– Вот! – продолжил Макарий. – А сына Эпагата, двенадцать лет парнишке было, насиловали до тех пор, пока он не умер. Надо жаловаться василевсу, а иначе нас всех вырежут.
Старшины зашумели, соглашаясь.
– И кто будет разговаривать с августейшим? – хмуро спросил Зенон.
– Ты! Ты, Зенон, судовладелец. У тебя льготы. Если ты перестанешь подвозить зерно в Город, то вспыхнет бунт. Тебя не тронут. Жалобу напишем вместе и пойдём с тобою, но говорить будешь ты.
– Эдикт Константина, – сказал Пахомий, он был успешным юристом, – по аккламациям гласит: «Мы предоставляем всем возможность прославлять в общественных местах наиболее справедливых и усердных правителей, с тем, чтобы мы могли соответствующим образом вознаградить их, и, напротив, предоставляем право обвинять несправедливых и негодных правителей путем возглашения жалоб, с тем, чтобы сила нашего контроля воздействовала на них, ибо, если эти восклицания действительно отражают истину, а не являются инспирированными возгласами клиентов, мы тщательно будем расследовать их, причем префекты претория и комиты должны доводить таковые до нашего сведения». Наш император сам юрист и, надеюсь, знает этот эдикт и должен следовать ему. Если можно выкрикивать, то можно и сказать.
Зенон согласился, и димархи до глубокой ночи составляли жалобу.
После того как Калоподий покинул дом Зенона, Элпис сказала Костасу:
– Зря вы напали на этого Дасия. Как бы хуже не было.
– Не будет, моя хорошая, не бойся, – сказал Костас. – За твою мать и отца отомстить надо было.
Костас – девятнадцатилетний крепыш, черноглазый, гладко выбритый, с короткой стрижкой чёрных жёстких волос – смотрел серьёзно и спокойно на свою невесту.
Она доверчиво прижалась к нему и произнесла:
– Что-то мне как-то тревожно.
– Всё будет хорошо, – ответил он, ласково гладя её по чёрным волнистым волосам. – Господь нам поможет.
– Ты не всё знаешь, Костас.
– Что я не знаю?
– За несколько дней до смерти мамы, – тут Элпис всхлипнула и из её глаз покатились слёзы, но она справилась с собой и продолжала:
– Меня приходил сватать Калоподий. Он хотел, что бы меня отдали за его сына Ликариона. Отец отказал потому, что я засватана за тебя. Уходя, Калоподий сказал, что отец ещё пожалеет.
– Думаешь, Дасий не случайно напал на твоих родителей?
– Думаю – нет.
– Ну, вот! А ты его жалеешь.
– Я его не жалею. Мне страшно за тебя.
– За меня бояться не надо. Только для них уже поздно: твоё приданное записано за василевсом.
– Василевс взял, василевс может и вернуть! Пусть даже половину! Всё равно это много.
– Но ты не единственная наследница.
– Единственная. Братья уже бесправны!
– Возможно, ты права. Я поговорю с отцом по этому поводу. Может быть, что-нибудь придумаем.
2
В воскресенье 11 января 532 года на ипподроме всё было почти как обычно: люди следили за скачками, делали ставки. И только на трибунах зелёных царила тишина, чувствовалось напряжение, тревога и некоторое волнение, все знали, что должно произойти.
И вот димархи прасинов встали со своих мест и направились к ложу василевса. Впереди шёл Зенон Ситос.
Со своих мест венеты заметили шествие прасинов.
– Что бы это значило? – спросил, не к кому не обращаясь, сенатор Ориген, мужчина около пятидесяти лет, лысый, только на висках и на затылки виднелись седые волосы. Происходил он из старой римской знати. Его предки перебрались во Второй Рим два или три века назад. Он сидел на трибуне с сыном Проклом, парнем лет восемнадцати, в окружении других сенаторов-венетов.
– Жаловаться идут, – сказал сидящий рядом с Оригеном сенатор Фотий.
– Да, довели прасинов до отчаянья.
– Хорошо, что их, а не нас, Ориген.
– Рано или поздно и до нас доберутся, – возразил Ориген.
– Не дай Бог, – Фотий перекрестился.
– Автократор считает, что мы созданы только для того, что бы платить налоги. А налоги брать они умеют и новые придумывают с дьявольской изобретательностью. Вон Каппадокиец, что придумал? Новый налог – аэрикон – цинично окрестив его «деньги из воздуха». Он померил расстояния между домами и с одних берёт налог за то, что дома стоят слишком близко друг к другу, а с других, что слишком далеко. А дома-то не передвинешь!
– Ты прав, Ориген, – сказал Фотий. – А налог диаграфи? Его по древнему обычаю взимали только в чрезвычайных ситуациях. А теперь – каждые полгода.
– Да-да, – согласился Ориген. – А прасинов просто откровенно грабят.
– Потому что они ещё и еретики-монофизиты, – сказал сенатор Аврамий, – не все, но большинство, а мы, венеты, как и нас августейший василевс, православные.
– Зато василиса Феодора благоволит монофизитам, – сказал Фотий. – Вон их сколько в Город понаехало! Целый дворец Гормизды им отдали.
– Может быть и правильно, что благоволит. Во-первых, они её, как говорят, когда-то выручили. Как, кстати, и мы, венеты. А во-вторых, разница между православными и монофизитами не велика. Они во всём православные, кроме одного. Они считают, что в Христе есть только одна природа – божественная. И нет человеческой. И что? Мы тоже считаем его Богом!
– Нет, кир Ориген. Если в Нём нет человеческого, значить он не мучился на кресте и не искупил грехи человеческие. Тяжело умирать, не зная, что воскреснешь! А мы все воскреснем!
– Хорошо Богу было умирать, зная, что через три дня воскреснет – сказал Прокл.
Аврамий посмотрел на парня осуждающе, а Ориген сказал:
– Это богохульство, сын.
– Да я ничего, – пожал плечами Прокл. – Я так.
– В прошлом году наш василевс, – продолжил Ориген, обращаясь к Аврамию, – пригласил в Город монофизитских епископов, Фотий правильно говорит, целый дворец заняли, который, кстати, принадлежит Феодоре. Так ли он поддерживает православных?
– Поддерживает, – твёрдо сказал Аврамий.
– Поддерживают, – сказал Фотий. – Юстиниан поддерживает православных, а Феодора – монофизитов. Ортодоксы идут с жалобами к василевсу, а монофизиты жалуются василисе, а выгоду получают оба супруга. Это как если бы твоя супруга от какого-то бездетного дядюшки получила бы землю. И тебе бы с этого тоже была бы выгода, Ориген.
