Костян облегчённо вздохнул.
-–
– Где тебя носит, у меня уже весь желудок к ребрам прилип, – слышу из комнаты недовольное ворчание.
Повесила сумку, сняла куртку, разулась и прошла в комнату. Инвалидное кресло в углу, на кровати Николай Николаевич, свёкор.
– Почему так долго?! – кряхтит.
– Я работаю до девяти, – подошла, взяла его под руки, начала поднимать.
– Да мне плевать до скольки ты работаешь, я ссать хочу. Вот нассу в кровать, потом сама будешь орать, что матрас обоссал.
– Малого попросить нельзя? – подвезла кресло, перетащила Николаевича.
– Твой малой гуляет полдня, ему похер, что я тут лежу, немощный.
– Вы побольше на него кричите, – повернула кресло, повезла в уборную. – А сиделка вам что, утку не подала?
– Твоя сиделка только по телефону языком трепать умеет. Не нравится мне она.
– Вам ничего не нравится, третью сиделку поменяли. Уже нет желающих выслушивать маты. Вас, между прочим, в черный список внесли. И теперь все сиделки в агентстве от меня шарахаются.
– А мне плевать, – повернулся, лицо злобой перекошено.
Я вышла из уборной, жду, когда он свое дело сделает.
– Так мне не плевать, – говорю, глядя в сторону. Достал он меня, сильно достал.
– Если бы тебе было не плевать, не уходила бы, – зажурчало.
– Ну, конечно, а питались бы мы святым духом.
– Я пенсию получаю, забыла? И ты тоже.
– На вашу пенсию я ребенка буду поднимать?
– А работа шлюхи лучше? Я всё.
Я вошла, взялась за ручки, повернула кресло к рукомойнику.
– Я не шлюха, а танцовщица.
– Так это то же самое, – говорит прямо даже с удовольствием.
– Вы могли бы и сами пытаться вставать, ничего не делаете, что врач прописал, никаких упражнений.
– Как у тебя все просто, – зло ответил он.
Стою, молчу. Очень тяжёлый у него характер, прямо изводит меня каждый день. Стараюсь не злиться. Инвалид же. Деньги собираю ему на операцию. По квоте не получается, а за деньги можно хоть сейчас. Собираю, но тяжело идёт этот сбор. Николаевич не верит уже в то, что мы сможем операцию ему сделать. А я стараюсь накопить. В надежде, что после операции он встанет, наконец, и будет жить отдельно от меня. До того он меня уже довел, что порой хочется отдать его куда-то в дом престарелых, но не могу. Жалко его. Это он показушно злится. Сам он не такой.
Да и квартира его. Если уйдём, нам с малым некуда будет податься. Можно, конечно, квартиру снимать, но с моей нестабильной работой делать это опасно. Малого срывать с места не хочется, тут родился, тут и друзья, и школа. Да и при всем желании свекра не брошу. Очень хочу, но не могу. Совесть, чтоб ее.
Короче, терплю. Пока. Как дальше – не знаю.
– Где Егор? – спрашиваю.
– Мне откуда знать, гуляет, что ему ещё надо. Соседи покормят. Совсем распустила пацана.
– А вы куда смотрите? Вам как будто всё равно. Вы же у нас мужчина в доме.
– Я ему не авторитет. Он на меня плюет с высокой горы.
– Кто ж в этом виноват? – повезла в кухню.
– Да, пацан без отца – это тряпка или идиот мамкин. А этот уже ни тебя, ни меня ни во что не ставит. Вот чего ты добилась своим ночными работами.
Ввезла в кухню, поставила у стола.
– Вы если хотите поговорить, так езжайте в свою комнату.
– А я с тобой хочу.
Хожу туда-сюда, нервно. Налила в кастрюлю воды, поставила на плиту, включила газ.
– Мне после работы вас слушать совсем не хочется. Как вы не понимаете.
– Нет, ты слушай, может ума хоть какого-то наберёшься.
– От ваших советов ни холодно ни жарко, деньги с неба не упадут.
– Знаю я зачем тебе деньги, избавиться от меня хочешь. Только учти, если встану, сразу вас обоих прогоню.
Я повернулась, посмотрела на него прямо с укором:
– Так сейчас прогоните.
Он сразу притих.
– Болтаете, сами не знаете что.
– Не любила ты сына моего, это я ещё тогда сказал. Ради прописки с ним, мозги ему запудрила, а он дурак, на твой живот повелся.
– Ну, конечно, и с вами ради прописки вожусь. Больше мне делать нечего.
– И со мной ради прописки. Куда ты пойдешь? Некуда тебе идти, нет у тебя ничего, только жопа и сиськи, – смотрит с ненавистью, – и даже если убьешь меня, ничего тебе не достанется.
Смотрю на этого человека и понимаю, почему он такой.
