Кондитерская Лавка

Девушка с глазами цвета янтаря.

Этот день, впрочем, как и все остальные, был самым что ни на есть обычным. И, как обычно, этот обычный день обещал закончиться самым наиобычнейшим образом.

Ранняя весна. Время тоскливой безнадеги. Ветер колючий, тротуары скользкие, мир серый, настроение убогое. А в малюсеньком городе, чей облик составлен из угрюмых советских зданий, облезлых стел, тусклых витрин и дохлых мух, весна имеет особый, покрытый плесенью шарм. Благо, работа у меня не из скучных. Но именно сегодня, в понедельник, когда глаза и без того воспринимают лишь черное, белое и пыльное, а на желание жить солидными ягодицами усаживается желание спать, мне довелось попасть на одно из самых унылых мероприятий в своей карьере.

Вот она я. Сижу в углу библиотеки на стуле, нервно качая ногой и постукивая микрофоном с надписью «Гор-ТВ» по колену. Представьте себе здоровенную соплю, которая никак не может отлипнуть от вашей руки. Вы пытаетесь снять ее другой, а сопля прилипает уже к ней. Вы пытаетесь стряхнуть ее, а она не стряхивается. Воды под рукой нет, вы в парадном пиджаке, вытереться не обо что, а через пятнадцать секунд вам уже надо протягивать ладонь какой-нибудь важной шишке. Вот примерно такого уровня раздражение, граничащее с бешенством, я сейчас испытываю.

Ядовито осклабившись, мне светила перспектива готовить обстоятельный телесюжет, главным действующим лицом которого станет некий двадцатилетний Илья Баранов, чей фантастический талант основывается на чудовищной рифме, пародийном отношении к ритму, дикой картавости и скребущем носом о потолок чувстве собственной важности. Его двенадцатистраничный том стихотворений под названием «Вечная любовь», который он сегодня презентует, опубликовал, наверное, сам дьявол, черпающий вдохновение в рвотных позывах читающих сие месиво эстетов.

И вот Баранов взял в руки гитару. Мой глаз задергался. Топор. Мне нужен топор, уголовный кодекс и адвокат.

«Снимать»? – жестом спрашивает меня оператор, кивая на нашего героя, затянувшего тоскливую песню о безнадежном поиске музыкального слуха, затерявшегося в руинах ненависти к слушателям. Или о любви. Я не вслушивалась в слова.

Я кивнула и попыталась оглохнуть.

А народу, видимо, нравится. Надо же, какие одухотворенные лица, словно каждому дали по пять тысяч перед концертом.

– Оуооооуоооо, биться за любоооооувь! – выл Баранов, уничтожая все доброе и нежное в моей душе, – даааай мне пгикоснуться к тебееееее!

Пытка закончилась через шестнадцать минут и тридцать четыре секунды. За это нелегкое время мы узнали о подробностях всех оттенков любовной муки маэстро, безответной страсти и горечи расставания. А еще родители были против его занятий творчеством, твердили об отсутствии таланта, заставляли все бросить и пойти по стопам отца – учиться на ветеринара. Я пробежалась глазами по читальному залу в поисках урны для сбора средств на установку памятника этим святым, мудрым людям, готовая пожертвовать все свои сбережения. К сожалению, таковой нигде не оказалось. Смысл данного мероприятия был потерян окончательно.

– Добрый день! Прекрасное выступление! Можно ли вас на пару слов? – изрыгнула из себя я по окончании концерта, обращаясь к Баранову и кивая в сторону оператора.

Вот и все, что, собственно, нужно знать о моей работе. Нельзя иметь свое мнение, нельзя с воплем выбегать из зала, крича «отрежьте мне уши и заткните его кто-нибудь!», и пинать никого тоже нельзя. Даже за дело. Обидно.

Безысходность. Не менее пронизывающим своей безысходностью обещал стать вечер, ибо меня ждала встреча с огромными чёрными и печальными глазами моего благоверного. Ибо его принцип жизни заключался в бесконечной скорби о бренности бытия и невозможности вывести желтые разводы с белых рубашек. Встречаемся мы всего две недели, похожих на вечность, умноженную на бесконечность, и за это время у нас успело произойти столько невероятного, грандиозного ничего, что выть хочется. Основные характеристики Вити – апатия, еще больше апатии и большая кучка апатии сверху. Это я выяснила уже на второй день свиданий.

Я пробовала вывести его из депрессии. Мы катались на аттракционах, играли в лазертаг, ходили на выставку кошек и даже дрались подушками. Депрессия не ушла, зато я узнала, что у него ко всему прочему плохой вестибулярный аппарат, астма, а также аллергия на шерсть и пух. Наверное, зря я организовала все мероприятия в один день… надеюсь, он не подумал, что я хочу его убить.

К чему у меня есть безусловный талант, так это к ловле фриков и притягиванию нелепостей. Уж не знаю в чем проблема: в моем добродушии или идиотизме.

В шестнадцать лет я пристрастилась к панк-року и ходила под ручку с тощим зеленоволосым и увешанным цепями ящером, которого на самом деле все называли Ящер.

В двадцать мне повезло подцепить странного ударника. Ударники – в принципе странные, страннее их только басисты. Но этот был предводителем армии странных ударников. Так сказать, совсем ударенный. Чтоб вы понимали: у него в ванной плавал крокодил по кличке Рыжий, он оторвал домашнему тарантулу две лапы, потому что «лишние», и он свято верил в то, что вокалист группы Tokio Hotel действительно девушка. Последнее меня добило окончательно, когда я застала его за рукоблудством в отношении постера вышеупомянутого.

Ну, и, наконец, мистер Скорбь-2022 – Виктор. Надо признать, что из всех моих приятелей он – самый адекватный. К сожалению, бодрости его духа хватило ровно до момента, когда он озвучил предложение официально встречаться. После чего эпично слег с гайморитом.

А тем временем сюжет о мальчике-поэте-гитаристе-о-боги-мне-пришлось-слушать-его-еще-раз при написании подтекстовки получился довольно смотрибельным, если наслаждаться им, не включая звук. И, возможно, видео тоже.

За стеной моего кабинета безудержно вопил Кипелов. Его фанат – нефор Володя – присоединился к нашей журналистской братии и сестрии полтора года назад, и с тех ни на минуту не прекращал испытывать барабанные перепонки своих коллег на прочность. Его всей душой понимала лишь я, пребывающая где-то посередине между любовью к КиШу и Григорию Лепсу, и шеф-редактор Анатолий, не представляющий жизни без соляков AC|DC. Катализатором нашего музыкального союза выступила моя соседка по кабинету, таращившаяся от творчества Ольги Бузовой. Однажды мы реализовали заговор: закачали на ее компьютер сборник Suicide Silence, переименовав все песни под треки ранее обозначенной звездной барышни, выставили динамики на максимум и в полной мере насладились результатом. Мы даже смонтировали маленький корпоративный фильм с эффектом слоу мо, главным героем которого стало искажающееся в ужасе лицо, заторможено вопящее «Аааааа!».

– Алиса, хочешь шоколадку? – проорал Володя, резко открыв дверь в мой кабинет и добавив примерно 148 седых волос моей голове.

Володя всегда орал. Видимо, для того, чтобы Кипелов гордился им.

– Хочу! – заорала я в ответ и бросила в него блокнотом. Не попала. Дверь закрылась, а когда отворилась вновь, мне в затылок прилетел увесистый кокосовый батончик.

Я уже говорила о том, что только работа не дает мне умереть от скуки в этом городе. Поправлю высказывание: только работа и вот эти безумные люди, окружающие меня и швыряющиеся шоколадками.

Очередной рабочий день подошел к концу, и я, предусмотрительно выключив телефон, собралась домой. Голове нужен свежий воздух, и, конечно, отсутствие контакта между мозгом и речами депрессивного Вити. Я бросила телефон на самое дно своей сумки.

Ничто не может быть более успокаивающим, чем прогулка по нашему городу, где не происходит ничего. Даже ДТП здесь случаются где-то раз в три месяца. И то последнее произошло потому, что переходящая дорогу бабушка вдруг решила остановиться посреди пешеходного перехода и пересчитать количество картофелин в целлофановом пакетике, что она несла из близ расположенного овощного магазина. Она выронила одну на асфальт, а обруливающий бабулю велосипедист, наехав на клубень, не справился с управлением и бухнулся на капот иномарки, честно ожидающей завершения маневра нерасторопного пешехода.

Ну, а в целом изо дня в день и из года в год в нашем городе все происходит по кругу. Унылые люди уныло ходят по унылым тротуарам, автомобили уныло ползут по унылым дорогам, события разворачиваются по одной и той же схеме, по одному и тому же сценарию, написанному еще в 1989 году. Стабильность.

Обычно в это время из уличных динамиков доносятся звуки флейты, «Одинокий пастух» всегда в тему в серое демисезонье – отлично мотивирует на размножение богемного алкоголизма, рождающегося в свете одной лампы под шум дождя в процессе декламации Бродского. Но сегодня что-то пошло не так. То ли на ГИСе сменился диджей, то ли он застрелился от безнадеги, но старое-доброе «Hush Hush» впервые заставило меня отказаться от наушников и вперить взгляд в танцующих на остановке студентов. Я оглянулась в поиске бьющихся в истерике сотрудников мэрии, спускающих стаю питбулей на дерзких нарушителей общественного спокойствия. Один из них, ударившись оземь, лихо навернул нижний брейк. Как ожидалось, прохожие сторонились осмелившихся радоваться танцоров, кто-то даже бросал им ворчливые рекомендации, типа «лучше бы работу нашли, бездельники».

И тут раздался звонок. На мой выключенный телефон. Я даже не сомневалась кто это там на связи – Витя, с присущей ему навязчивостью изнемогающего от жажды комара, мог дозвониться мне даже на утюг. Но в данном случае я, скорее всего, просто нажала на кнопку «перезагрузить», а не «выключить». Все мистическое всегда имеет логичное объяснение.

– Алло, зайчонок, – слюняво-ванильно поприветствовал меня мой благоверный.

– Ээээ… привет. Котик, – ответила я. Один из тараканов в моей голове апатично икнул.

– Ты еще не вышла с работы? Я уже здесь, на остановке! – радостно щебетал он, – сегодня же ровно две недели наших отношений!

Сношений. Сношений с моей несчастной психикой, подумала я, подбросив пончик своему внутреннему интроверту.

– … и я бы хотел сводить тебя в одно отличное место! – продолжил Витя, – о, я тебя вижу!

Витя возник также внезапно, как диарея после литра кефира. Иногда мне кажется, что по карманам у него распихан какой-нибудь летучий порох, позволяющий лихо перемещаться по точкам моей персональной гугл-карты, иначе как еще объяснить две очень загадочные вещи: как он меня находит и почему у него вечно под ногтями грязь.

Смуглолицый Витя держал в руках огромный букет пунцовых роз и не меньшего размера плюшевого мишку, заставив растаять мое флегматичное сердце. Может не так уж все и плохо? Как говаривает моя мама, в наши дни надо брать добротного мужика и лепить из него то, что тебе нужно, ибо даже из солидного куска навоза можно сформировать человеческую фигурку. Что при этом делать с присущим материалу ароматом, она не сказала.

Мы, женщины, существа странные и непонятные порой, вы, наверное, удивитесь, даже для самих себя. Мы обожаем плохишей, но жаждем убивать их за то, что они мудаки. Мы хотим, чтобы нас носили на руках, но, высовывая языки, с коровьими глазами прыгаем на байк к полутрезвому красавчику в кожаной куртке, видящему в женщинах только выпуклости и отверстия.

«Возможно, над тобой просто надо немного поработать» – смело подумала я, с довольной улыбкой прижимая к себе плюшевого мишку, из-под которого виднелись только мои довольно шагающие ноги. Именно так, «довольно шагающие», не иначе, ведь я едва сдерживала себя, чтобы не побежать вприпрыжку. Но окончательно меня растрогало то, как не могучий Витя, усердно стараясь не пыхтеть и держать пупок крепко завязанным, подхватил меня на руки и перенес через накатанный до блеска ледяной участок, чудом не наградив нас обоих неминуемой черепно-мозговой, и еще одной увлекательной историей – врачей-реаниматологов, умилявшихся бы с переломанных на всю голову романтиков.

Одним отличным местом, в которое меня пообещал сводить Витя, оказалось маленькое уютное кафе итальянской кухни. Обслуживал нас молодой стажер неопределенной ориентации по жизни и в пространстве, если судить по его жеманному голоску и неудачным попыткам пройти по прямой, не споткнувшись о собственные ноги.

За окном стемнело, и наш город, наконец, стал интереснее и красивее. На место серости спустился яркий контраст тьмы и рассеивающих ее огней. Я вперилась в закат, в пол уха слушая Витю, увлеченно рассказывающего о своей дипломной работе по аллюзиям и реминисценциям в произведении Джона Фаулза «Коллекционер», которую он блестяще защитил пять лет назад. Вот бы он еще не менее успешно попытался съехать от мамы, искренне верящей, что 25-летнего мужчину еще рано отнимать от материнской груди.

Кое-что привлекло мое внимание.

На торце здания, расположенного через дорогу, разгорался бледный трепещущий огонек. Я рассмотрела тень, исчезающую в дверном проеме, затем потрепанную вывеску, которую осветил загоревшийся уличный фонарь.

«Кондитерская Лавка» – гласила каллиграфическая надпись на овальной дощечке, висящей на цепях на краю покатого навеса. Краска была полустерта, да и надпись, похоже, повидала жизнь, но, возможно, потускнела не от старости, а в угоду модной нынче винтажности. Вывеска покачивалась от легкого ранневесеннего ветра в мерцающем свете фонаря, в котором словно танцевало самое настоящее пламя.

Заведение вызвало мой интерес по нескольким причинам. Во-первых, его внешний вид был для меня идеалом, ибо я – истовая фанатичка всего старого, страшного и потертого (что, собственно, не мудрено, учитывая мой осознанный выбор населенного пункта для взрослой жизни), во-вторых, я никогда не слышала об этом заведении, чего в принципе быть не может. В нашем городке любой обыватель, вошедший в возраст обретения дара речи, знает об открытии нового кафе/ресторана/магазина/детской площадки/биотуалета задолго до начала работы над их возведением – специфика провинции. Но я, ввиду своей профессии, обычно знаю чуточку больше. Более того, я живу неподалеку и каждый день хожу этим тротуаром, на который сейчас зазывно льет свет эта загадочная «Кондитерская Лавка». Понимаете, я в принципе не могла не знать о ней.

– Вить? – прервала я бурную речь нареченного о его невероятной нелюбви к черным котикам, – а что это за заведение там?

– Алис, ты чего? Ему уже лет тридцать. Мне мама в детстве оттуда плюшки носила…

– Смеешься что ли? – возмутилась я, – я почти столько же лет мимо хожу и в жизни ее там не видела!

– Значит ты просто была невнимательной, – снисходительно улыбнулся Витя, нежно потрепав мою щеку.

– Пойдем туда? – предложила я, с трудом уняв желание отгрызть ему руку. Приливы нежности от малосимпатичных мне людей я любила также сильно, как бананы, от одного запаха которых меня тошнит.

– Да без проблем.

Как я надела пальто, я не помню. Помню только то как меня манил этот соблазнительный огонек медленно покачивающегося фонарика. Затянув пояс, я почувствовала это. Еле уловимый, но такой притягательный аромат самого приятного лакомства, которое только могло придумать человечество, лакомства, сочетающего в себе яблоко и корицу.

В меню итальянского кафе, где мы находились, не было ничего, подразумевающего мой грядущий гастрономический экстаз. Иначе я заказала бы этот корично-яблочный десерт в первую очередь. Запах мне или отчетливо чудился, или повара на кухне все же решили замутить шарлотку, а то и штрудель – но втихую от обожающих сии блюда посетителей.

Вот только я почему-то была уверена, что влекущий меня аромат исходил оттуда, из «Кондитерской Лавки». Не знаю каким образом он попал сюда, может была открыта форточка, а может кто-то из посетителей заскочил в Лавку по дороге и сейчас уплетал какую-нибудь коричную булочку, тайно ныряя под стол за новым куском как за чем-то нелегальным.

Я поспешила выйти из кафе, удостовериться или опровергнуть свои теории.

И удостоверилась. На улице аромат усилился и стал концентрированным до такой степени, что я рванула через дорогу напрямую, забыв о правилах и автомобилях, которых все равно в восемь вечера практически нет на улицах. Бежал ли Витя за мной, поскользнулся, упал и остался лежать во льдах, тоскливо глядя мне вслед, сейчас мне было все равно. Моя целеустремленность не шла в сравнение даже с нуждой любителей арбузов, расталкивающих очередь в туалет.

Невыносимо сладкий, манящий аромат запеченного с корицей яблока сводил меня с ума. И чем более я приближалась к «Кондитерской Лавке», тем он становился отчетливее. Рот наполнился слюной. Не буду сравнивать себя с бешенной собакой, но я уже это сделала.

И вот я у порога. Где-то в глубине двора слышалось тонкое кошачье мяуканье. Фонарь покачивался на цепи, а внутри него действительно извивались языки пламени. Вывеска выглядела сильно обветшалой, но это придавало ей особенный шарм. В окошечке двери я видела лишь тусклый свет и ничего больше. Я поднялась на три ступеньки и протянула руку к ручке двери.

– …время постреляять, между нами пальбаа… – коричневая, как кал, магия рвотной попсы спустила меня с небес на землю. Я повернулась к Вите, торопливо подносящего к уху телефон. Ага. Рингтоны – они, как собаки, – всегда идут в хозяина.

– Алло, мам. Да, мам. Прости, мам. Скоро буду, мам, – он сконфуженно поднял на меня глаза.

– Что, мама?

Он не менее сконфуженно кивнул.

– Ну иди домой, – предложила я.

– Она просто болеет, ее нельзя волновать, – попытался оправдаться тот.

– Иди, иди. Мама ждет.

«И молоко с губ вытри», – злорадно подумала я. Витино псевдоочарование и мои мысли о лепке ароматной коричневой фигурки улетучились, словно их никогда и не было.

– Понимаешь… – Витя покраснел.

Собственно, в полутьме не было особо видно покраснел он или нет, но я бы на его месте начала хорошенько топать ногой, чтобы поскорее провалиться сквозь землю.

– … я все понимаю. Иди! – прервала я Витю, от души надеясь на то, что он взмахнет волшебной палочкой и оперативно трангрессирует отсюда. Он не трангрессировал, но быстрым нервным шагом удалил свое тело за угол дома, забыв чмокнуть меня на прощание. Ну и слава богам.

Окончательно улетучив из головы мысли о покинувшем меня ходячем недоразумении, я решительно повернулась к двери, чтобы зайти.

Но дверь неожиданно сама открылась изнутри. Из Лавки под мелодичный перезвон колокольчиков вышел молодой человек с растерянным взглядом. Не замечая ничего вокруг, в том числе меня, он медленно поплелся по тротуару в сторону спального района.

Странный тип. Он удалялся, опустив плечи, словно нес на спине мешок картофеля. Но скорее всего это был обычный груз проблем.

И вот оно – заветное мгновение. Вихрь сдобных запахов окутал все мое существо сразу, как только я приоткрыла дверь, звякнувшую колокольчиками.

Меня встретил томный полумрак и гостеприимное сладкое тепло работающей духовки. Тусклый свет излучали бра в виде канделябров, торчащие из стен красного кирпича. В зале стояли три кованных стола, вокруг них – стулья с мягкими подушками и высокими спинками.

Единственным ярким пятном здесь была витрина, внутри которой находилось такое невероятное изобилие аппетитных лакомств, что ими можно было наесться одним только взглядом.

Здесь красовалось всё: и воздушные эклеры, и дольки тортов – белоснежных, шоколадных, с нежнейшими прослойками из взбитых сливок, конфитюра, мусса и мягкой карамели. А еще море кексиков с декоративными шапочками, украшенными вишенками, клубничками, блестящими бусинками и меренгой. Тирамису – король расти-поп, и, – о боги! Он самый!!! – румяный яблочный штрудель. Выпеченный так, как нужно. Это вам не тот недоваренный недопельмень под сахарной пудрой, который обычно подают в местных забегаловках.

Я оглянулась в поисках бариста, но в зале из персонала никого не виднелось, поэтому я, ощущая некоторую робость, присела на высокий, тоже кованый, барный стул у стойки и принялась ждать, окидывая взглядом уютный полусумрак кафе, попутно наслаждаясь исключительной атмосферой сладости, пряностей и умиротворения…

Звучала легкая музыка. Она была бы едва различима в обычное время в обычном кафе, но здесь, в вечерней тишине, слышалась так же отчетливо как тихое пение в кафедральном соборе.

Наигрывала флейта. Но не ту заунывную мелодию, что ежедневно сопровождала горожан из уличных динамиков, а задорную ирландскую трель, под которую хотелось пуститься в пляс. Нога сама собой начала отбивать такт, а я, разглядывая детали интерьера, наконец, осознала, что не так уж всё и печально в этом городе, если хорошенько к нему приглядеться.

– Добро пожаловать в «Кондитерскую Лавку», – раздался бархатный голос позади меня.

Святые макаруны! Я вздрогнула и обернулась.

За барной стойкой стояла невесть откуда там появившаяся рыжеволосая девушка с фарфоровым лицом. Огненность ее заплетенных в тугую косу волос отливала медью в свете витрины. Но ярче всего сияли глаза.

Глаза цвета янтаря.

Девушка улыбалась и не спускала с меня лучезарного взгляда.

– Здравствуйте, – я захлопнула рот, открывшийся от неожиданного и столь эффектного появления, – я тут… залюбовалась вашей выпечкой.

– О, она действительно впечатляет, – отозвалась девушка, снимая с полки круглую жестяную банку, – а уж какая она волшебная на вкус, словами не описать! Я не ошибусь, если предположу, что вы бы предпочли фруктовый чай с малиной и мятой, а на десерт – яблочный штрудель с пылу с жару?

– Потрясающе! Вы словно читаете мои мысли! – восхитилась я, – я бы перепробовала все, но штрудель – моя маленькая слабость!

– Тогда присаживайтесь за столик, – предложила девушка, бесшумно скользнув к двери, ведущей, вероятно, на кухню, с жестяной баночкой в руках.

Я присмотрела себе место в самом дальнем углу помещения. Люблю уютные норы, вырытые подальше от любого рода действующей или возможной суеты. Это, правда, противоречит стереотипному поведению «тыжжурналиста», который обязан мечтать о пребывании в эпицентре событий 24 часа в сутки. Не спорю, существуют тысячи фанатов своей работы, которых панически боятся хроническая усталость и пульсирующее веко, но я к ним отношусь исключительно в рабочие часы.

Мой внутривенный мизантроп удовлетворенно замурлыкал. Угол был достаточно темным и восхитительно уединенным. Возможно, я даже приватизирую это место на правах постоянного клиента.

На стене напротив, аккурат между двумя мерцающими бра, висела занимательная картина. На ней изображена смуглая девушка с гитарой в руках. Прямые каштановые волосы, тщательно профилированные каким-то парикмахером-извращенцем, сформированы в экстравагантную прическу в стиле «шквал», карие глаза, печальные и наивные (еще бы, бедняжка напоролась на Эдварда-руки-ножницы), глядели куда-то в сторону. Мазки на картине выполнены таким образом, что создавалась изящная импрессионистическая иллюзия застывшего мгновения в свете одной-единственной свечи. Мгновения, замершего в мерцающем девичьем взгляде, в остановившемся от дуновения ветра волнении волос и глубоком шумном дыхании, словно срывающемся с ее приоткрытых губ. И чем больше я смотрела на изображенную девушку, тем более отчетливо мерещился мне причудливый танец пламени в ее больших глазах. Этот оптический обман – явно одного поля ягода с приемом, когда глаза любого портрета глядят именно на тебя, с какой бы стороны ты на него не смотрел.

А еще эта девушка… невероятно походила на меня. Настолько сильно, что мне стало стыдно за ее прическу.

– Вот ваш десерт и чай, – я снова вздрогнула. Однако у этой барышни талант появляться рядом совершенно бесшумно… Мне принесли прозрачный чайник, в котором порхали зеленые листья и целые ягоды малины. На внушительном блюдце испускал сладкий аромат еще горячий яблочный штрудель, который, судя по виду, не только таял во рту, но и пускал там маленькие салютики счастья.

Я было открыла рот, чтобы поблагодарить девушку за вкусности, но она, двигаясь плавно, бесшумно и невероятно быстро, взмахнув бурой клетчатой юбкой, уже исчезала на кухне, откуда доносилось нечто похожее на перезвон хрустальных бокалов.