– Боже, как я тебя люблю, – шепчет он.
А потом мы занимаемся сексом, пьем крепкие напитки и сладко спим до утра, зарывшись в простыни, на нашей огромной мягкой кровати. Бедная я, бедная.
Ник Данн
Один день спустя
Совета Го, что касается выпивки, я не послушал. Прикончил в одиночку оставшиеся полбутылки, но все никак не мог успокоить расшалившиеся нервы. Казалось, вот-вот засну, и тут адреналин давал мне пендаля. Глаза закрывались, голова опускалась на подушку, но в следующий миг я видел свою жену: светлые волосы слиплись от крови, она плачет, слепая от боли, и ползает по полу в нашей кухне, и повторяет мое имя: «Ник, Ник, Ник!»
Я отхлебывал снова и снова из горлышка, тщетно пытаясь погрузиться в сон. Сон, он как кот: приходит тогда, когда ты перестал обращать на него внимание. Я лакал виски и повторял мысленно: «Прекрати думать. – Глоток. – Освободи разум. – Большой глоток. – Прямо сейчас, без шуток, освободи разум. – Глоток. – Завтра ты должен быть бодрячком, ты должен выспаться!» Большой глоток.
Я забылся зыбким сном ближе к рассвету и через час проснулся с похмельем. Не то похмелье, от которого ты не способен даже шевельнуться, но все равно неслабое. Я был унылым и ватным. Тугодумным. Может быть, все еще слегка пьяным. Я с трудом забрался в «субару», принадлежавшую Го; ноги отказывались идти, словно чужие. Да, своего автомобиля я на время лишился, полиция забрала его для тщательной экспертизы, как и мой ноутбук. Просто формальность, как меня уверяли. Я поехал домой, чтобы переодеться во что-нибудь поприличнее.
Три полицейские машины торчали в окрестностях моего дома, а рядом крутились мои немногочисленные соседи. Карла не было, но присутствовали богомолка Джен Теверер и Майк, отец тройни трехлетних карапузов – Тринити, Тофера и Талуллы. («Я ненавижу их всех только из-за их имен», – сказала как-то Эми, очень придирчивая ко всему новомодному. Кстати, когда я заметил, что одно время ее имя было очень популярным, она заявила: «Ник, но ты же знаешь историю моего имени!» Но я так и не понял, что она имела в виду.) Джен кивнула издали, не глядя мне в глаза, зато Майк подошел сразу, едва я покинул автомобиль.
– Мне очень жаль, дружище. Если могу чем-то помочь, только скажи. Все, что угодно. Кстати, сегодня утром я выкосил бурьян, так что хотя бы об этом ты можешь не беспокоиться.
Мы с Майком по очереди косили заброшенные участки в нашем квартале. Там, где жильцы разъехались, частые ливни превратили дворы в настоящие джунгли, в них кишмя кишели еноты. Эти зверюги мелькали везде – жрали помои по ночам, пробирались в подвалы, сидели на наших верандах, словно деревянные болванчики. Конечно, изничтожение зарослей не вынудило их уйти, но тварей хотя бы стало видно.
– Спасибо, Майк, – кивнул я. – Спасибо.
– Да уж, дружище, – вздохнул он. – Моя жена в истерике с тех пор, как узнала о вашей беде.
– Сожалею, – ответил я. – Мне пора. – Я указал взглядом на дверь.
– Все сидит и плачет, глядя на фотографии Эми.
Я слегка сомневался, что полиция ночью выложила в Интернет тысячи фотографий только для того, чтобы выдавить слезу из домохозяек вроде жены Майка. И вообще я никогда не сочувствовал истеричкам.
– Э, я тут спросить хотел… – начал Майк.
Я похлопал его по плечу и снова посмотрел на дверь, будто подгоняемый неотложными делами. Прежде чем сосед успел задать хоть какой-то вопрос, я взбежал на крыльцо и постучал в дверь собственного дома.
Офицер Веласкес проводила меня наверх, в мою собственную спальню, в мою собственную гардеробную, мимо серебристой коробки с так и не врученным подарком, и разрешила выбрать вещи. Вороша шмотки под внимательным взглядом этой молодой женщины с длинной косой, я сильно смущался. И в конце концов взял что попало – слаксы и рубашку с коротким рукавом. Бизнес-кэжуал, как будто собрался на писательский конвент.
Можно сделать интересную заметку о том, какую выбрать одежду, когда твой любимый человек бесследно пропал, подумал я. Жадного до нестандартных сюжетных ходов борзописца во мне не могло искоренить ничто.
Затолкав вещи в сумку, я обернулся и взглянул на коробку с подарком, стоявшую на полу:
– Можно посмотреть, что там?
Веласкес замялась, но решила перестраховаться:
– Нет, сэр, прошу прощения. Лучше не стоит.
Но я заметил, что оберточная бумага аккуратно разрезана:
– Но ведь ее проверяли?
Она кивнула.
– Если вы уже смотрели… – Я шагнул мимо офицера в сторону коробки.
– Сэр, я не могу вам позволить. – Она заступила мне дорогу.
– Смех, да и только. Это же мне подарок от жены.
Обойдя ее, я наклонился, взявшись одной рукой за коробку, но Веласкес обхватила меня поперек груди, удерживая. В тот же миг ярость затопила мой разум. Хоть я всю жизнь старался быть похожим на маму, характер отца зачастую прорывается, вызывая ужасные мысли и отвратительные слова.
– Сэр, здесь место преступления, вы…
«Безмозглая сука!»
Неожиданно в комнате оказался ее напарник Риордан. Я вырывался как мог – хорошо-хорошо, мать вашу! – но они стащили меня вниз. Женщина стояла на коленях возле крыльца, разглядывая ступеньки – не иначе, в поисках следов крови. Она внимательно посмотрела на меня и уступила дорогу.
По пути к Го я постарался взять себя в руки. Этот случай стал первым в бесконечной череде досадных дурацких поступков со стороны полиции в ходе следствия. Я подчиняюсь правилам, которые могу понять, а не правилам без тени смысла. Поэтому мне нужно было успокоиться. «Не противодействуй копам, – твердил я себе. – И в случае необходимости повторяй: не противодействуй копам».
* * *
Войдя в полицейское отделение, я сразу наткнулся на Бони.
– Ник, ваши родственники со стороны жены здесь, – сказала она таким голосом, будто предлагала теплый маффин.
Мэрибет и Ранд Эллиот стояли рука об руку посреди здания, как будто позировали перед фоторепортерами. Все как обычно. Я привык видеть их, поглаживающих друг другу руки, прижимающихся щекой к щеке, чмокающих в подбородок. Когда гостишь у Эллиотов, все время приходится кашлять – приготовьтесь, я вхожу, – поскольку их можно застать где угодно милующимися. Расставаясь даже ненадолго, они целовались в губы. Проходя мимо жены, Ранд хлопал ее по заднице. Такие отношения были для меня в диковинку. Мои родители развелись, когда мне исполнилось двенадцать лет, и, по моим ранним воспоминаниям, прилюдно могли обменяться разве что невинным поцелуем в щеку. На Рождество, на день рождения. Сухими губами. Даже в лучшую пору их брака отношения больше всего напоминали деловые.
– У нас закончилось молоко.
– Куплю сегодня.
– Мне нужно, чтобы ты выгладила это как следует.
– Выглажу.
– Это что, так трудно – купить молока?
Молчание.
– Ты опять забыла вызвать водопроводчика.
Вздох.
– Черт побери! Надень свое проклятое пальто, выйди из дому и немедленно купи это проклятое молоко! Сейчас же!
Такими приказами мой отец, менеджер среднего звена в телефонной компании, в лучшем случае донимал мою маму, как своего нерадивого подчиненного. А в худшем? Нет, он никогда не бил ее, но лютая злоба могла наполнять дом сутками и неделями, делая воздух влажным и густым, мешая дышать. Отец ходил выпятив челюсть, ни дать ни взять жаждущий реванша боксер, и скрипел зубами так громко, что звук разносился по всему дому. Швырял вещи, но не в нее, а рядом с ней. Я уверен, он убеждал себя: «Ни за что ее не ударю». Я уверен, он никогда не считал себя жестоким. Но отец превратил нашу семейную жизнь в бесконечное путешествие по неровным дорогам с водителем, затаившим в душе злобу, в отпуск, который не приносил радости. «Не вынуждай меня разворачивать машину!» Да пожалуйста, разворачивай!
Не думаю, что отец относился так исключительно к маме. Ничуть не меньше его раздражала любая женщина. Он считал женщин глупыми, легкомысленными, надоедливыми. «Вот тупая сука». Этими словами он характеризовал любую женщину, вызвавшую его недовольство, – водителя, официантку, школьную учительницу. Моих учительниц он, пожалуй, и в глаза-то не видел никогда, на родительские собрания не ходил – «вонючее бабье царство», как он выражался. Я помню, как в 1984 году кандидатом в президенты стала Джеральдина Ферраро, а мы всей семьей смотрели за обедом телевизор, когда прозвучала эта новость. Моя мама, моя хорошая добрая мама погладила Го по голове и сказала: «Вообще-то, здорово, по-моему». Тогда папа выключил телевизор и заявил: «Это розыгрыш! Ты же видишь, что это дурацкий розыгрыш. Все равно что обезьяну усадить на велосипед».
Прошло еще пять лет, и мама решила, что с нее довольно. Однажды, вернувшись из школы, я не застала отца. Еще утром он был, а после обеда собрался и ушел. Мама усадила нас с сестрой за обеденный стол и объявила: «Мы с вашим папой решили пожить пока порознь». Го расплакалась и закричала: «Тогда я ненавижу вас обоих»! Но вместо того, чтобы убежать к себе в комнату и там нарыдаться вдоволь, как и положено после таких слов, подошла к маме и обняла ее.
