Первая ночь

Афины

В дверь позвонили, и Айвори вздрогнул от неожиданности. Коридорный вручил ему срочный телекс, пояснив, что кто-то позвонил портье и попросил немедленно передать это послание. Айвори вскрыл конверт только после ухода молодого человека.

РИМ просил как можно скорее связаться с ним по защищенной линии.

Айвори торопливо оделся, вышел на улицу и купил в киоске телефонную карту, чтобы поговорить с Лоренцо из кабины на другой стороне улицы.

– У меня странные новости.

Айвори обратился в слух.

– Мои друзья в Китае отыскали след вашей археологини.

– Она жива?

– Да, но вряд ли сможет вернуться в Европу.

– Но почему?

– Вам это не понравится: ее арестовали, судили, осудили и посадили.

– Полный абсурд! За что?

Лоренцо, он же Рим, сообщил Айвори недостающие детали головоломки. Монахи с горы Хуашань находились на берегу Хуанхэ, когда джип Эдриена и Кейры упал в реку. Трое из них нырнули в бурные воды, чтобы спасти пассажиров потерпевшего аварию автомобиля. Эдриена вытащили первым, и проезжавший мимо грузовик с рабочими доставил его в больницу. Насчет дальнейшего Айвори был в курсе, поскольку сам летал в Китай и занимался отправкой Эдриена на родину. С Кейрой получилось иначе. Монахам только с третьей попытки удалось вытащить ее из машины, и грузовик уже уехал. Она была без сознания, и ее отнесли в монастырь. Ламе сразу донесли, что покушение заказала местная триада, могущественная преступная организация со связями аж в самом Пекине. Он спрятал Кейру, а несколько дней спустя в обитель заявились какие-то люди и устроили ему допрос с пристрастием. Он поклялся, что его ученики действительно пытались помочь тонувшим европейцам, но женщина погибла. Трех спасителей Кейры тоже трясли, но ни один не проговорился. Кейра десять дней была в коме, инфекция замедлила выздоровление, но монахам удалось победить болезнь.

Когда она поправилась и была готова к путешествию, лама отправил ее в другое место, переодев для безопасности в монашеское одеяние.

– И что произошло дальше? – спросил Айвори.

– Вы не поверите, – хмыкнул Лоренцо. – План настоятеля осуществился не вполне.

Они говорили еще десять минут, пока у Айвори не кончилась карта. Повесив трубку, он поспешил назад в гостиницу, собрал вещи и уже из такси позвонил Уолтеру – сообщил, что едет к нему.

Полчаса спустя Айвори оказался у стоявшего на афинском холме высокого здания, поднялся на лифте на четвертый этаж, торопливо прошел по коридору к номеру 307, постучал и вошел. Уолтер с изумленным видом выслушал его рассказ.

– Ну вот, мой дорогой, теперь вам известно все или почти все.

– Полтора года? Ужасно! Как вы собираетесь ее освобождать?

– Не имею ни малейшего понятия. Но не будем забывать о положительной стороне дела: теперь нам доподлинно известно, что она жива.

– Не знаю, как Эдриен воспримет такое известие, боюсь, это его добьет.

– А я рад уже тому, что он сможет узнать эту новость, – со вздохом произнес Айвори. – Как его дела?

– Врачи настроены оптимистично, говорят, его можно будет навестить – если не сегодня, то завтра уж точно.

– Будем уповать на лучшее. Я сегодня возвращаюсь в Париж, нужно придумать способ вытащить Кейру. А вы позаботьтесь об Эдриене: если вас к нему пустят, держите язык за зубами… пока.

– Я не могу скрывать от него новости о Кейре, иначе он меня придушит.

– Об этом я не подумал. Во всяком случае, не делитесь с Эдриеном нашими опасениями, не сейчас, у меня есть на то свои причины. Прощайте, Уолтер, я с вами свяжусь.

Гартар

– Что за обещание ты дала ламе?

Ты удрученно смотришь на меня и пожимаешь плечами. Говоришь, что покушавшиеся на нас люди возобновят охоту и за пределами Европы, если узнают, что ты выжила. Если не сумеют достать тебя, займутся мной. В обмен на все оказанные услуги лама попросил отдать ему два года твоей жизни. Два года отшельничества, которые ты сможешь провести в размышлениях о том, как жить дальше. «Второго шанса не будет, – сказал он тебе. – Два года на подведение промежуточных итогов чудом спасенной жизни – недурная сделка». Когда все успокоится, лама найдет способ переправить тебя за границу.

– Два года за спасение наших жизней – таково было условие, и я его приняла. Я выдержала, потому что знала, что ты вне опасности. Знал бы ты, сколько раз за время вынужденного уединения я представляла, как ты живешь, бродила вместе с тобой по нашим любимым местам, заходила в твой маленький лондонский дом… Я заполняла свои дни драгоценными моментами, воображая, будто я с тобой.

– Обещаю тебе…

– Потом, Эдриен… – Ты закрываешь мне рот рукой. – Завтра ты уедешь. Мне осталось терпеть полтора года. Не тревожься, жизнь здесь не такая уж и тяжелая, я гуляю, и у меня есть время подумать, много-много времени. Не смотри на меня как на святую или бесноватую. И не преувеличивай собственную значимость: я делаю это не ради тебя, а ради себя.

– Ради себя? Но зачем?

– Чтобы не потерять тебя второй раз. Ты погиб бы в лесу прошлой ночью, не скажи я о тебе монахам.

– Значит, это ты их предупредила?

– Я не могла дать тебе замерзнуть!

– Не важно, что ты там пообещала ламе, мы сматываемся. Я тебя забираю – добром или силой, даже если мне придется тебя оглушить.

Впервые за все время я вижу у тебя на лице прежнюю улыбку. Ты нежно гладишь меня по щеке:

– Хорошо, согласна. Я в любом случае не выдержу, если увижу, как ты уходишь. И возненавижу тебя за то, что ты оставил меня здесь.

– Когда тюремщики заметят, что тебя нет в камере?

– Они не тюремщики, я вольна ходить где хочу.

– А разве тот монах, что сопровождал тебя ночью к реке, не надзирал за тобой?

– Он меня охранял, чтобы ничего не случилось. Я единственная женщина в монастыре, вот и хожу каждую ночь на реку, чтобы искупаться. Так было все лето и в начале осени, но теперь конец.

Я достал из рюкзака брюки и свитер и протянул тебе.

– Что, зачем?

– Надевай, мы уходим, немедленно.

– Тебе мало вчерашнего? На улице ноль градусов, через час будет минус десять. У нас нет ни малейшего шанса пересечь эту равнину ночью.

– Как и днем – нас обязательно заметят! Как ты думаешь, час продержимся?

– Первая деревня в часе… езды на машине! Которой у нас нет.

– Я говорю не о деревне, а о становище кочевников.

– Кочевники вполне могли перекочевать.

– Они там! И помогут нам.

– Не будем спорить, отправляемся в кочевье! – говоришь ты, одеваясь.

– Где эта проклятая дверь? – спрашиваю я.

– Прямо перед тобой… Вперед!

Мы выходим, и я увлекаю тебя к лесу, но ты тянешь меня за рукав, кивая на ведущую к реке тропинку.

– Не стоит тратить время, петляя между деревьями, скоро станет совсем холодно.

– Ты знаешь местность лучше меня, так что веди. У реки я найду тропинку, которая ведет к холму. Нам понадобится десять минут, чтобы добраться до вершины, еще сорок пять на то, чтобы пройти перевал и выйти к долине, где находится становище. Пятьдесят пять минут – и дело в шляпе.

Ночь холоднее, чем я мог предположить. Не могу сдержать дрожь, а мы еще даже до реки не добрались. Ты молчишь, полностью сконцентрировавшись на дороге. Все правильно, нужно беречь силы, ибо мои тают на глазах.

Когда мы оказываемся на краю участка, где работали монахи, я начинаю всерьез беспокоиться о том, что вовлек тебя в опасную авантюру. Уже несколько минут я пытаюсь справиться с оцепенением.

– Я не смогу, – произносишь ты задыхающимся голосом.

При каждом слове у тебя изо рта вылетает облачко белого пара. Я обнимаю тебя, начинаю растирать тебе спину. Хочу поцеловать, но губы замерзли… да и ты не даешь расслабиться.

– Нельзя терять ни минуты, нельзя стоять на месте, идем к твоим кочевникам, иначе погибнем.

Мне так холодно, что я дрожу всем телом.

Кажется, что склон холма вытягивается по мере того, как мы поднимаемся. Держаться, еще несколько усилий, еще десять минут – и мы на вершине, откуда наверняка увидим вдали юрты, ночь очень светлая. Одна только мысль о том, как тепло внутри, вернет нам мужество и придаст сил. Я знаю, что спуск в долину займет не больше четверти часа, так что, даже если кончатся силы, я позову на помощь. Если повезет, мои друзья-кочевники услышат крики в ночи.

Ты трижды падаешь, и я трижды помогаю тебе подняться, а на четвертый раз замечаю, как ты бледна. Губы у тебя посинели, как в тот раз, когда ты у меня на глазах тонула в Хуанхэ. Я поднимаю тебя, подхватываю и несу, умоляя не закрывать глаза.

– Не кричи на меня, – жалобным голосом просишь ты. – И без того тяжело. Я ведь говорила, а ты не слушал.

Сто метров, до гребня холма осталось сто метров. Я ускоряю шаг – ты немного отдохнула и идешь сама.

– Последний вздох, – говоришь ты, – последний рывок перед смертью. Давай, поторопись, вместо того чтобы смотреть на меня со скорбным видом. Тебе больше не смешно?

Ты бодришься, онемевшие губы не слушаются, но ты распрямляешься, отталкиваешь меня и идешь вперед, одна, ведя меня за собой.

– Отстаешь, Эдриен, отстаешь!

Пятьдесят метров! Ты меня обгоняешь, а я едва тащусь и не могу тебя догнать. Ты окажешься наверху раньше меня.

– Идешь? Прошу тебя, поторопись!

Тридцать метров! Перевал совсем близко, ты почти добралась. Нужно тебя обогнать, я хочу первым увидеть спасительное стойбище.

– Ты не дойдешь, если не прибавишь шагу, Эдриен, я больше не могу за тобой возвращаться, прошу тебя, постарайся!

Десять метров! Ты уже наверху, стоишь, выпрямив спину и уперев руки в бока, и молча осматриваешь долину. Пять метров! Мои легкие сейчас взорвутся. Четыре метра! Я уже не дрожу, у меня начались судороги. Силы закончились, я сдаюсь и падаю. Ты на меня не смотришь. Нужно встать и пройти последние два или три метра, но мне так уютно лежать на мягкой земле, смотреть на полную луну на небе и чувствовать, как легкий ветерок ласкает мне лицо и укачивает.

Ты склоняешься надо мной. Грудь сотрясает приступ ужасного кашля. Ночь светлая, такая светлая, как ясный день. Я почти ничего не вижу, должно быть, от холода. Свет яркий, такой яркий, что слепит глаза.

– Смотри, – говоришь ты, указывая на долину, – я была права, твои друзья ушли. Не сердись на них, Эдриен, это кочевники, а кочевники, если даже они твои друзья, надолго на одном месте не задерживаются.

Я с трудом разлепляю веки: среди долины, там, где я надеялся увидеть юрты моих кочевников, стоит монастырь. Мы сделали круг и вернулись. Нет, невозможно, это другая долина, я не вижу леса.

– Мне ужасно жаль, – шепчешь ты, – только не сердись. Я обещала и должна сдержать слово. Ты поклялся вернуть меня в Аддис-Абебу и, если бы мог сдержать слово, наверняка сдержал бы, ведь так? Ты страдаешь от собственного бессилия, так что пойми меня и не злись. Договорились?

Ты целуешь меня в лоб ледяными губами, улыбаешься и уходишь. Идешь уверенно, словно холод вдруг утратил над тобой власть. Спокойно шагаешь в ночи к монастырю. Я не могу ни удержать тебя, ни идти следом. Я пленник собственного тела, которое отказывается подчиняться, кажется, что руки и ноги стянуты прочными путами. Я бессилен – так ты сказала, прежде чем оставить меня. Огромные ворота монастыря распахиваются, ты в последний раз оборачиваешься и исчезаешь за стенами.

Ты слишком далеко, и я не могу тебя слышать, но твой звонкий голос звучит у меня в ушах.

– Будь терпелив, Эдриен. Возможно, мы снова встретимся. Полтора года – не слишком долгий срок, когда любишь. Ничего не бойся, ты справишься, ты сильный, и потом, кто-то идет, он совсем близко. Я люблю тебя, Эдриен, я тебя люблю.

Тяжелые ворота Гартара медленно закрываются, за ними исчезает твой хрупкий силуэт.

Я выкрикиваю твое имя в ночной темноте, я вою, как попавший в капкан волк, почуявший свою смерть. Я отбиваюсь, вырываюсь из последних сил, хотя руки и ноги по-прежнему не слушаются. Я кричу, и кричу, и кричу, а потом вдруг слышу, как кто-то произносит среди пустынной равнины: «Успокойтесь, Эдриен». Голос мне знаком, это голос моего друга. Уолтер снова повторяет ту же бессмысленную фразу:

– Черт побери, Эдриен, да успокойтесь же наконец, поранитесь!

Афины, Университетский клинический центр, пульмонологическое отделение

– Черт побери, Эдриен, да успокойтесь же наконец, поранитесь!

Я открыл глаза, попытался сесть, но оказалось, что меня привязали к кровати. Склонившийся надо мной Уолтер выглядел совершенно растерянным.

– Вы и впрямь к нам вернулись или снова бредите?

– Где мы? – прошептал я.

– Сначала ответьте на простой вопрос: с кем вы говорите, кто я?

– Вы что, совсем рехнулись, Уолтер?

Он хлопал в ладоши. Я не понимал причины столь бурной реакции. Он бросился к двери, выкрикивая ликующим тоном: «Он очнулся, очнулся!» – высунулся в коридор, а когда обернулся, на его лице читались разочарование и досада.

– Не понимаю, как вы живете в этой стране: в обеденный час здесь все останавливается, замирает. Медсестру и ту не дозовешься, с ума можно сойти! Ах да, я обещал сказать, где мы находимся. Мы на четвертом этаже афинской больницы, в инфекционно-пульмонологическом отделении, в палате 307. Когда наберетесь сил, полюбуйтесь видом – очень красиво! Из вашего окна видна гавань, не всякая больница может похвастаться такой панорамой. Ваша мать и ваша прелестная тетушка Элена всех на ноги подняли, чтобы поместить вас в отдельную палату… словами не опишешь! У больничной администрации не было ни секунды покоя. Ваша прелестная тетушка и ваша мать – святые женщины.

– Что я здесь делаю и почему меня привязали?

– Поверьте, это было непростое решение, но вы метались в горячке, бредили, впадали в буйство, и я счел необходимым защитить вас от вас самого. Медсестры устали поднимать вас с пола по ночам. Просто невероятно, до чего беспокойно вы спали! Ладно, хоть мне и не положено по штату, но, раз уж у всех сиеста и я единственное правомочное лицо, освобожу вас.

– Уолтер, вы скажете, что я делаю в больничной палате?

– Вы ничего не помните?

– Помнил бы – не задавал вопросов!

Уолтер отошел к окну.

– Не уверен, что стоит это делать, – задумчиво произнес он. – Наберитесь сил, и мы поговорим, обещаю.

Я попытался сесть на кровати, голова закружилась, Уолтер подбежал и подхватил меня, не дав упасть на пол.

– Видите, я был прав, немедленно ложитесь и успокойтесь. Ваша мать и ваша прелестная тетушка много пережили, так что уж будьте любезны, соберитесь с силами и встретьте их с улыбкой на лице, когда они придут вас навестить во второй половине дня. Берегите силы, это приказ! Пока врачи, медсестры и все Афины дрыхнут, парадом командую я!

У меня пересохло во рту, и Уолтер подал мне стакан воды.

– Не жадничайте, старина, вы много дней под капельницей, я вообще не уверен, что вам можно пить. И не капризничайте, умоляю!

– Даю вам одну минуту, Уолтер: не скажете, как я сюда попал, вырву все эти провода!

– Мне не следовало вас отвязывать!

– Пятьдесят секунд!

– Шантаж, Эдриен? Какое разочарование!

– Сорок!

– После того как увидитесь с матерью!

– Тридцать!

– После обхода, пусть врачи подтвердят, что вы поправляетесь.

– Двадцать!

– Вы чудовищно нетерпеливы. Я столько дней не отходил от вас, могли бы сменить тон!

– Десять!

– Эдриен! – завопил Уолтер. – Немедленно уберите руку от капельницы! Предупреждаю, я за себя не отвечаю, если увижу хоть каплю крови на этих белоснежных простынях.

– Пять!

– Ладно, ваша взяла. Я все расскажу, но никогда вам этого не забуду.

– Я слушаю, Уолтер!

– Вы совсем ничего не помните?

– Совсем.

– А мой приезд на Гидру?

– Приезд помню.

– А кофе, что мы пили на террасе бистро по соседству с магазином вашей прелестной тетушки?

– Кофе тоже помню.

– А фотографию Кейры, которую я вам показал?

– Конечно, помню.

– Хороший признак… А то, что было потом?

– Смутно. Мы уплыли на катере в Афины и простились в аэропорту – вы возвращались в Лондон, я улетал в Китай. Но теперь я не уверен, было это наяву или мне приснился кошмар.

– Никакого кошмара, вы действительно сели в самолет, вот только улетели недалеко. Но давайте вернемся к моему приезду на Гидру. Впрочем, к черту Гидру! У меня для вас две новости.

– Начните с плохой.

– Не могу! Не узнав хорошую новость, вы не поймете другую.

– Ну, раз выбора все равно нет, валяйте…

– Кейра жива, теперь мы уверены!

Я подскочил на кровати.

– Ну вот, главное сказано. Как насчет короткого перерыва на отдых, пока не придет ваша матушка, или доктора́, или все вместе?

– Прекратите ваши дурацкие ужимки, Уолтер, и выкладывайте плохую новость.

– Давайте будем последовательны. Вы спросили, почему находитесь в больнице, так позвольте мне объяснить. Из-за вас командир «Боинга-747» повернул назад – на такое не каждый решится. Жизнью вы обязаны бортпроводнице. Через час после взлета вам стало плохо. Очевидно, подцепили заразу, купаясь в Хуанхэ, и она вызвала редкое легочное заболевание. Но вернемся к пекинскому рейсу. Вы сидели и, казалось, мирно спали, но когда та смышленая бортпроводница принесла вам поднос с обедом, ее насторожили ваша бледность и испарина на лбу. Она безуспешно пыталась вас разбудить, дыхание было затрудненным, а пульс редким. Пилот, приняв во внимание серьезность положения, развернул самолет, вас срочно доставили сюда, сообщили мне, и я вернулся, пробыв в Лондоне всего два дня.

– Я не попал в Китай?

– Сожалею.

– А где Кейра?

– Ее спасли те самые монахи, что дали вам приют у горы… забыл название.

– Хуашань!

– Вам виднее! Кейру лечили, и она поправилась, но, к несчастью, ее сразу же задержали и неделю спустя судили, обвинив в незаконном проникновении и пребывании на китайской территории по поддельным документам, то есть без ведома правительства.

– У Кейры не могло быть при себе документов – они остались на дне реки, в машине!

– Конечно, но государственный адвокат, увы, не упомянул об этом в своей речи. Кейру приговорили к полутора годам тюремного заключения. Ее держат в Гартаре: этот древний монастырь в провинции Сычуань, недалеко от Тибета, превратили в тюрьму.

– Полтора года?

– Полтора года и, по словам сотрудника нашей консульской службы, все могло быть гораздо хуже.

– Хуже? Полтора года, Уолтер! Вы понимаете, что значит провести полтора года в китайском застенке?

– Тюрьма – она и есть тюрьма, но вообще-то я с вами согласен.

– На нашу жизнь покушаются, но за решетку попадает она, а не убийцы?

– Китайские власти считают ее виновной. Мы обратимся за помощью в посольство, сделаем все возможное. Я не отступлюсь.

Уолтер отвернулся к окну.

– Полагаете, наши посольства захотят вмешаться и поставят под угрозу экономические интересы ради свободы одного человека?

– Боюсь, ваши беды и горести мало кого волнуют. Придется запастись терпением и молиться, чтобы Кейра выдержала выпавшее на ее долю испытание. Я искренне сожалею, Эдриен, все это просто ужасно, но… что вы делаете с капельницей?

– Я ухожу. Мне нужно отправиться в Китай, добраться до Гартара и дать знать Кейре, что я буду сражаться за ее освобождение.

Уолтер подскочил к кровати и схватил меня за руки; я был слишком слаб, чтобы совладать с ним.

– Слушайте меня внимательно, Эдриен. Когда вас привезли в больницу, ваш организм уже не сопротивлялся инфекции, и она стремительно распространялась, представляя угрозу для жизни. У вас началась горячка, вы бредили и несколько раз были при смерти. Врачам пришлось ввести вас в искусственную кому, чтобы защитить мозг. Мы с вашей матерью и прелестной тетушкой Эленой несли вахту, сменяя друг друга. За десять дней ваша матушка постарела на десять лет, так что перестаньте ребячиться и ведите себя как взрослый!

– Ладно, Уолтер, я усвоил урок, можете меня отпустить.

– Предупреждаю – если тронете катетер, я вам нос расквашу!

– Обещаю лежать смирно.

– Так-то лучше, я сыт по горло и вашей горячкой, и вашим бредом.

– Вы не представляете, какие странные сны я видел.

– Ошибаетесь, я не только следил за вашей температурной кривой и давился мерзкой едой в больничном кафетерии, но и выслушивал дичайшую чушь, которые вы несли в бреду. Единственным утешением были пирожные вашей прелестной тетушки Элены.

– Простите, Уолтер, что это еще за «прелестная тетушка»?

– Не понимаю, о чем вы.

– О моей прелестной тетушке.

– Разве я не имею права находить вашу тетушку прелестной? У нее замечательное чувство юмора, она восхитительно готовит, чудесно смеется, умно́ беседует, так что не вижу, в чем проблема!

– Она на двадцать лет старше…

– Браво, друг мой! Не знал, что вы так ограниченны! Кейра на десять лет моложе, но вас это, кажется, не смущает? Ретроград, вот вы кто!

– Хотите сказать, что поддались чарам моей тетки? А как же мисс Дженкинс?

– С мисс Дженкинс мы обсуждаем достоинства наших ветеринаров. Согласитесь, в этом мало чувственного.

– А с моей тетушкой, выходит… Не отвечайте, ничего не хочу знать!

– А вы не приписывайте мне того, что я не говорил! С вашей тетушкой у нас масса тем для бесед, нам весело вместе. Вы же не станете попрекать нас тем, что мы пытаемся развеяться после всего пережитого по вашей милости? Это было бы неблагородно.

– Делайте что хотите. Кто я такой, чтобы вмешиваться…

– Рад это слышать.

– Я должен сдержать слово, Уолтер, я не могу сидеть сложа руки. Нужно лететь в Китай на поиски Кейры и вернуть ее в долину Омо. Мне не следовало увозить ее из Эфиопии.

– Сначала поправьтесь, потом посмотрим. Скоро придут врачи, вам нужно отдохнуть, а у меня есть дела.

– Уолтер… Что я говорил в бреду?

– Семьсот шестьдесят три раза произнесли имя Кейры – впрочем, это весьма приблизительный подсчет; меня вы звали в бреду всего трижды, что довольно обидно. Большую часть времени вы бормотали нечто невнятное. Иногда между двумя судорожными припадками вы открывали глаза и смотрели невидящим взглядом в пустоту – страшноватое зрелище! – а потом снова теряли сознание.

В палату вошла медсестра, прервав наш разговор, и Уолтер испытал явное облегчение.

– Наконец-то вы пришли в себя, – сказала она, подвешивая новый пакет с лекарством на штангу.

Она сунула мне в рот термометр, измерила давление и записала показатели в карту.

– Доктора осмотрят вас через час, – сообщила она.

Лицом и телосложением медсестра смутно кого-то напоминала. Женщина вышла, покачивая бедрами, и я понял, что она похожа на пассажирку автобуса, на котором я ехал в Гартар. Уборщик, мывший пол в коридоре, одарил нас с Уолтером широкой улыбкой. Одет он был в свитер, толстую шерстяную куртку и как две капли воды походил на мужа хозяйки ресторана, привидевшегося мне в горячечном бреду.

– Ко мне кто-нибудь приходил?

– Ваша мать, ваша тетушка и я. К чему этот вопрос?

– Ни к чему. Вы мне снились.

– Боже, какой ужас! Запрещаю вам говорить об этом!

– Не будьте идиотом. Я видел вас в компании старого профессора, которого встречал в Лондоне, он знакомый Кейры. Я перестал различать грань между реальностью и сновидением.

– Успокойтесь, все мало-помалу наладится. Старика профессора я, увы, никак объяснить не могу, но так и быть, словом не обмолвлюсь об этом вашей тетушке, ибо она может оскорбиться, узнав, что в ваших снах была стариком.

– Думаю, все дело в горячке.

– Наверное, хотя не уверен, что Элена удовлетворится подобным объяснением… Отдыхайте, мы слишком долго разговаривали. Пойду позвоню в консульство насчет Кейры – я делаю это каждый день, в одно и то же время, – а после шести вернусь.