– Вот это да! Представь себе, такая раньше – и это все испортить!
– Слышь, Ивонн, – Лоррейн посмотрела на часы, – нам ведь уже пора.
– Пошли… – согласилась Ивонн, закрывая книгу и вставая.
7. Дилемма Перки
Ребекка плакала. Она плакала каждый день, когда он приходил к ней в больницу. Это серьезно беспокоило Перки. Ребекка плакала, когда была подавлена. А когда Ребекка была подавлена, она ничего не писала, не могла писать. А когда она ничего не писала… да, Ребекка всегда перекладывала деловую сторону на Перки, который, в свою очередь, рисовал ей куда более красочную картину их финансового положения, чем обстояли дела в реальности. У Перки были свои затраты, о которых Ребекка не подозревала. У него были свои потребности – потребности, которые, как он считал, эгоистичная и самовлюбленная старая карга никогда не смогла бы понять.
Всю их совместную жизнь он потакал ее эго, подчиняя себя ее беспредельному тщеславию; по крайней мере, так оно и выглядело бы, не будь у него возможности вести свою тайную личную жизнь. Он заслуживал, как ему казалось, определенного вознаграждения. Будучи по природе своей человеком непростых вкусов, широтой души он не уступал персонажам ее чертовых романов.
Перки смотрел на Ребекку с докторским пристрастием, оценивая степень поражения. Случай был, как сказали врачи, нетяжелым. Ребекка не потеряла дар речи (плохо, подумал Перки), и его заверили, что жизненно важные функции не пострадали (хорошо, решил он). Тем не менее эффект казался ему довольно омерзительным. Половина ее лица напоминала кусок пластмассы, слишком близко полежавший у огня. Он пытался не дать самовлюбленной суке взглянуть на свое отражение, но это было невозможно. Она продолжала настаивать, пока кто-то не принес ей зеркало.
– О, Перки, я так ужасно выгляжу! – ныла Ребекка, разглядывая свое искаженное лицо.
– Ничего страшного, дорогая. Все пройдет, вот увидишь!
Давай-ка взглянем правде в глаза, старуха, ты никогда красотой не отличалась. Всю жизнь была уродиной, да еще эти чертовы шоколадки себе в рот запихивала, подумал он. И врач сказал то же самое. Ожирение, вот как он сказал. И это о женщине сорока двух лет, моложе его на целых девять лет, хоть в это и трудно поверить. Весит килограмм на двадцать больше нормы. Замечательное слово: ожирение. Именно так, как произнес его врач, клинически, по-медицински, в соответствующем контексте. Она обиделась, и он это почувствовал. Ее это задело за самое живое.
Несмотря на явную перемену в облике жены, Перки поразился, что не замечает серьезного эстетического ухудшения в ее внешности после перенесенного инсульта. На самом деле он понял, что она давно уже вызывает у него отвращение. А возможно, так было с самого начала: ее ребячливость, патологическая самовлюбленность, шумность и, больше всего, ее тучность. Она была просто жалкой.
– Ах, дорогой Перки, ты правда так думаешь? – простонала Ребекка больше сама себе, чем мужу, и обернулась к приближающейся медсестре Лоррейн Гиллеспи. – Я правда поправлюсь, сестричка?
Лоррейн улыбнулась Ребекке:
– Ну конечно, миссис Наварро.
– Вот видишь? Послушай эту молодую леди, – улыбнулся девушке Перки, приподнял густую бровь и, заглядывая ей в глаза немного дольше приличного, подмигнул.
«А она – медленный огонек», – подумал он. Перки считал себя знатоком женщин. Бывает, считал он, что красота сразу же поражает мужчину. И после шока от первого впечатления ты понемногу привыкаешь. Но самые интересные, как эта вот медсестра-шотландка, очень постепенно, но верно завоевывают тебя, снова и снова удивляя чем-то неожиданным в каждом своем новом настроении, с каждым новым выражением лица. Такие вначале оставляют смутно-нейтральный образ, рассыпающийся от того особого взгляда, которым они могут вдруг на тебя посмотреть.
– Да-да, – поджала губы Ребекка, – дорогуша-сестричка. Какая ты заботливая и ласковая, ведь правда?
Лоррейн почувствовала себя польщенной и оскорбленной одновременно. Ей хотелось только одного – чтобы поскорей закончилось дежурство. Сегодня вечером ее ждал Голди.
– И я вижу, что Перки ты понравилась! – пропела Ребекка. – Он такой жуткий бабник, ведь правда, Перки?
Перки выдавил из себя улыбку.
– Но он же такой милый и такой романтичный. Даже не знаю, что бы я без него делала.
Будучи кровно заинтересован в делах жены, Перки почти инстинктивно положил маленький диктофон на тумбочку рядом с ее кроватью вместе с парой чистых кассет. Возможно, грубовато, подумалось ему, но он был в отчаянном положении.
– Может, немного сватовства вместе с мисс Мэй слегка отвлечет тебя, дорогая…
– Ой, Перки… Ну не могу же я сейчас писать романы. Взгляни на меня – я же выгляжу просто ужасно. Как сейчас я могу думать о любви?
Перки ощутил, как тяжелое чувство ужаса придавило его.
– Глупости. Ты все равно самая прекрасная женщина на земле, – выдавил он сквозь сжатые зубы.
– Ах, милый Перки… – начала было Ребекка, но Лоррейн засунула ей в рот градусник, заставив ее замолчать.
Перки, на лице которого все еще расплывалась улыбка, оглядел холодным взглядом комичную фигуру. Ему хорошо удавался этот обман. Но его продолжала свербить пренеприятная мысль: если у него не будет рукописи нового романа о мисс Мэй, Джайлс, издатель, не даст ему аванса в сто восемьдесят тысяч за следующую книгу. А может, и того хуже – подаст в суд за невыполнение договора и потребует возместить девяносто, аванс за этот роман. Ох эти девяносто тысяч, что теперь лежат в карманах лондонских букмекеров, владельцев пабов, хозяев ресторанов и проституток.
Ребекка росла, и не только в буквальном смысле, но и как писатель. «Дейли мейл» упоминал о ней как о «величайшей из живущих романисток», а «Стандард» титуловал Ребекку «Британской Принцессой Классического Любовного Романа». Следующая книга должна была стать венцом ее творчества. Перксу нужна была рукопись, продолжение ее предыдущих книг – «Йасмин едет в Йовиль», «Пола едет в Портсмут», «Люси едет в Ливерпуль» и «Нора едет в Норидж».
– Обязательно прочту ваши книги, миссис Наварро. Моя подруга – большая ваша поклонница. Она только что закончила «Йасмин едет в Йовиль», – обратилась Лоррейн к Ребекке, вынимая градусник у нее изо рта.
– Обязательно прочти! Перки, сделай одолжение, не забудь принести книжки сестричке… и, пожалуйста, сестричка, пожалуйста, пожалуйста, зови меня Ребеккой. Я уж все равно буду звать тебя сестричкой, потому что так уж я привыкла, хотя Лоррейн звучит очень мило. Да ты и выглядишь как молодая французская графиня… знаешь, ты в самом деле похожа на портрет леди Каролины Лэм, который я где-то видела. Портрет ей явно льстил, поскольку она никогда не была такой хорошенькой, как ты, дорогуша, но она – моя героиня: удивительно романтичная натура и не боится пожертвовать репутацией ради любви, как все знаменитые женщины в истории. А ты бы пожертвовала репутацией ради любви, дорогая сестричка?
«Свиноматку опять понесло», – подумал Перки.
– М-м, это… того… не знаю, – пожала плечами Лоррейн.
– А я уверена, что да. В тебе есть что-то дикое, неукротимое. А ты как считаешь, Перки?
Перки почувствовал, как давление его поднимается и как тонкий слой соли кристаллизуется на губах. Этот халатик… пуговички… расстегиваемые одна за другой… Он с трудом изобразил холодную улыбку.
– Да, сестричка, – продолжала Ребекка, – я вижу в тебе подругу леди Каролины Лэм, на одном из пышных балов в начале девятнадцатого века, одолеваемую бесчисленными поклонниками, мечтающими вальсировать с тобой… Ты умеешь танцевать вальс, сестричка?
– Не-е, я люблю хаус, особенно джангл и все такое. Ну, транс, гэрэдж и техно тоже ничего, мне нравится ногами подрыгать.
– А ты бы хотела научиться вальсировать?
– Ну… не очень. Вот хаус по мне. И джангл в кайф. Голди меня прикалывает, вот.
– Но нужно, сестричка, нужно. – Распухшее лицо Ребекки приняло капризно-настойчивое выражение.
Лоррейн слегка смутилась, ощущая на себе пристальный взгляд Перки. Она почувствовала себя голой в этом халате, как будто она была чем-то экзотичным, объектом изучения. Но надо было идти. Скоро должна прийти сестра Патель, и если Лоррейн не поторопится, проблем не избежать.
– Из какой ты части старушки Шотландии? – с улыбкой спросил Перки.
– Из Ливингстона, – быстро ответила Лоррейн.
– Ах из Ливингстона, – откликнулась Ребекка. – Звучит просто замечательно. А ты скоро поедешь в гости домой?
– Ну это, мать навестить и все такое.
«Да, что-то такое есть в этой шотландочке», – подумал Перки. Она действовала не только на его гормоны; она каким-то образом помогала и Ребекке. Похоже, девчонка зажигала ее, возвращала ее к жизни. Когда Лоррейн ушла, его супруга продолжила свои жалостливые всхлипывания. Ему тоже было пора идти.
8. Истинное лицо Фредди
Фредди Ройл пережил тяжелый по его меркам день до позднего прибытия в больницу Святого Губбина. Все утро он провел на телестудии, снимая эпизод для передачи «От Фреда с любовью». Мальчик, который по распоряжению Фреда купался с дельфинами в аквапарке Моркамба, пока его дедушку с бабушкой возили туда, где происходит их медовый месяц, совсем раззадорился в студии и ерзал на коленках у Фредди, возбуждая его до такой степени, что им обоим потребовалось несколько дублей.
– Я люблю, кагда ани тиихие, – сказал он, – очень, очень тиихие.
Барри, продюсеру, было не до смеха.
