По зиме северные оборотни редко выбирались дальше Волочан, предпочитая иные забавы. В отличие от упырей и вампиров. Фладэрик пожал плечами. Ну, пропадёт какой Микал Репка или баба Вторуша. Кабы по пьяни в яр упал, к мишке на паужин, или опята в кадушке ложными оказались, даром, что красные да крапчатые – никому б и дела не было.
И всё же мерещилось в Мрачных Холмах какое-то суровое, нелюдимое и непритязательное обаяние. Особенно на закате, когда солнце кровавым пятном садилось в слоистые туманы Хмури, а с топляков летели протяжные стоны, песни утопцев да болотников. Очерет на склонах полыхал, а там, дальше, в сухой осоке и скрипучем вереске мчались, свесив кровавые языки из жарких пастей, громадные северные волки, ночной кошмар Озаровых псарей. Или ковыляли, едва переставляя ободранные ноги, подвяленные в торфе мертвяки: люди их звали упырями, а вампиры – умертвиями.
Фладэрик оглянулся в седле, окинул взглядом кучерявую чёрную полоску перелесков равнины, где пролегали владения людей, не любивших ни зубастых гор, ни Вечных Льдов.
На востоке забрезжила первая зорька, вестница скорого рассвета. Небосвод светлел по кромке, наливаясь бледной позолотой, тягучей, что смола.
Первые лучи, черпнув разящего холода за исполинским провалом Колючего Змея, расколовшим равнину в незапамятные времена, запутались в сухой поросли Холмов, очертили уступами встающий на востоке массив Правобережья быстроводной Ларьи с его густыми рощами, буковинами и хорошенькими, будто резные игрушки, человеческими крепостями вплоть до самого Стародревья. Солнце, ленивое и медленное, как староста с похмелья, нехотя разметало парчовый подол над пыльными, едва пробудившимися от спячки долами.
Сквозь серую муть тумана, выползавшего из пепельных оврагов, клоками виснущего на игольчатых ветках багульника и влажных мётлах высоких трав, лучи пробивались седые и палевые. Фладэрик свесился с коня, разглядывая вытоптанный мох и прищурился, размышляя. С тракта безмолвные Холмы казались мёртвыми и пустыми. Привольные владения ночных бестий, волков и лис.
Изнутри же Голоземье настораживало свежепроторенными дорогами, совсем не похожими на путанные тропы умертвий.
– Хороводы тут, что ли, водили? – прикинул Фладэрик вслух, развлечения ради вообразив бранль[16 - Народный хороводный танец.] на пустошах с нескладными мертвяками да чинно погладывавшими «лёгкую закуску» вурдалаками. Закуска вяло отбивалась.
Устало откинувшись на высоком седле, Упырь почесал скулу. Кровь – его собственная и волколачья, – высыхала под ветром тянущими кожу чешуями, ровно брюхо престарелого дракона, и шелушилась коростой. Следовало бы спешиться и счистить мхом грязь хотя бы с лица, но вместо этого Фладэрик пустил чёрного жеребца ленивой рысцой, отстранённо покачиваясь в седле и размышляя о танцах.
При дворе Озара Косого, правителя Сердаграда и прилегающих территорий, на пирах принято было жрать, пока пояс не крякнет, и пить до поросячьего визга. После чего, обильно поливая брагой соседей, вскочить на стол и затеять танцы с запечённой кабаньей головой, либо учинить мордобой, а то и завалиться спать среди разносолов. И всё это – под визг дудок, бубнов да тимпанов, собачий лай, ор потешников и вопли девок.
В Малом Яснополье, что в Нижних Землях Жеша, воевода учинял «седмицины» гулянья, где праздный народ упивался отваром грибов, покупаемых у травников с Чародеевой Пущи, после чего отплясывал в соседней роще, произвольно предаваясь блуду, дракам и, порой, самоистязаниям, с дубами да соснами бодаясь.
Музыкальные вечера в Огниффских замках редко обходились без нескольких бочонков крепкого вина, своры кобелей, жрущих прямиком с тарелок наравне с хозяевами, «молодух» и непременно поединка. Без кирас, верхом на тех самых кобелях. Менестрели, бродящие среди светопреставления печальными, источавшими скорбь призраками, щипали лютни и косели от хмельных паров.
Упырь усмехнулся: бранль умертвий среди вересковых пустошей Голоземья при таком соседстве выглядел вполне закономерно.
Позёмыш, угревшийся за пазухой, проснулся и нервно засуетился под туникой, напоминая нерадивому хозяину о необходимости подкрепиться самому и подкрепить прирученное зверьё. Фладэрик вздохнул: хорошая затея. Без фуража Дух, пусть и зачарованный, загнётся на местном сухостое, да и сам он не отказался бы от ломтика-другого строганины. Но где разжиться провиантом среди пустынных Холмов?
Спешившись в очередном овраге, Упырь расседлал косящего алым глазом жеребца, потрепал по лоснящейся, норовисто изогнутой шее, погладил, успокаивая, тревожно раздутые ноздри. Привязывать или треножить коня не хотелось. Каким чудом хуторская коновязь не переломила воронку ног, вампир и сам не знал.
Фладэрик, облокотившись о седло, улёгся прямиком на мох и закусил прихваченный тут же венчик сухой травы, задумчиво уставившись в безбрежное небо цвета ляпис-лазури. Засыпать Упырь не собирался, но тело ломило после драки и жаркого приёма хлебосольных поселян, а голова тяжелела, ровно налитая свинцом. И веки потихоньку закрывались.
***
Солнце золотыми иглами лучей штопало пылящие холмы, точно мятую рогожку. И, судя по положению на принаряженном облаками небосводе, занималось этим уже с полдня.
Фладэрик, проснувшись от ноющей боли в затёкшей спине, нехотя стянул кафтан и рваную тунику, осторожно оторвал прилипшую рубаху, разглядывая ссадины и порезы. Гниль Упыря обыкновенно не брала, и всё же проваляться седмицу с лихоманкой тоже не хотелось, а значит в Посте лучше заглянуть к местному коновалу, что не слишком убедительно притворяется лекарем при крепости да гарнизон невозбранно приходует.
Полынно горький ветер теребил осоку на отлогах, заигрывал со спутанными, слипшимися от крови волосами и морозил кожу. Фладэрик цедил ругательства, обтираясь куском оторванного от рубахи подола, смоченным в остатках браги из чудом уцелевшей баклажки.
В сумках нашлось немного вяленного мяса, завёрнутого в тряпки. Закончив скорбный туалет, Упырь разделил трапезу поровну: по полоске себе, горностаю и коню. Дух привередничать не стал. Позёмыш пару раз чихнул для порядка и укоризненно воззрился на хозяина антрацитовыми бусинами глаз, как будто тот нарочно выдумал полуголодную поездку среди прогорклых луж и вереска. Фладэрик пожал плечами, сделав вид, что собирается забрать подачку. Спутник стремительно образумился и вгрызся в тёмно-бурый шмат с подчёркнутым энтузиазмом.
Упырь удовлетворённо хмыкнул.
Валтаровы свитки, сберегаемые восковой нашлёпкой с оттиснутой Морской Змеёй, покровились и поистрепались. Разворачивая их на коленях, Фладэрик втайне уповал на размашистый почерк покойного колдуна. Не тут-то было. Валтар, клятый рукоблуд, питал нездоровую тягу к миниатюрам: писал убористо и тесно, словно пергамент тот уворовывал. Но что с мореходов взять?
Вчитавшись в ладно пригнанные закорючки, вампир присвистнул, бегло пробежал глазами несколько строк вниз, уже не прикидываясь полуслепым да малограмотным. На сентиментальные вирши писанина не походила. А вот на очередную холеру, в плетень незваной пожаловавшую, очень даже.
– Ясно, что за шальная блажь тебя из покоев вытащила да в Голоземье загнала… побратим-приятель, – мрачно подумал вслух Упырь.
Позёмыш солидарно тявкнул, пристраиваясь под боком. Но хозяин Спутника будто не заметил, в сердитом недоумении уставившись на пыльный вереск и далёкую, неприветливую черту зубастых гор. Поверить написанному удалось не сразу. И впрямь, война.
Прикинув расстояние до Поста, где можно накормить коня чем-то, кроме ядовитых колючек и высушенных трав, а заодно обсудить Выжлецовы откровения с командиром крепости, Сейраном, наследником семейства Милэдон, вампир проворно заседлал прядающего ушами, нетерпеливого коня и поглядел на солнце из-под козырька ладони. До ночи оставалось ещё время.
Местность, где не болотила и не вспучивалась зловонными ключами, исходила прахом и коростой, ровно древний труп, коих тут залегло немало. Весь этот край, от Хмури до Заземья, когда-то вывернула наизнанку жестокая война. Безудержные чародеи былых времён надменно не задумывались о последствиях применяемых чар, размыкая Кромку мира и беспечно сманивая силы чужеродные на живую кровь. Зло курилось ядовитыми туманами над проклятой землёй, и призраки вставали над сухой осокой мёртвой ратью.
Где, как не в Голоземье, осознать всё безрассудство игрищ с обитателями Кромки? И тем не менее…
Упырь пустил коня резвой рысью, откинувшись в седле, оглядывая пыльные окрестности: в ночи Дух забрал на восток пару лишних вёрст, умчав хозяина в самое средоточие угрюмых древних монолитов и луж, смердящих тухлыми яйцами. Кромлехи и туры неожиданных пропорций маячили среди вересковых кустов и побуревших трав, неприкосновенные даже для норовивших поработить Голоземье лишайников.
Коня в конце концов пришлось придержать, почтительно объезжая каменные сооружения и глядя строго мимо. Упырь не любил древние булыжники: мерещилось промеж них… всякое. А поймав пару раз отчётливые и не слишком радостные видения, вскоре паскудно оправдавшиеся, Фладэрик предпочёл впредь не заглядывать судьбе через плечо, дабы та, зараза мстительная, чем не отмахнулась.
Горы, сизо-лиловые в потёках льда, неспешно приближались.
Вскоре замаячил в холодной зыби Пост. Высокая куртина с зарешечённой аркой для левого рукава Олвадарани зигзагом уходила на север, к Прихоти – крепости, отмечавшей излом стены. В западной части зиял второй арочный проём для правого рукава, аналогично забранный решёткой из толстых брусьев. Исполинское сооружение некогда намертво запечатывало долину от южного Стилета до северного Клыка – скальных крепостей, названных в честь гор, в которых их прорубили.
Пыль вздымалась над Голоземьем зыбкой кисеёй, древние курганы сторожило вороньё. Подозрительная, звонкая и ломкая тишина давила на уши.
Конь шёл лёгким полугалопом, взбивая копытами высохший мох, когда Упырь резко натянул ремни, понуждая заплясавшего жеребца остановиться. Окрестность дурных предчувствий не обманула.
Фладэрик подался из седла, повёл ладонью над клонящимися под ветром сухими стеблями и, выругавшись сквозь зубы, отстегнул ножны с пассовых ремешков. Пришлось спешиться: Дух безобразничал, терзал грызло и молотил тяжёлыми копытами землю, не желая оставаться в дурном месте. Алые глаза выкатывались, как у перепуганной кобылы, чего с выученным воронком отродясь не случалось. Вампир, рассеянно почмокав губами и хлопнув пару раз по крупу, неотрывно разглядывал затеявшую недоброе округу. Холмы заледенели.
Валтар, курвин сын, Седьмой колдун Сартана, прогулялся в Голоземье далеко не первый раз.
Камни, слюдяные лужицы и стекло, опрятно разложенные ладненьким кружком, образовывали чёткий знак, глубоко врезанный подрагивавшими нитями заряда в высохшую, изъязвленную мхом и спёкшейся травой свежую шалгу[17 - Сухой лес или гора, где не растёт трава; здесь: бесплодное место.].
Крепкое заклятье, леший бы подрал умельца. Коли погодить, вывернет наизнанку Голоземье вплоть до Ветряного кряжа. И кто-то оттуда да полезет.
Упырь медленно обошёл знак, читая витиеватые линии узора, пиктограммы и символы, накалявшие воздух. Большой колдовской круг проедал ткань бытия негашёной известью. Фладэрик опустился на корточки, пощупал взбугрённую землю, тихо выругался сквозь зубы.
Заступать за круг не хотелось. Но и просто оставить здесь колдовскую печать Упырь не мог.
От одного намерения кожа на затылке зудела и кололась, точно обожжённая, а потроха холодели. Но некоторые вещи нужно просто делать, напомнил себе Фладэрик, переступая границу калейдоскопа. Прошёл в центр и опустился на колени. Воткнул саблю, для того совсем не предназначенную, в землю, в средоточие поганых линий.
Запечатывало паскудный знак Затмение. Обряд трудоёмкий, мало кому ведомый и шумный, что базарный полдень. Мелкая нежить от него теряла последний разум. Даже оборотни дурели.
Но калейдоскопы ломали первичную структуру яви и отмыкали Кромку для потусторонних тварей, что похуже любого волколака. В военном деле подобные знаки часто применяли в качестве поддержки массированных атак. Но в чистом поле, среди древних каменюк… Розе, престольному замку Олвадарани, ни к чему колдовская напасть у южных рубежей.
К тому же, этот узор не походил ни на один из прежде виденных.
Упырь стоял на коленях, заранее готовясь принять отдачу телом. Воздух набряк молочным облаком, закружился обманчивыми завитками, мерцающими шёлковыми лентами. Сходясь к оголовью тонко зазвеневшей сабли, узкие шлейки струились вдоль лезвия, убегали в землю и снова выскальзывали, волнами растекаясь по рисунку. Линии узора загустели, взбухли белым, потом заискрились багрянцем.
Явь моргнула, крутанулась посолонь, встрепенулась в диком кульбите, перепугав коня ослепительной вспышкой. Дух плясал, вставая на дыбы, суча копытами, рыча и огрызаясь, но не смея оставить господина, окостеневшего в клубе потустороннего огня. Позёмыш истошно верещал, вцепившись в луку седла.
Вампир остался стоять лишь благодаря сабле, накрепко застрявшей в спёкшейся земле, и наследному упрямству, не позволявшему уронить себя ни в одном из смыслов. Лбом Фладэрик упёрся в раскалённое навершие, поочередно ругаясь и сплёвывая кровь с прокушенной губы. Вместо калейдоскопа вокруг чернел обугленный дёрн, смердело гарью, сырым железом и тухлым яйцом. Упырь, гадая, имелись ли у поганого узора братишки где в округе, поднялся на ноги, пошатнулся, переступая через взрыхлённый край, но устоял.
Дух отчаянно шарахнулся в сторону, едва не выдрав руку из сустава, стоило вампиру тронуть ремни упряжи. Фладэрик долго уговаривал и подбадривал воронка, но, в конце концов, повёл в поводу, окрестив бестолочью.
Солнце, поскучнев и подрумянившись, неумолимо клонилось к горизонту, а горы так и не придвинулись ни на вершок.
