На перепутье

Сегодня у меня день рождения. Двадцать пять. Когда мне было семнадцать, думал, что к этому возрасту я стану взрослым и состоявшимся человеком, у которого будут ответы на все вопросы. Прошло восемь лет, но я так и не ощутил произошедших в себе перемен. Все осталось по-прежнему. И я уж точно не повзрослел. И ответов по-прежнему нет.

C детства не люблю свои дни рождения.

Просто я родился зимой, когда за окном трещали лютые морозы, дни были короткими, а ночи – бесконечно долгими. Люди обычно с трудом переносят наши зимы. Южанам сложно представить, каково это, когда почти девять месяцев году на дворе четкий минус и снег.

Говорят, что ночь темнее всего перед рассветом. Так и наша зима холоднее всего незадолго до весны.

Я не знаю всех обстоятельств своего появления на свет, но вполне могу представить тот холод, который царил в местной больнице. Все детство мы мерзли. В школе мы часто сидели в пальто и дрались за места у едва теплых радиаторов. Потом возвращались домой – а там тоже холодно, окна изнутри обросли сантиметровым слоем инея, мы сидим вокруг печи, а спать идем в носках.

А еще на это время обычно приходился пик ежегодной эпидемии гриппа, которая стремительно выкашивала моих одноклассников. Я обычно держался до последнего, и падал, сраженный вирусом, в самом конце, когда объявляли карантин. Это было вдвойне обидно. В итоге я валялся с температурой за 40, когда как остальные, благополучно переболев, несмотря на все запреты, катались с горки, играли в хоккей или выкапывали в наметенных февральскими ветрами сугробах целые системы туннелей.

За годы жизни в городе я отвык отмечать какие бы то ни было праздники. Даже новый год. Нет, я чувствовал всеобщее оживление, царившее в магазинах, на улицах, но меня это не касалось, вся предпраздничная суета проходила мимо. Впервые за много лет я встретил новый год в окружении семьи. Да, от семьи я тоже отвык. Семь лет общался только со старшим братом, Кириллом. И время от времени в одностороннем порядке – с Айзеком. Но это вряд ли можно назвать общением. Остальные выпали из моей жизни.

Я должен был уехать еще в августе. Сесть в лодку, а потом – за руль микроавтобуса, нажать на газ и унестись в облаке пыли как можно дальше от этой деревни, чтобы больше не возвращаться. Я принял такое решение, а те, кто меня хорошо изучил, знают, что от своих решений я не отступаюсь. За семь лет город стал мне домом. Не самым уютным, но я притерпелся.

Человек, которого я называл отцом, нарушил мои планы. Он исчез, никто не знает, где он сейчас. На память о тех событиях на моем теле осталось несколько шрамов, а еще из жизни полностью выпало почти два месяца. Брат говорит, что это реакция на стресс, мол, в тебя стреляли, и твой мозг решил «забыть» это. Может, и так. Но за это время произошло столько событий, и огнестрельное ранение, как по мне, не было самым значительным из них.

На новый год нас пригласили к Лидии. Это моя мачеха. Терпеть не могу это слово. Все-таки, она всегда относилась к нам хорошо, даже к Марку, который так и не принял ее. После исчезновения Айзека она стала новым вожаком нашей стаи. Никто этого не ожидал, честно говоря. Тем более, что она не из нашей деревни. Но Лидия быстро доказала, что может управлять нашим маленьким сообществом не менее успешно, чем сбежавший муж. Люди ее слушаются. Мне нравится, как она говорит с ними –спокойно и уважительно, никогда не повышая голоса, внимательно выслушивает каждого. Она сильная, и доказала это еще тогда, когда согласилась приехать в глушь к мужчине, у которого подрастали трое сыновей.

Поэтому мне проще называть ее Лидией. Она, конечно, никогда не заменила бы нашу маму, но я ценю ее теплое отношение и доверие. Еще когда я был мелким пацаном с большими проблемами в школе и с отцом, она отпускала Лиану гулять со мной. Она знала, что я из Охотников, и что в любой момент могу сорваться, но доверяла мне свою единственную дочку, совсем еще кроху. Соседки все уши ей прожужжали, мол, нельзя же так, он же из хищной породы, он рожден, чтобы убивать, и всякое такое прочее. Отчасти из-за этого я и уехал отсюда. Достало, что все на меня косились с опаской.

Если бы не приглашение, мы с Августом не стали бы ничего отмечать.

Я еще не привык называть его отцом. Это сложно, когда ты вдруг узнаешь, что на самом деле человек, чье имя значится в твоем свидетельстве о рождении, оказывается вовсе не тем. Когда история твоего появления на свет и большая часть твоей жизни оказывается ложью. Нет, я не очень сильно переживал по этому поводу. Может, будь я ребенком, это что-то изменило бы. Но я взрослый и давно оторвался от своей семьи. Замена одного имени на другое не имеет никакого значения. Конечно, мне хотелось спросить у Августа, не мог ли он поступить иначе, взять на себя ответственность, быть решительнее, но понимаю, что такие вещи нельзя озвучивать. Это ведь он был вынужден держаться вдали от меня, я-то был в неведении, и поэтому мне априори было легче.

Праздник состоялся в старом доме на окраине. Айзек за эти годы его отремонтировал: новые окна, фундамент, полы, утепление, так что там уютно, и при этом сохраняется дух старины. Не знаю, сколько денег он вложил в это дело, но, видимо, немало.

Мы собрались за большим столом, за которым обычно принимают посетителей и восседают старейшины во время советов. Кому как, но мне не нравится подобное времяпровождение – праздная болтовня, много еды. Я с трудом высидел полчаса, и сославшись на усталость, направился в свою бывшую комнату, где теперь обитает Марк. Меня отпустили без вопросов, они считают, что это последствия ранения. На самом деле я устаю, когда вокруг слишком много людей. И когда вынужден поддерживать с ними бессмысленную беседу.

Проходя мимо гостиной, заметил в углу елку, конечно, живую, Лиана искусственную не признает; мы с Августом специально выбирали самую пушистую. Сестренка украсила ее старыми стеклянными игрушкам. Не знаю, где она их раздобыла, я их давно не видел. На ветках в полутьме загадочно серебрился дождик – еще одна вещь из нашего детства. Вспомнились времена, когда казалось, что мы были счастливой семьей. Три сына, мама и папа. Подарки под елкой первого января. Нетерпение, с которым мы выскакивали из своих постелей в шесть утра. Мама всегда пыталась накинуть на нас одеяла – я же упоминал, в доме было адски холодно. Но мы, естественно, не слушали ее, и разворачивали один подарок за другим. В этом отношении нам повезло – Айзек был щедрым. Сейчас я думаю, что это был еще один способ продемонстрировать свое доминирование – мы ведь были не просто детьми, а его сыновьями, и все должно было соответствовать его статусу. В том числе и новогодние подарки.

Я задержался у елки. Даже у стеклянных игрушек есть свой запах. Большинство людей его не чувствуют, но я улавливаю. Спасибо Охотнику и его чутью. Для него все эти блестящие штуковины пахли пылью, газетами, в которые они были завернуты, а для меня – детством. В этом вся наша разница. Мы – одно, но находимся на разных сторонах монеты.

– Ты чего тут? Все в порядке? – подошел Кирилл. Он всегда за меня тревожится. Не знаю, иногда мне кажется, что он считает заботу о других главной целью своей жизни. Особенно обо мне. Хотя я его понимаю – все-таки меня нельзя назвать благополучным, уравновешенным и счастливым.

– Где она нашла эти игрушки?

– На чердаке, мы с Марком откопали их еще осенью. Чудом сохранились. Отец хотел их выкинуть. Помнишь, он привез из города новые наборы? – Кирилл бережно раскрутил один из шариков.

– Кажется, да, припоминаю. Мама еще была жива, но уже болела. Это был ее последний новый год дома.

– Да, это был самый грустный праздник, – Кирилл вздохнул. Я полностью разделяю его мнение.

– Это она их сохранила. Отец заставил убрать все старые игрушки, мы их бережно упаковали, и мама велела спрятать коробку на чердаке.

– Подожди, почему я этого не помню?

– Он куда-то тебя утащил, кажется, на очередное разбирательство или собрание. Ты вернулся злой, и едва не опрокинул елку, потому что тебе не понравились новые игрушки. Но мама тебя успокоила. Она единственная могла это сделать без риска нарваться на грубость или что похуже, – Кирилл хмыкнул.

И тут я все вспомнил. Даже спустя столько лет мне стало стыдно за свое поведение.

– Кажется, я был маленьким злобным троллем. Я ведь тогда едва не испортил всем праздник просто из-за того, что был не в духе.

– Праздник и без тебя был испорчен. Ты был единственным, кто открыто выразил свое недовольство царившим вокруг лицемерием. Знаешь, я тогда был тебе даже благодарен.

Сказать, что я изумлен – не сказать ничего. Кирилл присел на диван и продолжил:

– Никто ведь не смел выступать против отца. Даже мама. Я знал, что ей хотелось провести праздник тихо, в кругу семьи, а отец собрал кучу гостей, устроил целое торжество, лишь бы похвастаться перед своими друзьями. И игрушки эти он тоже специально привез. Нас хватило только на то, чтобы тихо припрятать старые. А ты так разбушевался, что едва не перебил их. Да еще и устроил перепалку с отцом во время ужина.

– Это я помню. И следующие три дня тоже, когда безвылазно сидел в своей комнате. Наверное, они были самыми спокойными за весь год.

– О да, ты откровенно наслаждался тем, что тебя никто не дергает. И что отец с тобой не разговаривает.

– И мне это настолько понравилось, что я решил продолжать в том же духе. Пока не уехал.

Из темноты послышался смешок брата. Я тоже улыбнулся, хотя мне было грустно.

– Не хочешь вернуться к остальным? Посидел бы в кругу семьи, а то мы и так редко тебя видим. Словно ты живешь не в километре от деревни, а где-то в пяти часах пути отсюда. Лиана по тебе скучает. Да и Лидия тоже.

Я не знаю, как реагировать на такие слова. Головой понимаю, что да, надо бы заходить почаще, но не могу заставить себя это сделать. Я просто настолько привык быть один, что стало трудно сближаться с кем-то. Да и дом этот полон воспоминаниями, которые я хочу похоронить навсегда. Все в нем откликается болью. Это не вина тех, кто живет здесь, нет. Иногда кажется, что вместе с обостренным чутьем я унаследовал и излишнюю чувствительность – но только от кого? Август вроде в таком не замечен, хотя, кто его знает, мы с ним не настолько успели сблизиться. Я подозреваю, что это от мамы.

– Ну так что? Пойдем, посидим? – Кирилл поднялся, диван негодующе скрипнул.

– Нет. Я действительно устал. Хочу побыть в тишине.

– Как будто тебе не хватило тех двух месяцев, когда ты был неизвестно где, – съязвил брат, но тут же спохватился, – Извини, я не хотел тебя задеть.

– Да не извиняйся. Все в порядке. Я все равно не помню. Считай, что их как бы и не было.

– Ладно, поступай, как знаешь. Отдыхай.

Я кивнул, забыв, что в полутьме он все равно ничего не увидит. Кирилл вышел обратно в большую комнату, его силуэт на мгновение заслонил свет, падавший через дверной проем. За столом что-то оживленно обсуждали, слышался взволнованный голосок Лианы, Марк и Август говорили о чем-то своем, Лидия смеялась над шутками Дениса – он стал частью нашей семьи, недавно переехав из города в деревню; Кирилл сходу влился в общий гомон, словно и не отлучался. А я стоял в темноте и улыбался – не знаю, кому как, но я люблю наблюдать такие вещи со стороны. И при этом все равно чувствую себя частью происходящего.

Большинство людей думают, что раз я сижу где-то в углу, или прячусь в темноте, то я несчастен, и меня обязательно надо любыми способами вовлечь в разговор или вытащить куда-то на свет. Как раз это и пытался проделать Кирилл. Им невдомек, что мне вовсе не обязательно быть со всеми. Я и так прекрасно чувствую ту теплую атмосферу, которая царит за столом, и не обделен вниманием, как они думают. Мне достаточно знать, что им хорошо. Тогда и я чувствую себя комфортно.

И все-таки я устал. Рано утром мы ездили в лес, долго искали подходящее деревце – елей тут полно, но попробуй найти такую, чтобы была стройная и пушистая. Потом были хлопоты по подготовке к празднику, я выполнял разные простые поручения, подай-принеси – иное мне Лидия и не доверила бы, она знает, какой из меня кулинар.

Август в шутку ворчит, что со мной он скоро станет травоядным. Но ему нравится моя стряпня, я это чувствую. Мы оба любим простую пищу, которая не требует много времени и усилий для ее приготовления. Денис, который пока живет с нами, тоже непривередлив.

Я почти не ем мясо, что крайне странно для нашей деревни, и для меня в частности – я ведь, черт возьми, торгон, да еще и Охотник! Мои предки столетиями питались свежей дичью и рыбой и всем прочим, что и сейчас бывает в меню обычной местной семьи. Но если я действительно начну потакать своим желаниям, то и Охотник будет иметь больше шансов управлять мной, а не наоборот. Во всяком случае, мне так кажется. Может, я заблуждаюсь. И я не собираюсь давать ему такую возможность – слишком много сил и времени потрачено на его дрессировку.

Мы во многом похожи. Я и Август. Не зря окружающие нам об этом твердили. Со стороны такое действительно виднее. А вот когда ты сам начинаешь ближе знакомиться с некогда чужим человеком, то тебя ждут сюрпризы на каждом шагу. Единственное, что он во мне не принимает – это нелюбовь к охоте. Нет, стрелять я умею, и вполне прилично – уроки Айзека не прошли даром. У нас так принято – чтобы мальчики лет с девяти учились обращаться с ружьем. Исполнилось двенадцать? Вот тебе первый ствол. Бери, ходи на охоту с отцом, перенимай опыт. Я знаю, что для городских жителей это звучит дико, но для нас – в порядке вещей. Ребенок должен уметь выживать в тайге, добывать пищу, защищаться. Причем многие за неимением сыновей передают свои знания девочкам.

В общем, я не был исключением, и Айзек стал брать меня с собой, едва мне исполнилось восемь. Рановато, конечно, я тогда был совсем маленьким, и трудно было таскать на себе тяжеленную воздушку, которая больно била по спине. Но со временем я стал метким стрелком, не хуже самого Айзека. Ему нравилось, когда мы выбирались большой компанией – с его друзьями и их детьми, и он получал отличную возможность сыграть роль гордого отца, когда я одну за другой снимал все мишени, без осечек и промахов. Да и добыча у нас оказывалась в разы больше, чем у остальных.

Но потом я как-то резко охладел к этому. Охота перестала привлекать, когда я осознал, что отбираю единственную жизнь у птицы или зверя лишь забавы ради. Нет, я не защитник прав животных. И близко такого нет. И это не жалость. Просто это неразумно и расточительно, ведь еды, одежды, инструментов у нас достаточно. Нам не нужно добывать пропитание, как предкам, которые каких-то полторы сотни лет назад жили исключительно охотой.

Ну, стоит учесть и то, что лично для меня это было бы своего рода отступлением. Это как сдаться на милость своему внутреннему врагу, дав ему большую фору. Август не особо проникся первой частью моих оправданий, когда впервые решил взять новообретенного сына в тайгу. Он наверняка ожидал, что я с энтузиазмом рвану за ним, и подозреваю, что был разочарован, услышав отказ. Но вторая часть оправдания реабилитировала меня в его глазах – он лучше других знает, что значит быть Охотником. Это был его выбор, и он чувствует свою ответственность за него. Может, нащупай он тогда другую фигурку, моя жизнь сложилась бы иначе, более счастливо и спокойно – это не я так думаю, это его собственные слова. Но и я бы тогда был не я.

Добираюсь до своей старой комнаты, плотно закрываю за собой дверь и в темноте ложусь на кровать. Сейчас здесь спит Марк. Я удивился, когда впервые вернулся сюда – он сохранил многие мои вещи. Даже фотографии на стенах. Это лучше любых слов говорит, что он ждал моего возвращения все эти годы. Каждый раз, когда думаю об этом, у меня сжимается сердце. Я подвел его, как никто и никогда. Я бросил его одного на все эти годы. Но мне не хватает силы и смелости признаться ему в своем раскаянии, лишь надеюсь, что он понимает это без слов. Хотя кто я такой, чтобы ждать от него прощения? Будь я на его месте, никогда бы себя не простил. Может, перестал бы ненавидеть спустя много лет, но простить не смог бы. Мы до сих пор ни разу и не поговорили. И это тоже моя вина.

Марк ладит с Августом – они оба заядлые охотники. Иногда я чувствую себя лишним, когда оказываюсь в их компании. И сейчас, наблюдая за ними из темноты, видел, как они разговаривают – непринужденно, открыто, спокойно, деловито. Августа тоже гложет чувство вины по отношению ко мне, и наши беседы получаются вымученными, со множеством неловких моментов, вынужденными паузами, они слишком обдуманные и осторожные. Эта проклятая вина всегда встает стеной между нами – мной, Марком и Августом.

Я растянулся на кровати, взглянул на часы – только десять вечера, детское время. Иногда на меня находит – и я буквально валюсь с ног от усталости. Кирилл объясняет это тем, что организм еще не восстановился. Но так было всегда. Жить с Охотником – значит, постоянно тратить очень много сил на то, чтобы держать его в рамках. В городе я выматывался так, что вечером не чуял под собой ног, приходил домой и вырубался, порой даже не раздевшись. Там усталость сопровождала меня всегда. Здесь, конечно, легче, но все равно требуется время на восстановление. Например, сейчас, в разгар семейного праздника. Я закрываю глаза и погружаюсь в темноту и тишину. В голове тает последняя мысль, и ощущения исчезают.

***

В нашем доме у всех проблемы со сном. Похоже, мы чем-то изрядно насолили Морфею. Август страдает от бессонницы, я просыпаюсь среди ночи и вижу, что на кухне горит свет, а он сам пытается чем-то заняться, чтобы скоротать время. Денис превратился в запойного читателя – и шелестит страницами чуть ли не до утра, словно ему на работе этого не хватает. А меня часто преследуют кошмары. По крайней мере, я знаю это со слов своих соседей, сам обычно не запоминаю сны. Просто просыпаюсь с бешено бьющимся сердцем, задыхаясь, с криком, застрявшим комом в горле.

Пунктуальности моих монстров можно позавидовать – каждую ночь они являются около четырех. Хоть часы по ним сверяй. Август в это время почти всегда оказывается рядом. Его присутствие успокаивает меня. Он просто сидит в старом кресле, пока я вновь не усну. Я открываю глаза, убеждаюсь, что он тут, и вскоре засыпаю. Обрывки сновидений иногда всплывают в памяти посреди дня – какая-то темная вода, лед, холод. Но ничего определенного, никаких конкретных образов. Я даже не знаю, почему это меня так пугает. Хотя ночью все воспринимается по-другому. Наша защита слабеет, мы становимся уязвимее и беспомощнее. Это не касается Охотника. Он – сама тьма, это его суть, его стихия. Ночью он становится сильнее. Он ждет наступления темноты с нетерпением в надежде, что снова сорвется с цепи, как это бывало не раз.

Кто-то трясет меня за плечо – с трудом выныриваю из сна и несколько секунд пытаюсь сообразить, где нахожусь.

– Алек, новый год проспишь! Осталось всего несколько минут! – Кирилл не намерен оставлять меня в покое. Я что-то мычу в ответ, отмахиваюсь, хочу отвернуться к стене, но тут рядом раздается звонкий голос Лианы:

– Проснись! Проснись! Надо загадать желание! Оно обязательно сбудется!

Против такого напора не устоять. Сажусь, стаскиваю с себя одеяло – странно, откуда оно взялось? Видимо, кто-то укрыл, пока я спал. Отчаянно тру глаза и с усилием поднимаюсь на ноги. Кирилл с Лианой моментально увлекают меня за собой в комнату, где в углу разноцветными огоньками переливается елка. Приятно пахнет смолой и апельсинами. Темноту разгоняют только всполохи гирлянд да свет от экрана телевизора, который висит под потолком. Все с волнением следят за движением секундной стрелки. Даже Августу, похоже, передалось это настроение. Я сижу рядом, и чувствую, как он что-то напряженно обдумывает. С удивлением оглядываю лица окружающих – все очень сосредоточены. Неужели они верят в эту чушь насчет исполнения желаний? Ладно, я понимаю, Лиана еще ребенок, и ожидание чуда записано в ее должностной инструкции черным по белому, но остальные?

Хотя, наверное, взрослым тоже иногда необходимо во что-то верить. В какую-то светлую и добрую силу, которая придет на помощь, выручит, спасет в нужный момент, когда будет казаться, что уже все, конец. Откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза. Нет, я не собираюсь ничего загадывать. Я не верю, что новогодняя ночь чем-то отличается от остальных – это всего лишь произвольная дата, случайным образом выбранная для начала отсчета очередного витка планеты вокруг Солнца. Можете смело называть меня циником, не буду протестовать. Я все же решаюсь проинспектировать свой список желаний, но в голову ничего стоящего не приходит. Странно, оказывается, у меня нет никаких стремлений и мечтаний, которые бы нуждались в участии некой магической силы. Перебираю свои желания, и понимаю, что все они вполне осуществимы – стоит только приложить немного усилий. Может, я просто путаю мечты и цели?

Оглушительно бьют куранты, вокруг поднимается радостная суматоха, за окном начинают раздаваться взрывы петард и свист фейерверков, а я сижу с закрытыми глазами и пытаюсь разобраться в себе.

– Ну что, с новым годом! – голос Августа возвращает меня обратно.

Киваю в ответ. На большее я сейчас не способен. Вновь наваливается усталость, неудержимо клонит ко сну, но перебарываю себя и выхожу во двор вслед за остальными. Марк держит в руках большую яркую коробку, от которой остро пахнет свежей типографской краской и порохом.

Мороз незамедлительно начинает щипать за щеки, все накинули куртки, я же в одной толстовке, на голове – капюшон. Мне нужно немного померзнуть, чтобы взбодриться.

Кирилл с Марком устанавливают коробку поодаль от дома, в сугробе, поджигают фитиль и отходят. В небе с треском распускаются огненные цветы и опадают с тихим шорохом. Охотник забился вглубь своего логова – он не выносит взрывы и вспышки света; я на несколько минут остаюсь наедине с собой. Стою, запрокинув голову, но смотрю не на фейерверк, а на звезды – они загадочно мерцают в зимней ночи, далекие, недоступные, холодные. Их свет продолжает нестись через безжизненное пространство космоса даже спустя тысячелетия после их гибели. Возможно, как раз сейчас мои глаза улавливают луч, который был послан миллионы лет назад светилом, подобным нашему Солнцу, приветливым, горячим гигантом, полным энергии; но сейчас оно превратилось в прожорливую черную дыру и поглотило все планеты, которые имели несчастье возникнуть рядом с ним.

Кто-то накидывает на плечи куртку, оборачиваюсь – это Август. Он что-то говорит, но грохот новых залпов заглушает его слова. Он указывает рукой вверх, мол, смотри, и улыбается. Я улыбаюсь ему в ответ, и послушно запрокидываю голову. Золотые искры взмывают в воздух и гаснут над верхушками заснеженных сосен. Лиана сопровождает каждый залп восторженным визгом, Марк и Кирилл дурачатся, бегая по сугробам, Денис присоединяется к ним, и они все с хохотом валятся в снег. Старшие стоят неподвижно, но по их лицам заметно, что и они радуются празднику. Подходят соседи, слышатся поздравления; Кирилл, судя по всему, купил самый большой салют, какой только смог найти, и представление все не заканчивается.

Лишь когда утихает эхо заключительного залпа, мы возвращаемся в дом. Лица разрумянились от мороза, глаза блестят, все оживлены и весело переговариваются. Лидия разливает горячий чай, Кирилл и Денис тащат с кухни еду – не знаю, зачем мы столько всего наготовили; я пытаюсь незаметно ускользнуть в комнату Марка, но Лиана решительно преграждает мне путь – поднимаю руки и сдаюсь на милость победителя.

– Ну что, все успели загадать желания? – Лидия обводит нас озорным взглядом, – Может, поделитесь, кто что задумал? Алек?

Я вздрагиваю, словно школьник, которого внезапно вызвали к доске, и пытаюсь сообразить, как бы отболтаться так, чтобы не нарваться на новые вопросы, но Лиана спасает меня:

– Мам, а можно я?

– Да, говори, милая.

– Я хочу, чтобы папа вернулся.

На несколько секунд в комнате повисает напряженная тишина. Я сижу, не отрывая глаз от скатерти, и с преувеличенным интересом изучаю наряд толстого добродушного Санты.

– И хочу, чтобы Алек его нашел. Ты ведь его найдешь, правда?

Поднимаю голову и вижу, что все на меня уставились. Кирилл предостерегающе покачал головой, словно прося, чтобы я не давал никаких обещаний. Но ведь это новый год, и я не вправе отказать любимой сестренке. Тем более, что исполнить ее желание в моих силах.

– Да, найду.

– Обещаешь? – перед умоляющим взглядом Лианы дрогнуло бы любое сердце, поэтому я киваю. Но ей этого мало, и она протягивает мне свою крошечную ладошку. Я торжественно ее пожимаю. Мы скрепляем договор где-то над миской с салатом и стаканами с морсом.

– Вот и хорошо, – довольно неуверенно произносит Лидия, лишь бы как-то нарушить гнетущую тишину, – А теперь пора открывать подарки! Кто первый?