению соседей, лучше всего подходил на эту должность – вот его и выбрали. Приступить не успел. Ножевое по горлу. Хирургическая точность по артерии. Сосед снизу позвонил – кровь протекла через перекрытие.

– Это всё? – чуть тише прокричал майор, краснея от напряжения. Слёзы не унимались. Он отпустил кобуру, достал из своего кармана платок и принялся вытираться.

– Кого-то засекли, опрос провёл?

– Н-нет, – заикнулся будущий ищейка и добавил увереннее, – нет, Вас ждал.

«Надо ж, не испугался! – подумал майор. – Вдруг прав его папаша? А что, если из него действительно выйдет хороший следователь?» – однако при взгляде на доходягу эта мысль растерянно шлёпнулась на пол в поисках убежища от суровой правды и скрылась в трещине между половиц: его домой отпускать страшно, даже с автоматом.

Майор в своё время навоевался, настрелялся, и психика его пошатнулась. Не так сильно, чтобы прекратить работу в органах, но достаточно для вызова в подчинённых ужаса и недоумения. Начальству он давал раскрываемость и опёку над узником папенькиного приговора. Большего не требовалось.

– Ладно, сынок, что-нибудь придумаем, – внезапно подобрев, произнёс майор себе под нос, похлопывая по плечу «сынка». Тот начал валиться вбок – тяжёлый ПМ и без того перевешивал хрупкое равновесие богатыря-доходяги, а неконтролируемая сила вояки в задумчивости провоцировала дальнейший крен корпуса утлого судёнышка. Очнувшись от применяемого усилия, начальник устранил давление, удержал подопечного от неизбежного падения за плечо и выровнял одной рукой, точно трехлетнего.

– Ничего, запоминай, как надо работать, будешь у меня ещё тем спецом!

Он подтолкнул к выходу недолюбленное существо, а из сжимаемого в кулаке платка закапали на землю солдатские слёзы.

Про Петра Никаноровича

Пётр Никанорович, в прошлом директор сомнительных заведений, будучи по природе человечным, мягкотелым и добросердечным, за двадцать лет так и не добился существенных финансовых и карьерных результатов. Начинал он специалистом, и быть ему в подчинении до века, если б воля судьбы не взгромоздила его на опустевшее место босса.

Юнцом приступил он к службе. Выпали ему испытания, выдержать которые мог стойкий и скрытный характер. Его-то и пришлось воспитывать.

Среда, где уверенным набиванием шишек Пётр обучался ремеслу, пестрела женственностью и в крепости начальствующих узлов ядовитостью. До желчной горечи. Так закалялась не сталь – образ будущего семьянина. Порой яд из кабинетов растекался по коридорам, проникая в персонал. Для защиты требовалось нырнуть в себя. Кто не успевал или не умел, поражался ядом и принуждался уничтожать человеческое в ближнем. Однако у работников ближе всех находились их собственные головы и сердца. По принятии яда жертвы портились, выглядели несчастными, клонились к столам в тайной надежде рассовать зло между страниц ведомостей, счетов, накладных, платёжек, рьяно рылись в бумагах, обретая в осанке неизгладимые черты раба. Единственное доступное спасение – неистовое медитативное погружение. Там, глубоко внутри, где прятался вдох, сталь была не нужна.

Как показывала практика, состояние погружённого в рутину работника не вызывало опасений у руководства. Малейшая отвлечённость от бумажной суеты оценивались как критика начальства. Босс хищнически взирал на сиюминутных бездельников, бросался своим жёстким «работайте лучше», поддерживая устойчивую атмосферу. Разумеется, лучше не становилось. Хуже – да, невыносимее – однозначно.

Глаза, равномерно двигающиеся по экрану компьютера, с подобной синхронностью пальцы, бьющие по клавиатуре, и оригинал документа на столе – главный фетиш и причина движений и стука – вот достаточный набор инструментов и магических пассов для показательного выступления перед нерадивым боссом и его приспешницами. Упиваясь властью, те утоляли жажду возвышенного парения над трудом покорных.

Иногда, в дни сбора доходов, они поневоле опускались в ряды рабов, помогая с расчётами. По завершении, ближе к полуночи, удалялись в узкий руководящий круг на тайный делёж будущих премий. Рабы устало расползались по домам, готовые через несколько часов приступить к новому этапу обслуживания клиентов и обеспечения прибыли.

Выдержка разведчика крепчала день ото дня. Вскоре босс не выдержал натиска яда, конкуренции и отсутствия связей в обществе, бросил бесполезное дело и вернулся в столичную семью. Петру Никаноровичу выпал шанс возглавить местный хаос, на что он, к своему удивлению, и подписался, неожиданно для себя икнув в самый подходящий момент. Икоту расценили кивком. Опытных кандидатов не находилось, поэтому быстренько оформили документы. Что судёнышко с пробоинами, догадывались немногие. Для Петра в статусе семьянина решающим фактором становилась зарплата, а безопасность здравого рассудка в экстремальных обстоятельствах отошла на второй план.

Приступив, с первого дня он взвыл, по обыкновению, про себя, в глубоком, натренированном годами практики «внутри», где рождалось хорошее, и куда с первых часов неотвратимо полезла работа.

Невозможность разрешения этой дихотомии укрепляла позиции руководителя и от выбранного пути – домашнего нытика, причём последнего приходилось скрывать как от первого, долженствующего держать физиономию начальника и носить его плечи, так и от себя во избежание отторжения, и, конечно, от подруги. Пока круговая оборона удавалась, процветала дальнейшая закалка разносторонней личности.

Однажды Петра Никаноровича пригласил играть в карты районный начальник государственного заведения в компании со своими друзьями – бывшими полицейскими и военными. Игра шла ровно и победоносно, пока гость сохранял концентрацию. Стоило ему отвлечься (в этом он был бо́льшим профи, нежели в устойчивом внимании на внешнем) от скучной игры, соперники с азартом отвоёвывали своё. На прощание один из бывших, по-ментовски прищурив глаз, выдал:

«Ты случаем, Пётр Никанорыч, не в разведке служил? Выдержка у тебя военная!»

«Нет, – довольно отвечал гость, – пятнадцать лет с бабами, пятнадцать лет», – хитро улыбаясь, с тем же прищуром отвечал приглашённый. Психология – штука въедливая, как мелочная начальница: обойдёшь вторую – шкурой освоишь первую.

«…Вы можете больше!» – без умолку твердили сверху. Способы и рычаги реализации этой «мощи» не разъяснялись и, по мнению Петра Никаноровича и его коллег из соседних городов, нарочно скрывались от неуспевающих управителей.

«Это ни в какие ворота не лезет!» – еженедельно выслушивал оценку работы наш начальник.

«Где Ваши результаты? Чем Вы там заняты? Планы никто не отменял!» – с поддельным уважением кудахтали по телефону ответственные за районы в страхе потерять прибавку к зарплате. Провода телефонной связи плавились от витавшего ужаса административных мер, морального унижения, коллективного позора, физической боли от угроз личных финансовых потерь и иных стабильных мерзостей.

Перепробовав всё, что мог выдавить из себя, не найдя выхода, он махнул рукой на потуги: «Будь, что будет!» и сбежал.

В разительном отличии от Петра, жена его, Мария Иосифовна, человек властный, исполнительный и надёжный находилась на хорошем счету у шефов, выполняя не только текущие, но также вкривь и вкось поставленные задачи умудрялась успеть в срок.

С раннего детства она привыкла стоять за себя и морально, и физически, умела говорить, приказывать и получать желаемое. К тому же курила. Этот фактор известным делом имел перевес в уличных диалогах и спорах. Детская твёрдость перерастала в женскую прямолинейность и несгибаемость, отлично подходящие к стройному управлению коллективом. Тем более семьёй.

Втайне от жены, опасаясь крутости её характера, Петр Никанорович заполнял закрома посудой с янтарной жидкостью и периодически её откупоривал. Умение вести тайный способ существования научило его профессионально скрывать всё, от вздоха до побега. Ни уменьшение, ни регулярное увеличение запасов не вызывало подозрений супруги. При каждом удобном случае, особенно в отсутствие следящих за трезвостью глаз, он подкрадывался к рюмке.

Замедленное спиртами бытие Петра неспешно протекало в стороне от ипподрома покинутой им реальности. Жена, оказавшись расторопнее в зарабатывании средств, волокла груз семейного бюджета, взяв обе вожжи в свои руки и натянув до предела. Поскольку давление узды было терпимо, не до крови, продолжала обеспечивать семью.

При этом наш Петруша в узду не спешил, всячески отстранялся от внешнего рабского труда на чужих хозяев и дома работал в меру. Едва его хозяйствование нельзя назвать бардаком. Премило улыбаясь указаниям верной женщины отмыть тут и там, приготовить то и это, сделать так и этак, регулярно кивая и поддакивая, он по-своему отмывал там, готовил то, забывал про это – делал всё отчасти, спустя рукава или не делал вовсе, то есть добавлял натяжку удил и нарочно издевался над не успевающей как следует отдохнуть от галерного труда любимой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.