– Старший брат Бао-юй выучил три раздела «Шицзина» до какой-то там песни: «Оленей, оленей вдали слышен зов, там лотосов листья и ряска прудов»[41 - Ли Гуй исказил цитату из «Шицзина», сделав эти строки абсурдными: олени пасутся на водоемах. Подлинная цитата следующая:Оленей, оленей разносится зов,Едят они дикие травы лугов.]. Ей-ей, не смею вам лгать!
Все так и покатились со смеху. Цзя Чжэн, который тоже не мог сдержать улыбку, сказал:
– Боюсь, что если он выучит еще тридцать разделов «Шицзина», толку будет не больше, чем, «заткнув уши, красть колокол» – просто обман людей! Так что пойди, справься о здоровье господина учителя и передай ему от меня: «Не нужно приводить всякие легкомысленные пустые истории для объяснения «Шицзина» и древних текстов; первым долгом заставьте Бао-юя выучить «Четверокнижие». Это сейчас самое важное».
Ли Гуй еще раз произнес: «Слушаюсь» и, заметив, что Цзя Чжэн замолчал, поднялся с колен и вышел.
В это время Бао-юй, затаив дыхание, в одиночестве стоял за дворовыми воротами и поджидал, пока слуги выйдут, чтобы вместе отправиться в школу.
Между тем Ли Гуй, отряхивая на себе одежду, говорил Бао-юю:
– Слышал, брат? Сначала собираются с нас шкуру спустить! У других людей слуги, сопровождающие хозяина, пользуются почетом и уважением, а мы вот за тебя только терпим понапрасну ругань и побои. Хоть бы пожалел нас!
– Не обижайся, дорогой братец, – улыбнулся Бао-юй, – я как-нибудь на славу угощу тебя.
– Эх, молодой господин, кто же смеет на это надеяться? – со вздохом произнес Ли Гуй. – Слушай хоть, что тебе говорят, и то ладно.
Подошли к дому матушки Цзя. Цинь Чжун был уже там, и матушка Цзя с ним беседовала. Бао-юй поздоровался с Цинь Чжуном, затем они оба простились с матушкой Цзя.
Бао-юй неожиданно вспомнил, что еще не попрощался с Дай-юй, и побежал в ее комнату. Дай-юй сидела возле окна перед зеркалом и наряжалась. Узнав, что Бао-юй идет в школу, Дай-юй обернулась и с улыбкой сказала:
– Вот и прекрасно! Думаю, что на сей раз ты «сломаешь коричную ветку во дворце луны»[42 - Образное выражение, употребляемое в смысле добиться успехов в учебе и выдержать экзамен на государственную должность.]. Проводить тебя я не могу.
– Подожди, милая сестрица, пока я вернусь с занятий, – проговорил Бао-юй, – тогда мы поужинаем и сделаем для тебя румяна.
Поболтав еще некоторое время, Бао-юй повернулся и направился к выходу. Дай-юй поспешила окликнуть его:
– Что же ты не идешь прощаться с сестрой Бао-чай?
Бао-юй засмеялся, но ничего не ответил и вместе с Цинь Чжуном отправился в школу.
Собственно говоря, эта бесплатная школа находилась неподалеку от дома и была создана основателем рода, прадедом Бао-юя, с тем чтобы в ней могли учиться дети родителей, принадлежащих к семье Цзя, которые сами были не в состоянии нанять учителей. Все члены рода, занимавшие чиновничьи должности, обязаны были вносить деньги на расходы по содержанию школы. Учителем обычно избирался самый пожилой и добродетельный человек в семье.
Придя в школу, Бао-юй и Цинь Чжун познакомились с учениками и без промедления приступили к занятиям. Они были неразлучны, всюду ходили вместе, вместе садились, вместе вставали, дружба их становилась все крепче и теснее. Матушка Цзя тоже полюбила Цинь Чжуна, часто на несколько дней оставляла его у себя и относилась к нему как к своему правнуку. Зная, что семья Цинь Чжуна не из богатых, матушка Цзя иногда помогала мальчику одеждой либо другими вещами. Таким образом, не прошло и двух месяцев, как Цинь Чжун полностью освоился с жизнью во дворце Жунго.
Бао-юй, в противоположность Цинь Чжуну, не умел сдерживать свои желания и быть благоразумным и требовал, чтобы все его прихоти исполнялись немедленно. Поэтому, когда однажды на него напала блажь, он потихоньку сказал Цинь Чжуну:
– Мы с тобой одного возраста, вместе учимся – давай не называть друг друга дядей и племянником, будем братьями.
Цинь Чжун сначала не мог на это решиться, но Бао-юй и слышать ничего не хотел, упорно звал его братом, дал прозвище Цзин-цин, и Цинь Чжуну в конце концов пришлось последовать его примеру.
Надо сказать, что хотя в школе учились лишь сыновья и племянники, принадлежавшие к одному роду, но, как гласит пословица, «у дракона девять сыновей, и у каждого из них свои отличия»; поскольку учеников в школе было много, это неизбежно приводило к тому, что в число «драконов» попадали «змеи» – мелкие и низкие людишки.
С появлением в школе Цинь Чжуна и Бао-юя все сразу обратили внимание на то, что Цинь Чжун робок и стыдлив, краснеет и смущается еще до того, как ему что-нибудь скажут, и манерами напоминает девушку; а Бао-юй тоже такой же мягкий и покорный, обладает чутким, отзывчивым характером, и только всегда ведет чересчур витиеватые и заумные речи. К тому же мальчики были очень дружны, что не могло не вызвать подозрений со стороны соучеников, и те за глаза стали шептаться о них, злословить, распускать всякие нелепые слухи как в школе, так и вне ее.
Сюэ Пань, поселившись в доме госпожи Ван, быстро разузнал о существовании домашней школы. У него внезапно вспыхнула «страсть Лун Яна», и он заявил, что якобы хочет учиться, однако на самом деле он «три дня ловил рыбу, два дня сушил сети», посылал подарки учителю Цзя Дай-жу, в учебе никаких успехов не делал и только помышлял о том, как бы поближе завязать дружбу с мальчиками.
Разумеется, в школе нашлись ученики, которые, соблазнившись деньгами и угощениями Сюэ Паня, поддались на обман и попались в его сети. О двух из них ничего не было известно: никто не знал, чьи они родственники, каково их настоящее имя; поскольку они были красивы и близки с Сюэ Панем, им дали прозвища: одному – Сян-лянь – Сладостная нежность, другому – Юй-ай – Яшмовая любовь. Хотя у мальчиков при виде их, как говорится, слюнки текли и появлялось «преступное» желание, никто не осмеливался их затрагивать из страха перед Сюэ Панем.
Когда Бао-юй и Цинь Чжун появились в школе, они тоже почувствовали симпатию к Сян-ляню и Юй-аю, но, зная об их связи с Сюэ Панем, не осмеливались допускать по отношению к ним легкомысленных поступков. Сян-лянь и Юй-ай в свою очередь дружески относились к Бао-юю и Цинь Чжуну. Таким образом, хотя все четверо в душе симпатизировали друг другу, эта симпатия пока еще не проявлялась открыто.
Ежедневно, приходя в школу, мальчики неотрывно следили за каждым движением друг друга, либо начинали перебрасываться загадками, говорить намеками, но старались все это делать так, чтобы понятно было только им самим и не привлекало внимания остальных. Однако несколько хитрецов и пройдох подметили их взаимоотношения, стали у них за спиной корчить гримасы, покашливать. Так продолжалось изо дня в день.
Однажды у Цзя Дай-жу было какое-то дело. Дав ученикам задание сочинить к следующему дню парное выражение из семи слов в строке, он ушел домой, оставив присматривать за порядком в школе своего старшего внука Цзя Жуя.
В этот день Сюэ Пань не явился на утреннюю перекличку в школу, и Цинь Чжун, воспользовавшись этим, перемигнулся с Сян-лянем, они встали и под предлогом естественной надобности вышли во внутренний дворик. Цинь Чжун первый спросил:
– Твои домашние интересуются, с кем ты дружишь?
Не успел он произнести эти слова, как за спиной его кто-то нарочито громко кашлянул. Мальчики испуганно обернулись и увидели перед собой своего соученика Цзинь Жуна.
Сян-лянь обладал вспыльчивым характером, но тут неожиданно смутился и недовольным тоном спросил:
– Чего кашляешь? Что, нам поговорить нельзя?
– Если вам можно говорить, почему мне нельзя кашлять? – вызывающе сказал Цзинь Жун. – Я только хотел вас спросить, какими штучками вы здесь занимаетесь? Ведь я вас поймал! Как вы отопретесь? Принимайте в компанию, не то всем расскажу!
– На чем ты нас поймал? – покраснев от волнения, спросили Цинь Чжун и Сян-лянь.
– На том, что вы в самом деле делали! – засмеялся Цзинь Жун и, захлопав в ладоши, закричал: – Давайте выкуп!
Взволнованные и рассерженные, Сян-лянь и Цинь Чжун бросились жаловаться Цзя Жую, что Цзинь Жун безо всякой причины обижает их.
Цзя Жуй оказался бессовестным человеком, который заботился лишь о своих интересах и из всего старался извлечь выгоду; и всякий раз, когда ему приходилось бывать в школе, он требовал, чтобы ученики его угощали. Он во всем потворствовал Сюэ Паню в надежде на его подачки, и поэтому, когда Сюэ Пань безобразничал, Цзя Жуй не только не останавливал его, но еще помогал ему, стремясь тем самым снискать его расположение. Как назло, Сюэ Пань отличался крайним непостоянством: сегодня ему нравилось одно, завтра – другое, а в последнее время у него завелись новые друзья, и он сразу бросил и Сян-ляня, и Юй-ая, точно так же, как бросил Цзинь Жуна, когда у него появились Сян-лянь и Юй-ай. Цзя Жуй, конечно, вовсе не выражал недовольства тем, что Сюэ Пань, встречая нечто новое, мгновенно забывал о старом; его возмущало то, что Сян-лянь и Юй-ай в свое время не помогли ему снискать благосклонность Сюэ Паня. Вот почему Цзя Жуй, Цзинь Жун и некоторые другие ненавидели Сян-ляня и Юй-ая. И сейчас, когда Цинь Чжун и Сян-лянь пришли жаловаться на Цзинь Жуна, Цзя Жуй был крайне недоволен, но, не осмеливаясь грубо прикрикнуть на Цинь Чжуна, отыгрался на Сян-ляне, заявив, что тот всегда лезет не в свои дела, и вдобавок ни с того ни с сего на него накричал, что возмутило даже Цинь Чжуна. В конце концов оба мальчика отошли от Цзя Жуя и молча вернулись на свои места. Цзинь Жун, который был доволен таким оборотом дела, только качал головой, прищелкивая языком, да болтал всякую чепуху. Сидевший неподалеку от него Юй-ай прекрасно слышал все, что говорил тот, и, не утерпев, начал возражать ему.
– Я только что своими глазами видел, как они целовались и гладили друг друга по заднице! – нагло заявил Цзинь Жун. – К согласию они уже давно пришли и сейчас только договаривались о подробностях.
Он так увлекся, что начал болтать совершенно неприличные вещи, не обращая внимания на присутствие других учеников. И вот один из них рассердился! И представляете кто? Цзя Цян!
Цзя Цян был правнуком Нинго-гуна по прямой линии. Родители его давно умерли, и с самого детства он жил у Цзя Чжэня. Недавно ему исполнилось шестнадцать лет, он обладал более утонченными манерами, чем Цзя Жун, родной сын Цзя Чжэня. С Цзя Жуном его связывала тесная дружба, и жили они вместе.
Во дворце Нинго обитали самые разнообразные по характеру и склонностям люди, насчет которых обиженные чем-нибудь слуги и служанки не упускали случая позлословить; они не стеснялись отпускать по адресу господ самые неприличные и бранные слова, какие только встречаются в обиходе простолюдинов. Понимая, что о Цзя Цяне тоже может пойти дурная слава, Цзя Чжэнь, чтобы отвести от себя подозрения, недавно выделил для него отдельный дом, приказал ему переселиться туда из дворца Нинго и обзавестись своей семьей.
Цзя Цян был умный, понятливый юноша и обладал приятной наружностью. Он ходил в школу только для отвода глаз, на самом деле он увлекался лишь петушиными боями да собачьими бегами, наслаждался цветами да любовался ивами. И кто мог осмелиться перечить ему, если он пользовался любовью Цзя Чжэня и дружил с Цзя Жуном! Чувствуя несправедливость, он тут же захотел вмешаться, но потом подумал:
«Цзинь Жун и Цзя Жуй – друзья моего дяди Сюэ Паня, да и я с Сюэ Панем в хороших отношениях. Если я вмешаюсь и они пожалуются Сюэ Паню, это может повредить нашей дружбе! Промолчать тоже нельзя – пойдут сплетни. Почему бы мне не схитрить? Тогда прекратятся всякие разговоры, да и моя репутация не пострадает».
Он сделал вид, что направляется во двор по естественным надобностям, а сам незаметно подозвал к себе Мин-яня, слугу Бао-юя, носившего его книги, и сказал ему несколько слов с целью подстрекнуть его.
Мин-янь, любимец Бао-юя, молодой и неопытный в житейских делах, едва услышал, что Цзинь Жун только что обидел Цинь Чжуна и его господин Бао-юй замешан в это дело, решил проучить обидчика.
Мин-янь, и без того никому не дававший спуску, чувствовал сейчас за собой поддержку Цзя Цяна и сразу бросился искать Цзинь Жуна. Увидев его, он даже не назвал обидчика «господином», а прямо набросился:
– Эй, Цзинь Жун! Сволочь ты этакая!
Услышав это, Цзя Цян притопнул ногой, отряхнул на себе платье и сказал:
– Пожалуй, мне пора!
