Дорого же ему дался разговор с этим уголовником.
Я оценила, как отчаянно Антон пытался держать лицо. Мне нужно было все обдумать…
С этой пустой бутылкой я вновь споткнулась о мысль, как плохо его знаю.
Если разобраться, он ввалился в мою жизнь с такой же бесцеремонностью, как и Ксения. Зачем это нужно моей подруге, я не понимаю до сих пор. Одно могу сказать точно: конечно, Ксения ко мне привязана, даже очень… Но она меня не любит.
А Антон – любит.
Имеет ли значение что-то еще, кроме этого?
Если бы мне было семнадцать, я бы сказала – нет.
Но мне двадцать девять. За Антоном тянется шлейф нехорошей истории с отсидкой и украденными деньгами.
Подозреваю ли я его в том, что на самом деле ему известно, где деньги инкассаторов?
Отличный вопрос.
Три дня спустя у меня все еще не было на него ответа. Я много тренировалась. Наматывала на пробежке по десять километров. Возвращалась домой взмокшая, обессиленная. Но пока я бежала, мысли о прошлом Антона вышибало из головы.
В пятницу я вышла из дома, как всегда, в десять утра. Пробегая через новый микрорайон – ни деревьев, ни кустов, одни заборы и башни новостроек, – увидела девушку, раскорячившуюся над коробкой, которую она пыталась втащить по ступенькам к подъезду. Вокруг не было ни души. Девушка подняла на меня умоляющий взгляд, и я остановилась.
В коробке были книги. До сих пор старые книги производят на меня магическое воздействие. Светоний, «Благие знамения» и «Недопёсок».
Есть книги, которые нам нравятся. Есть книги, которые мы любим. Есть книги, которые мы перечитываем.
А есть книги, из которых мы состоим.
Я состою из «Алисы в Стране чудес», «Улисса», «Ведьмака», «Черной курицы» и как раз таки «Недопёска». Папа читал мне его в детстве, прерываясь от хохота на каждой странице. «Собака походила на сосновый чурбак, укутанный войлоком».
– Вы мне не поможете? – Девушка молитвенно сложила руки. – Грузчики меня бросили.
Мы подхватили коробку с двух сторон и потащили в подъезд. Я боялась, что под тяжестью книг отвалится дно, но картон только выглядел хлипким.
– Не знаю… как вас благодарить…
Мы выпали на восьмом этаже, пыхтя от натуги. Лифт с клацаньем захлопнул двери, словно сожалея, что никого не прищемил.
– Не отрегулировали его… Каждый раз… зубами щелкает…
Стены в побелке. Пыльный ремонтный воздух.
– Хотите взять книжку на память?
– Спасибо!
Я склонилась над томиками, и в этот момент меня как будто толкнули в голову. Сине-зеленые собаки взлетели навстречу, и нас втянула темнота.
Глава четвертая. Саша
1
Если вы видите смерч и вам кажется, что он не движется, это значит, что он движется прямо на вас.
Вот единственное знание, вынесенное мной из школы.
Географичке было лет под сто. Ладно, пятьдесят. Но она вся была старая, от лаковой шпильки в седом пучке до заношенных туфель-балеток. Плоские такие, с узкими крысиными носами. Она ими постоянно шаркала. Шаркала, когда входила в кабинет. Шаркала, когда писала на доске тему урока. Говорю же, старуха.
Школа и без того полна гадостных звуков. У Чугунковой гнусавит Рианна в телефоне. Козырев орет сам. Скрипит мел, как умирающий. На перемене малыши из началки визжат так, словно их одного за другим пожирает мегалодон.
Вообще-то мегалодоны вымерли. Но знаете, от мертвых можно всего ожидать.
Даже если выкинуть из окна кретина Козырева, и дуру Чугункову с ее розовым айфончиком, и всех училок с первоклопами, все равно останется некий звук. Неслышная песня школьных коридоров. Унылая и безнадежная, как у ирландских рыбаков, захваченных бурей. Ирландские рыбаки, понимая, что не вернутся домой, начинали петь. Так они прощались со своей жизнью. А поскольку и жизнь у них была тоскливая, и смерть противная, в ледяной воде, то песня получалась глухой и однообразной. Ирландские детишки, заслышав ее на берегу, понимали, что трески сегодня к ужину не дождутся. Да и папочку тоже.
Ладно, про рыбаков я все сочинила. Вряд ли они пели, завидя большую волну. Наверное, просто орали друг на друга, надеясь, что, если погромче обматерить какого-нибудь Галлахера или Бреннана, те внезапно включат соображалку, найдут выход и всех спасут. Мои родители рассуждают так же. И соседи моих родителей. В общем, все. Они считают, что, если как следует на меня наорать, выйдет толк.
И знаете что?
Они правы.
Географичка ползет пальцем по списку учащихся.
– Нечаева, к доске.
Я обвожу класс насмешливым взглядом. Все притихли, ожидая бесплатного развлечения.
– Ну же, Нечаева! Атмосферные явления, – подсказала старуха.
Шпилька покачивается у нее на затылке, как ключик от дверцы. Поверни – а внутри иссохшей учительской черепушки старенькое расстроенное пианино, две канарейки, дырчатая шаль и подписка на газету «Правда». Между прочим, эта газета до сих пор у нас на антресолях валяется. Желтая, точно прокуренная.
– Я не знаю, что отвечать, Инна Сергеевна.
– Про тайфуны, смерчи и торнадо.
Блин, какая зануда!
– Смерч, тайфуны и торнадо нафиг нам сюда не надо, – сообщила я.
Класс заржал.
До географички дошло, что я просто не готова к уроку. Я ожидала, что она, как обычно, скажет: «Садись, Нечаева, два» – и вся эта глупость закончится. Но Инна Сергеевна мигнула два раза, словно заводная кукла, чуть наклонилась вперед – клянусь, я расслышала механический скрип, – и отчетливо выговорила, обращаясь куда-то к портрету Миклухо-Маклая:
– Если вы видите смерч и вам кажется, что он не движется, это значит, что он движется прямо на вас.
Все замолчали. Я откровенно растерялась. Это было так странно, словно в соседе, вечно рыгающем тупом пьянчуге, вдруг прорезался оракул. Пока ее рука выводила двойку напротив моей фамилии, я вернулась на свое место и села в полной тишине.
– Рубцов, к доске, – сказала географичка.
