– Он как конь без узды – целый день бегает и никак не нагуляется. Разве он способен хоть день побыть дома?
– А как себя чувствует сестра? – снова спросил Бао-юй.
– Вот как раз кстати! – воскликнула тетушка Сюэ. – Спасибо, что ты о ней вспомнил и прислал служанок навестить ее! Она там, во внутренних покоях! Посиди с нею, у нее теплее, чем здесь, а я покончу с делами и приду поговорить с тобой.
Бао-юй проворно соскочил с кана и побежал к двери, завешенной красной шелковой занавеской. Резким движением руки он откинул занавеску и увидел Бао-чай, которая сидела на кане и вышивала.
Волосы ее, блестящие и черные, как лак, были сложены узлом. На девушке был медового цвета ватный халат, темно-красная безрукавка, шитая золотыми и серебряными нитями, и немного поношенная юбка из набивного сатина цвета пожелтевшего лука. Никакой роскоши, ничего кричащего, – во всем изящество и простота.
Когда она была сдержанна в словах или молчала – ее считали глуповатой; когда она начинала приспосабливаться к людям – ей казалось, что у нее ничего не получается.
Бао-юй, стоявший на пороге, вперил в нее пристальный взгляд и спросил:
– Ты уже выздоровела, сестра?
Бао-чай подняла голову. Увидев Бао-юя, она поспешно встала и со сдержанной улыбкой произнесла:
– Да, уже поправилась. Спасибо за внимание!
Она предложила Бао-юю сесть на край кана и велела Ин-эр налить ему чаю.
Спрашивая Бао-юя о здоровье старой госпожи, тети и сестер, Бао-чай не могла оторвать взгляда от золотой шапочки на голове юноши, которая была украшена драгоценными жемчужными нитями, и повязки на лбу, на которой были изображены два дракона, играющие жемчужиной. Бао-юй носил куртку с узкими рукавами, подбитую мехом из подпашин лисицы и покрытую узором из драконов, и украшенный бахромой пояс с вытканными на нем пестрыми бабочками; на шее висел замочек долголетия, амулет с именем и та самая «драгоценная яшма» – «бао-юй», которая при рождении оказалась у него во рту.
– У нас в доме целыми днями только и говорят о твоей яшме, – промолвила Бао-чай, – но я никогда не видела ее вблизи. Разреши мне посмотреть!
С этими словами она придвинулась к нему поближе. Бао-юй тоже придвинулся к ней, снял с шеи яшму и положил ее на руку Бао-чай. Она повертела яшму на ладони и увидела, что это камень величиною с воробьиное яйцо, сияет словно утренняя заря, белизной напоминает молоко и пронизан прожилками всех цветов радуги.
Дорогой читатель, ты, должно быть, уже догадался, что это был тот самый грубый, неотделанный камень, который бросили когда-то у подножия хребта Цингэн в горах Дахуаншань.
По этому поводу потомки в шутку написали такие стихи:
Сомнительно даже и то, что Нюй-ва
расплавила кучу камней,
Но все же об этом сомнительном деле
сумбурный рассказ говорит:
Что камень утратит природою данный
начальный и подлинный облик,
И новый зловонный из кожи мешок
как в сказке его облачит.
Он скоро узнает крушенье надежды —
и золото блеск потеряет;
Когда же вздохнет он о трудной поре —
сиянье утратит нефрит.
Горою лежат побелевшие кости,
давно имена позабыты:
Конечно, здесь юноши знатного прах
и девушка рядом лежит.
На оборотной стороне этого грубого камня была начертана история его перевоплощения и письмена, выгравированные буддийским монахом с коростой на голове. Однако по размерам камень был настолько мал, что умещался во рту новорожденного младенца, и иероглифы на нем, следовательно, были чересчур мелкими, так что как бы ни напрягать зрение, их невозможно было прочесть. Поэтому камень впоследствии увеличился до таких размеров, что даже пьяный при свете лампы мог бы прочесть эти иероглифы.
Я поясняю все это для того, чтобы у читателя не возникло недоумения насчет того, какой же величины должен был быть рот у младенца, находившегося во чреве матери, если он оказался способным вместить такую большую вещь.
Осмотрев яшму со всех сторон, Бао-чай вновь повернула ее лицевой стороной кверху и вслух прочла:
Ни в чем нет ошибки, ничто не забыто,
Святых долголетье, успехов избыток.
На оборотной стороне камня была надпись, рассказывавшая о его свойствах:
Во-первых, изгонит нечистую силу,
Второе – излечит болезни, обиды,
А в-третьих, предскажет судьбы перемены.
Прочитав дважды, Бао-чай повернулась к Ин-эр и сказала:
– Что ты стоишь здесь и глаза таращишь? Наливай нам чай.
– Когда я услышала то, что вы прочли, мне показалось, что эти слова под пару тем двум фразам, которые выгравированы на вашем ожерелье, барышня, – хихикая, ответила Ин-эр.
– Так на твоем ожерелье тоже есть надпись, сестра? – удивился Бао-юй. – Я бы хотел посмотреть.
– Не слушай, что она болтает, – проговорила Бао-чай, – нет там никакой надписи.
– Дорогая сестра, зачем же тогда ты разглядывала мою яшму? – не отступал Бао-юй.
Бао-чай была не в силах от него отвязаться и наконец призналась:
– На моем ожерелье один человек выгравировал мне пожелание счастья, поэтому я его и ношу. Иначе какой был бы интерес таскать на себе такую тяжесть?
С этими словами она расстегнула халат и сняла с шеи блестевшее золотом и сверкавшее жемчугами ожерелье.
Бао-юй повертел замок. На нем с каждой стороны было выгравировано по четыре иероглифа, которые вместе составляли две фразы, содержавшие в себе предсказание счастья и начертанные в соответствии со всеми правилами:
Не будет разлуки, не будет забвенья,
Цветущие годы и рода продленье.
Бао-юй дважды прочел иероглифы на ожерелье Бао-чай, потом дважды надпись на своей яшме и, обратившись к Бао-чай, сказал:
– Твои восемь иероглифов, сестра, все-таки составляют парную надпись с моими.
– Это пожелание буддийского монаха, – не вытерпев, вмешалась Ин-эр. – Он сказал, что пожелание непременно надо выгравировать на золотом предмете.
Не дожидаясь, пока Ин-эр окончит фразу, Бао-чай вдруг рассердилась, почему служанка до сих пор не отправилась за чаем, и затем снова повернулась к Бао-юю и спросила, откуда он пришел.
Бао-юй и Бао-чай сидели рядом плечом к плечу, и юноша вдруг почувствовал волну какого-то необыкновенного аромата, приятно щекотавшего ноздри. Не понимая, что это за запах, он спросил:
– Сестра, какими благовониями ты надушилась? Я никогда не слышал подобного запаха.
