Ундина

© Н.А. Жирмунская, перевод. Наследники, 2024

© Дымшиц В.А., стихотворный перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Посвящение[1]

Ундина, с памятного дня,

Когда заметил я недаром

Твой чудный свет в преданье старом,

О, как ты пела для меня.

Как часто, пав ко мне на грудь,

Ты поверяла все обиды,

Дитя, проказливое с виду,

И вместе робкое чуть-чуть.

И лира чуткая моя

Звучала, отзываясь сразу

Вослед печальному рассказу,

Что от тебя услышал я.

И повесть о твоей судьбе

Пришлась читателям по нраву,

Хоть ты причудница, но, право,

Расположила их к себе.

Ундиночка, не бойся, нет,

Читатель хочет слово в слово

Услышать эту повесть снова:

Ступай же, не смущаясь, в свет.

Будь благонравна, господам

Дворянам поклонись смиренно,

Твоих поклонниц неизменных

Приветствуй – наших милых дам.

А спросят дамы обо мне,

Скажи им так: «Мечом и лирой

Средь бала, празднества, турнира

Ваш рыцарь служит вам вдвойне».

Глава первая. О том, как рыцарь приехал к рыбаку

Давным-давно, должно быть, много сотен лет тому назад, жил на свете добрый старый рыбак. Однажды вечером сидел он у своего порога и чинил сети. Хижина его стояла среди красивой приветливой местности. Поросшая сочной зеленой травой узкая коса вдавалась в большое озеро, ласково приникнув к прозрачной светло-голубой воде, а волны влюбленно простирали объятия навстречу цветущему лугу, колышущимся травам и свежей сени деревьев. Казалось, они пришли друг к другу в гости и потому и были так прекрасны. А вот людей здесь было не видать, кроме разве что рыбака и его домочадцев. Ибо к самой косе подступал дремучий лес, которого многие побаивались – уж очень он был темный и густой, да и водилась там всякая нечисть, которая выделывала невесть что; вот лучше было и не заглядывать туда без надобности. Но старый богобоязненный рыбак спокойно ходил через лес, когда ему случалось носить в город, что за лесом, вкусную рыбу, которую он ловил у себя на косе. Должно быть, потому ему так легко было идти там, что никаких дурных помыслов он не таил в душе, да и к тому же каждый раз, вступая во мрак этого ославленного людьми места, он звонким голосом и от чистого сердца затягивал какую-нибудь духовную песню.

Но вот в тот вечер, когда он, не ожидая ничего худого, сидел над своими сетями, на него вдруг напал необъяснимый страх – из лесного сумрака донесся неясный шум, он все близился и становился все слышнее, словно всадник ехал на коне. Все, что мерещилось старику ненастными ночами, все тайны зловещего леса сразу воскресли в его памяти, и прежде всего гигантская фигура загадочного белого человека, непрестанно кивавшего головой. Да что говорить – когда он глянул в сторону леса, ему явственно почудилось, будто за сплетением листвы стоит этот кивающий головой человек. Однако вскоре он совладал с собой, рассудив, что до сих пор и в самом лесу с ним не случалось ничего худого, а уж на открытом-то месте нечистая сила и вовсе не сможет взять над ним верх. Он тут же громко, в полный голос и от чистого сердца произнес стих из Священного Писания, это вселило в него мужество, и ему самому стало смешно, как это он мог так обознаться: кивающий головой человек внезапно обернулся давно знакомым лесным ручьем, который стремил свои пенистые воды в озеро. Ну а шум, как оказалось, произвел нарядно одетый рыцарь на коне, выехавший из-под деревьев и приближавшийся к хижине. Его пурпурный плащ был накинут поверх голубого, расшитого золотом камзола, с золотистого берета ниспадали пунцовые и голубые перья; на золотой перевязи сверкал богато изукрашенный редкой работы меч; белый жеребец под ним выглядел стройнее обычных боевых коней и так легко ступал по траве, что на пестро-зеленом ковре и следов не оставалось. Старому рыбаку было все еще как-то не по себе, хоть он уже и смекнул, что такое прекрасное явление не сулит никакой опасности; он учтиво снял шапку перед подъехавшим всадником и продолжал спокойно чинить свои сети. Рыцарь остановился и спросил, не может ли он со своим конем найти здесь приют на ночь.

– Что до коня, господин мой, – ответил рыбак, – то для него у меня нет лучшей конюшни, чем эта защищенная деревьями лужайка, и лучшего корма, чем трава, что растет на ней. Вам же я с радостью предлагаю разделить со мной ужин и ночлег, какие мне самому послал господь.

Рыцарь был вполне доволен этим, он спешился, с помощью рыбака расседлал и разнуздал коня и, пустив его свободно пастись на цветущей лужайке, сказал хозяину:

– Если бы ты и оказался менее радушным и приветливым, славный старик, тебе бы все равно сегодня от меня не избавиться; ведь перед нами – большое озеро, а пускаться на ночь глядя в обратный путь через этот лес с его диковинами – боже нас спаси и помилуй!

– Лучше и толковать об этом не будем! – сказал рыбак и повел гостя в хижину.

Там, у очага, освещавшего скудным отблеском огня полутемную опрятную горницу, сидела в высоком кресле старуха – жена рыбака. При виде знатного гостя она встала и приветливо поклонилась ему, но затем снова заняла свое почетное место, не предложив его пришельцу, на что рыбак с улыбкой заметил:

– Не взыщите, молодой господин, что она не уступила вам самого лучшего сиденья в доме; таков уж обычай у нас, бедных людей, самое удобное место отведено старикам.

– Э, муженек, – молвила со спокойной улыбкой жена. – Что это тебе в голову взбрело? Ведь гость наш не какой-нибудь нехристь, так неужто захочет он согнать с места старого человека? Садитесь, – продолжала она, обращаясь к рыцарю, – вон там есть еще один стул, вполне пригодный, только глядите не ерзайте и не слишком сильно двигайте его, а то у него одна ножка не очень прочно держится.

Рыцарь осторожно придвинул стул, с улыбкой опустился на него, и на душе у него стало вдруг так легко, словно он давно уже свой в этом маленьком домике и сейчас только воротился сюда издалека.

Между этими тремя славными людьми завязался дружеский разговор. Правда, о лесе, о котором рыцарь все норовил побольше расспросить, старик не очень-то хотел рассказывать, и уж меньше всего сейчас, на ночь глядя; ну, а о своем хозяйстве и прочих делах супруги толковали весьма охотно и с любопытством слушали рассказы рыцаря о его странствиях и о том, что у него замок у истоков Дуная и что зовут его господин Хульдбранд фон Рингштеттен [2]. Во время беседы гостю не раз слышалось что-то вроде плеска у низкого окошка, словно кто-то брызгал в него водой. Старик при этом звуке всякий раз недовольно хмурился; а когда наконец в стекло ударила целая струя и брызги сквозь плохо пригнанную раму попали в горницу, он сердито встал и угрожающе крикнул в сторону окна:

– Ундина! Кончишь ли ты когда-нибудь озорничать? Да к тому же сегодня у нас в доме гость.

Снаружи все смолкло, потом послышался чей-то тихий смешок, и рыбак сказал, возвращаясь на место:

– Вы уж извините ее, достопочтенный гость, может, она еще какую штуку выкинет, но это без злого умысла. Это наша приемная дочка Ундина; все никак не может отвыкнуть от ребяческих замашек, хоть и пошел ей осьмнадцатый год. Но сердце у нее доброе – это уж верно вам говорю!

– Да, хорошо тебе говорить! – возразила, покачав головой, старуха. – Ты-то вернешься с рыбной ловли или там из города, и тебе кажутся милыми ее шутки. А вот когда она день-деньской вертится перед носом, да ни одного путного слова от нее не услышишь, и в хозяйстве помощи никакой – в мои-то годы! – да еще боишься все время, как бы не погубила она нас своими глупостями, – это уж совсем другое дело, тут и святой не вытерпит!

– Ну ладно, ладно, – усмехнулся хозяин. – У тебя – Ундина, у меня – озеро. Ведь и оно порой рвет мои сети и пробивает верши, а все равно я люблю его, а ты, несмотря на всю маету, любишь эту милую девчушку. Не так ли?

– И то правда, по-настоящему на нее и сердиться-то нельзя, – отвечала старуха, с улыбкой кивнув головой.

В эту минуту дверь отворилась, и белокурая девушка поразительной красоты со смехом скользнула в комнату.

– Ты просто обманул меня, отец! Где же ваш гость? – спросила она, но в ту же минуту, увидев прекрасного рыцаря, застыла в изумлении. Хульдбранд залюбовался прелестной фигуркой, торопясь запечатлеть в своей памяти пленительные черты, пока девушка еще не оправилась от изумления и из скромности не отвернулась от него. Но все вышло совсем иначе. Она долго глядела на него, потом доверчиво к нему подошла, опустилась перед ним на колени и молвила, играя золотой медалью на драгоценной цепочке, висевшей у него на груди:

– О прекрасный, приветливый гость, как же очутился ты в нашей бедной хижине? Ты, верно, долго блуждал по белу свету, прежде чем попасть к нам? Ты пришел из страшного леса, прекрасный друг?

Старуха не дала ему ответить – она стала бранить девушку и велела ей тотчас же встать с колен и приниматься за работу. Ундина, не отвечая ей, придвинула к стулу Хульдбранда низенькую скамеечку, уселась на нее со своей пряжей и кротко молвила:

– Вот здесь я и буду работать.

Старик повел себя так, как обычно ведут себя родители с избалованными детьми. Он притворился, что не заметил ослушания Ундины, и попытался завести разговор о чем-нибудь другом. Но девушка не дала ему и рта раскрыть. Она сказала:

– Я спросила нашего дорогого гостя, откуда он, и еще не получила ответа.

– Я действительно пришел из леса, моя красавица, – ответил Хульдбранд, а она продолжала:

– Ну а теперь расскажи мне, как ты туда попал – ведь другие люди боятся туда ходить – и что диковинного с тобой там приключилось, – потому что ведь не могло же не приключиться!

Хульдбранд слегка вздрогнул при этом воспоминании и невольно глянул в окно – ему почудилось, будто вот-вот оттуда ухмыльнется одна из тех образин, что повстречались ему в лесу. Но за оконным стеклом была лишь глухая черная ночь. Совладав с собой, он только что собирался начать свой рассказ, как старуха перебила его словами:

– Не время, господин рыцарь, не время сейчас для таких историй!

Ундина в сердцах вскочила со своей скамеечки, уперла в бока красивые руки и воскликнула, подступив к рыбаку вплотную:

– Не время рассказывать, отец? Не время? Но я так хочу! Пускай, пускай рассказывает!

И она топнула стройной ножкой об пол, но все это – с такой кокетливой грацией, что Хульдбранду было еще труднее отвести глаза сейчас от ее разгневанного личика, чем прежде, когда она была сама кротость. Однако у старика прорвалось наконец долго сдерживаемое раздражение. Он накинулся на Ундину, упрекая ее за ослушание и дурное поведение при постороннем, жена вторила ему. Тогда Ундина крикнула:

– Коли вам нравится браниться и вы не хотите исполнять мои просьбы, спите одни в вашей старой прокопченной хижине! – и, стремглав вылетев из дома, она в мгновение ока скрылась в ночной тьме.

Глава вторая. О том, как Ундина попала к рыбаку

Хульдбранд и рыбак вскочили с мест и бросились вдогонку за рассерженной девушкой. Но когда они выбежали наружу, Ундины и след простыл, и даже шорох ее маленьких ножек затих, так что нельзя было узнать, в какую сторону она убежала. Хульдбранд вопросительно взглянул на хозяина дома; он готов уже был поверить, что прелестное видение, так быстро потонувшее во мраке ночи, было не более чем одним из диковинных образов, что морочили его только что в лесу; но старик пробурчал себе под нос:

– Это она уже не в первый раз так! А теперь вот промаешься всю ночь без сна и покоя: кто знает, не случится ли с ней чего худого там, в темноте, ведь одна-одинешенька до самой зари!

– Так пойдем же за ней, отец, бога ради! – тревожно воскликнул Хульдбранд. Старик возразил:

– Зачем? Грех было бы отпускать вас одного глухой ночью в погоню за глупой девчонкой, а моим старым ногам не догнать эту озорницу, даже если бы мы знали, куда она побежала! – Тогда давайте хотя бы покличем ее и попросим вернуться, – сказал Хульдбранд и взволнованным голосом стал звать: – Ундина, ах Ундина! Воротись же!

Старик, покачивая головой, все твердил, что криком тут не поможешь; господин рыцарь еще не знает, какая она упрямица. Но при этом и сам он не мог удержаться, чтобы время от времени не позвать:

– Ундина! Ундиночка! Прошу тебя, вернись хоть на этот раз!

Но все было так, как он предсказывал. Ундины не было ни видно, ни слышно, и так как старик ни за что не хотел допустить, чтобы Хульдбранд один отправился на поиски беглянки, оба, наконец, вынуждены были вернуться в хижину. Здесь они увидели, что огонь в очаге почти погас, а хозяйка, которая куда менее близко к сердцу принимала бегство Ундины и грозящие ей опасности, уже отправилась на покой. Старик раздул тлеющие угли, подбросил сухих дров и, сняв с полки при свете вновь вспыхнувшего огня кувшин с вином, поставил его меж собой и гостем.

– Вы тоже тревожитесь за глупую девчонку, господин рыцарь, – молвил он, – давайте лучше скоротаем ночь за вином и беседой, чем ворочаться без сна на тростниковой подстилке. Не так ли?

Хульдбранд охотно согласился, рыбак усадил его на освободившееся почетное место хозяйки, и оба занялись беседой и вином, как и подобает честным и добропорядочным людям.

Правда, при малейшем шорохе за окном, а порою когда и вовсе ничего не было слышно, кто-нибудь из них поднимал голову со словами: «Это она!» Тогда они умолкали на мгновенье, а потом, убедившись, что никого нет, вздыхали и, покачав головой, продолжали разговор. Но так как они не могли думать ни о чем другом, кроме Ундины, то рыцарю только и оставалось, что выслушивать историю о том, как Ундина попала к старому рыбаку, а старику – рассказывать эту историю. Поэтому он начал так:

– Тому, должно быть, лет пятнадцать, шел я однажды глухим лесом в город со своим товаром. Жена, как водится, оставалась дома, а в этот раз была на то и особая, радостная причина: господь послал нам – в наши уже преклонные годы – прелестного младенчика. То была девочка, и мы все толковали меж собой, не покинуть ли нам ради ее блага нашу уютную косу и не поселиться ли где-нибудь в более людном месте, чтобы дать достойное воспитание этому сокровищу, ниспосланному нам небесами. По чести говоря, господин рыцарь, у нас, бедных людей, с этим обстоит не совсем так, как вам, быть может, кажется; но бог ты мой! Каждый делает то, что в его силах. Ну, так вот, шел я, и всю дорогу дело это не выходило у меня из головы. Наша коса так уж мне полюбилась, и такая тоска брала меня всякий раз, как попаду в городскую сутолоку и шум, что я говорил себе: «Вот и ты вскорости поселишься на таком же бойком месте или другом каком, еще и того хуже!» При всем том я не роптал на господа моего, а, напротив, в мыслях горячо благодарил его за наше дитятко, и еще от чистого сердца и по всей правде скажу, что ни на том, ни на обратном пути через лес со мной не приключилось ничего худого или необычного, да и вообще-то ничего ужасного я там никогда не видывал. Господь всегда был со мной среди тех диковинных теней.

Тут он сдернул шапчонку с лысой своей головы и на некоторое время умолк, творя про себя молитву. Затем вновь прикрыл голову и продолжал:

– Здесь уже, по эту сторону леса, о да, по эту сторону ждала меня беда. Жена выбежала мне навстречу, слезы ручьями лились у нее из глаз; она была в трауре. «Господи боже! – простонал я. – Где же наш ребеночек? Говори!» – «У того, к кому ты только что воззвал», – ответила она, и молча мы вошли в хижину. Я тщетно искал глазами маленькое тельце; и тут только узнал, как все это приключилось. Жена сидела с девочкой на берегу озера, весело и беззаботно играла с ней, как вдруг малютка, сидя у нее на руках, перегнулась вперед, словно увидела в воде что-то удивительно прекрасное; жена еще слышит ее смех, видит, как она, наш ангелочек, перебирает ручонками – и в мгновение ока, быстрым движением выскальзывает из ее рук прямо в озеро. Я потом долго искал маленькую утопленницу; но так и не нашел; она как сгинула.

И вот сидим мы, осиротелые родители, в тот вечер в хижине: говорить нам невмоготу, даже если бы слезы и не душили нас. Сидим и смотрим на огонь в очаге. Вдруг слышим – что-то зашуршало за дверью; она отворилась: на пороге стояла прелестная девчушка лет трех-четырех, в нарядной одежде, и улыбалась нам. Мы онемели от изумления; я даже не сразу понял – то ли это и вправду крошечное человеческое существо, то ли мне просто привиделось. Но тут я заметил, что у нее с золотистых волосиков и с богатого платья струится вода, и смекнул, что ребенок упал в воду и ему нужно помочь.

– Жена, – говорю, – нам никто не мог спасти наше бесценное дитятко; так принесем же хоть другим то счастье, которым судьба обделила нас.

Мы раздели малютку, уложили в постель, напоили горячим, она же не произнесла ни слова, а только все улыбалась, не сводя с нас голубых, как озерная гладь, очей.

На другое утро стало ясно, что ничего худого ей не сделалось, и я стал спрашивать, кто ее родители и откуда она. В ответ мы услышали какую-то странную и сбивчивую историю. Должно быть, она была родом откуда-то издалека, ибо я не только за все эти пятнадцать лет не смог ничего разузнать о ее родителях, но и сама-то она говорила, да и теперь порой говорит такие диковинные вещи, что впору думать, не свалилась ли она, чего доброго, с луны. Все толкует о каких-то золотых дворцах с хрустальной крышей и еще бог весть о чем. Самый вразумительный из ее рассказов – это как она с матерью отправилась на прогулку по озеру, упала с лодки в воду, а пришла в себя уже только здесь, под деревьями, и тут-то, на веселом бережку, сразу почувствовала себя как дома.

Ко всему этому у нас прибавилась еще одна серьезная забота.

То, что мы оставим ее у себя и воспитаем найденыша вместо нашей утонувшей дочурки, – это-то мы решили сразу. Но кто знает, крещена ли девочка? Сама она ничего не могла сказать об этом. То, что она сотворена на славу и на радость господу, она знает – так отвечала она нам много раз, – и все, что делается на славу и на радость господу, пусть сотворят и с нею.

Мы с женой рассудили так: ежели она не крещена, то нечего тянуть с этим, ну, а ежели крещена, то маслом каши не испортишь, – в хороших вещах лучше сделать слишком много, чем слишком мало. И вот стали мы думать, какое бы ей выбрать имя покрасивее, ведь все равно мы не знали, как нам ее звать. Наконец, решили, что лучше всего ей подойдет Доротея – когда-то я слышал, что оно значит «дар божий»; а ведь она и была нам послана в дар господом, чтобы утешить нас в горе. Но она и слышать об этом не хотела и все твердила, что родители звали ее Ундиной; Ундиной она и хочет остаться. Ну а мне это имя казалось каким-то языческим, да и в святцах его нет; вот я и надумал посоветоваться со священником в городе. Тот тоже никогда не слыхал такого имени – Ундина. С трудом упросил я его отправиться со мной через заколдованный лес, чтобы совершить у нас в хижине обряд крещения. Малютка стояла перед нами такая прелестная в своем нарядном платьице, что сердце у священника растаяло, она так сумела подольститься к нему и тут же так забавно и мило упрямилась, что все доводы против имени Ундина разом вылетели у него из головы. Словом, так и окрестили мы ее Ундиной, и во все время обряда вела она себя благонравно и послушно, хотя обычно была шаловливой и непоседливой. Вот уж в чем жена права: хлебнули мы с ней лиха. Порассказать бы вам.

Рыцарь перебил рыбака, обратив его внимание на шум, как бы от мощных ударов волн о берег; он еще раньше доносился сквозь речь старика; теперь же с возрастающей силой раздавался у самых окон хижины. Оба собеседника выскочили за дверь и при свете взошедшей луны увидели, что ручей, струившийся из леса, вышел из берегов, и вода бешено несется, увлекая в водовороте камни и древесные стволы. Словно разбуженная этим грохотом, буря прорвала густые тучи, мчавшиеся по небу; озеро ревело под ударами хлещущего ветра, деревья на косе содрогались от корней до самых верхушек и в изнеможении сгибались под бушующими волнами.

– Ундина! боже милостивый, Ундина! – звали перепуганные мужчины. Но никто не отзывался, и тогда, уже ни о чем не думая, крича и зовя ее, они бросились вон из хижины в разные стороны.

Глава третья. О том, как они нашли Ундину

Чем дольше мотался Хульдбранд в ночном мраке, так никого и не находя, тем больше смятение и тревога охватывали его. Мысль о том, что Ундина – всего лишь лесной дух, с новой силой овладела им. Ужо и сама коса, и хижина, и ее обитатели казались ему сейчас, среди завывания волн и ветра, среди полностью преобразившейся, еще недавно столь мирной местности обманчиво дразнящим наваждением; но издалека по-прежнему сквозь грохот бури доносились тревожные крики рыбака, звавшего Ундину, и громкие молитвы и пение старухи. Наконец, вплотную подойдя к разлившемуся ручью, он увидел, что тот стремит свой необузданный бег наперерез таинственному лесу, и коса тем самым превратилась в остров. «Боже милостивый! – подумал он. – Что, если Ундина отважилась сделать хоть шаг в этом страшном лесу, быть может, в своем сметном упрямстве, именно потому, что я не захотел рассказывать ей о нем, а тут поток отрезал ее, и она плачет одна-одинешенька там, среди этой нечисти!» Крик ужаса вырвался у него, он стал спускаться к бурлящему потоку, цепляясь за камни и поваленные деревья, чтобы перебраться через него вброд или вплавь и броситься на поиски пропавшей девушки. Ему мерещилось, правда, все жуткое и диковинное, что видел он еще днем под этими стонущими и скрипящими ветвями; в особенности же высокий белый человек на другом берегу – теперь он сразу узнал его – ухмылявшийся и непрестанно кивавший головой. Но именно эти зловещие видения с силой погнали его вперед, как только представилась ему Ундина, совсем одна среди них, объятая смертельным ужасом. Он уже схватил было толстый сосновый сук и, опершись на него, ступил в середину потока, пытаясь удержаться на ногах; с твердой решимостью он шагнул глубже, как вдруг рядом с ним раздался мелодичный голосок:

– Не верь, не верь ему! Он коварен, этот старик, этот поток!

Он узнал милый звук этого голоса, остановился как вкопанный во мраке, внезапно скрывшем лунный свет, и у него закружилась голова от вихря бурлящих волн, которые неслись вперед, обдавая его по пояс. И все же он не собирался отступать.

– Если ты не существуешь, если ты всего лишь мираж, я не хочу больше жить, хочу стать тенью, как ты, милая, милая Ундина! – он громко произнес эти слова и снова шагнул в глубь потока.

– Да оглянись же, оглянись, дурачок! – послышалось вновь совсем рядом, и, глянув в ту сторону, он увидел при свете внезапно вышедшей из-за туч луны под сплетенными ветками деревьев на маленьком островке среди бурлящего потока Ундину, со смехом прильнувшую к траве.

О, как кстати ему пришелся теперь его сук! В несколько прыжков одолел он расстояние, отделявшее его от девушки, и очутился рядом с ней на маленьком клочке земли, надежно заслоненном шумящей листвой вековых деревьев. Ундина слегка приподнялась, обвила руками его шею и притянула к себе на мягкую траву.

– Вот здесь ты мне все и расскажешь, прекрасный мой друг! – шепнула она. – Здесь эти старые ворчуны не услышат нас! А этот навес из листьев наверняка уж стоит их жалкой хижины!

– Это само небо! – ответил Хульдбранд и обнял ее, осыпая страстными поцелуями.

Между тем старый рыбак подошел к берегу ручья и крикнул молодым людям:

– Эй, господин рыцарь, я приютил вас, как это принято между честными людьми, а вы тут милуетесь тайком с моей приемной дочкой, да к тому же еще заставляете меня тревожиться и искать ее среди глубокой ночи!

– Я сам только что нашел ее, отец, – ответил рыцарь.

– Тем лучше, – сказал рыбак. – Ну, а теперь не мешкая приведи-ка ее сюда, на твердую сушу.

Но Ундина и слышать о том не хотела – уж лучше она отправится с прекрасным чужеземцем в дремучий лес, чем вернется в хижину, где ей во всем перечат и откуда прекрасный рыцарь все равно рано или поздно уедет. С невыразимой прелестью она запела, обнимая Хульдбранда:

При звуках этой песни старый рыбак горько заплакал, но ее это ничуть не тронуло. Она продолжала целовать и ласкать полюбившегося ей гостя, который, наконец, сказал ей: