Признаюсь, этот комплимент меня тронул. В этом мужчине чувствовалась какая-то странная властность. Я понимала, что разъезжать глубокой ночью по Лондону с неизвестным мне человеком было бы неосторожно; я предвидела возможные опасности. Но у меня просто не хватило времени, чтобы отказаться.
– Пошли! – сказала я ему. – А как мне быть с сумкой?
– Положим ее в багажник, вместе с моей.
Я не смогу назвать вам три церкви, которые мы посетили той ночью, и рассказать, что именно играл мой таинственный спутник. Помню винтовые лестницы, по которым я поднималась с его помощью, свет луны, проникавший через витражи, и изумительную музыку. Я узнавала мелодии Баха, Форе, Генделя, но, по-моему, большую часть времени он импровизировал. И это меня потрясло. Мне казалось, что я слышу бурные излияния страдающей души. За ними следовали небесные аккорды, похожие на нежную ласку. Я словно опьянела. Я спросила этого потрясающего музыканта, как его зовут. Он ответил: Питер Данн.
– Вы, наверное, знамениты, – сказала я. – Это же дар Божий.
– Не верьте в это. Это иллюзия, навеянная ночью и временем. Я посредственный исполнитель. Но меня вдохновляет вера, а сегодня – и ваше присутствие.
Заявление такого рода меня не удивило и не шокировало. Питер Данн был одним из тех людей, с которыми уже через несколько минут устанавливаешь удивительно близкие отношения… Он был не от мира сего. Когда мы вышли из третьей церкви, он просто сказал:
– Сейчас всего лишь полночь. Вы не хотите провести оставшиеся нам три или четыре часа ожидания у меня дома? Я приготовлю вам омлет. Есть еще какие-то фрукты. Завтра должна была зайти домработница и все это забрать.
Я почувствовала себя счастливой, и уж раз я все вам рассказываю, то признаюсь, что в глубине души я надеялась, что этот вечер станет началом любви. Женщины в большей степени, чем вы, мужчины, зависят от колебаний своих чувств, своего восхищения. Эта божественная музыка, эта наполненная песнями ночь, эта мягкая и сильная рука, ведшая меня в темноте, – все порождало эти смутные желания. Если бы мой спутник захотел, я бы отдалась на его милость… Так уж я устроена.
Мне понравилась его маленькая квартирка, заполненная книгами, со стенами, выкрашенными белой краской «под яичную скорлупу», с черным бордюром. Я сразу почувствовала себя как дома. Я сама сняла шляпу и дорожное пальто. Я предложила помочь ему приготовить нам ужин в его крохотной кухоньке. Он отказался:
– Нет, я привык сам. Возьмите книгу. Я вернусь через несколько минут.
Я выбрала «Сонеты» Шекспира и успела прочесть три или четыре, отлично соответствовавшие тому восторженному состоянию, в котором я пребывала. Потом Питер вернулся, поставил передо мной маленький столик и подал еду.
– Как все вкусно, – сказала я. – Мне так нравится… Я проголодалась. Вы просто удивительный человек! Вы все так хорошо делаете. Женщина, разделяющая с вами жизнь, просто счастливица!
– Никакой женщины в моей жизни нет… Но я бы больше хотел поговорить о вас. Вы ведь француженка, это очевидно. Вы переезжаете в Америку?
– Да, я выхожу замуж за американца.
Он не выглядел ни удивленным, ни недовольным.
– Вы его любите?
– Наверное, люблю, раз я решила, что мы должны быть всегда вместе.
– Это не обязательно, – сказал он. – Есть браки, в которые люди просто втягиваются, медленно и незаметно, хотя на самом деле их не желают. Внезапно осознаешь, что взял на себя обязательства. И уже нет смелости отступить. Вот и несостоявшаяся судьба… Напрасно я говорю вам все эти пессимистические вещи, ведь я ничего не знаю о вашем выборе. Невероятно, чтобы такая женщина, как вы, могла ошибиться… Единственное, что меня удивляет…
Он замолчал.
– Говорите… Не бойтесь меня смутить. Я самый открытый человек на свете… я хочу сказать, что я лучше всех на свете умею видеть свои поступки и судить их со стороны.
– Ну хорошо! – продолжал он. – Единственное, что меня удивляет, – это не то, что американец сумел вам понравиться (среди них есть очень яркие и даже очень привлекательные люди), а то, что вы захотели провести всю жизнь с ним, в его стране… Вы действительно увидите там «новый свет», где все ценности будут для вас чужими… Может быть, это английские предрассудки… Может быть, ваш нареченный сам по себе настолько идеален, что вы не придаете никакого значения обществу, которое будет окружать вас.
Я на минутку задумалась. Не знаю почему, но мне казалось, что все, что я говорю Питеру Данну, имеет огромное значение и что я обязана точнейшим образом растолковать ему тончайшие оттенки своих мыслей.
– Не думайте так, – сказала я. – Джек (мой будущий муж) вовсе не идеальный мужчина, и я уверена, что сам по себе он не сможет восполнить мне отсутствие милого моему сердцу окружения… Нет… Джек чудесный парень, очень честный человек, он будет мне хорошим мужем в том смысле, что он не станет меня обманывать и сделает мне здоровых детишек. Но помимо этих детей, помимо его работы, политики и историй о наших друзьях, у нас будет мало общих тем для разговоров… Поймите меня, Джек вовсе не глуп; он очень удачливый бизнесмен; у него определенно есть чувство красоты, достаточно определенные вкусы… Вот только стихи, картины, музыка для него ничего не значат. Он никогда о них не думает… Это важно? В конце концов, искусство – всего лишь один из видов деятельности человека.
– Разумеется, – ответил Питер Данн. – Можно быть очень чутким человеком, но при этом не любить искусство или, вернее, не знать его… Что до меня, я даже предпочитаю откровенное безразличие активному и шумному снобизму. Но быть мужем такой женщины… По крайней мере он достаточно тонок, чтобы угадывать тайные движения души той, которая станет жить рядом с ним?
– Он так далеко не заглядывает… Я нравлюсь ему; он не знает почему; он не задает себе этот вопрос. Он не сомневается, что сделает меня счастливой… Ведь у меня будет работящий муж, квартира на Парк-авеню, шикарная машина и отличные чернокожие слуги, выбранные его матерью, уроженкой Виргинии. Чего еще может желать женщина?
– Не надо сарказма, – сказал он. – Сарказм – это всегда признак нечистой совести. Если применять его к людям, которых нам следовало бы любить, это убьет всю нежность… да, это так… И это очень важно. Единственная надежда на спасение заключается в по-настоящему нежном и сочувственном отношении к людям. Почти все они так несчастны…
– Не думаю, что Джек несчастен. Он американец, он прекрасно устроен в обществе, в котором живет и которое искренне считает лучшим в мире. Разве ему есть в чем сомневаться?
– Скоро будет – в вас. Вы научите его страдать.
Не знаю, смогла ли я дать вам это почувствовать, но в ту ночь я находилась в таком состоянии души, что была готова на все. Для меня было довольно-таки странно оказаться в час ночи одной в квартире с каким-то англичанином, которого я встретила несколькими часами ранее в аэропорту. Еще удивительнее было то, что я исповедовалась ему в своей личной жизни и в своих планах на будущее. И уж совершенно невероятным было то, что он давал мне советы, а я прислушивалась к ним почти с уважением.
Но все было именно так. Доброта и достоинство, исходившие от Питера, делали ситуацию совершенно естественной. Он не стремился выглядеть предсказателем или пророком. Вовсе нет. Он не притворялся. Он смеялся от души, если я говорила что-то смешное. Но в нем угадывалась серьезная прямота, что встречается крайне редко… Да, в этом дело… Серьезная прямота… Вы понимаете? Большинство людей не говорят, что думают. За их словами всегда прячется какая-то задняя мысль. За тем, что они произносят, скрывается то, что они хотят утаить… Или же они говорят что попало, не думая. А Питер вел себя как некоторые персонажи Толстого. Он докапывался до сути вещей. Это настолько потрясло меня, что я спросила:
– В вас есть русская кровь?
– А что? Удивительно, что вы меня спросили об этом. Да, моя мать русская, а отец англичанин.
Я была настолько горда своим маленьким открытием, что продолжила задавать вопросы:
– Вы не женаты? У вас никогда не было жены?
– Нет… Дело в том… Вы решите, что дело в гордыне… Я берегу себя для чего-то более важного.
– Для великой любви?
– Для великой любви, но это не будет любовь к женщине. У меня есть чувство, что над жалкой видимостью нашего мира есть нечто прекрасное, ради чего стоит жить.
– И вы находите это «нечто» в церковной музыке?
– Да, и в поэзии. И еще в Евангелии. Я хотел бы, чтобы моя жизнь стала чем-то очень чистым. Прошу прощения, что так говорю о себе и что делаю это так… напыщенно… так не по-британски… но мне кажется, что вы так хорошо… так быстро все понимаете…
Я поднялась и села возле его ног. Почему? Не смогу вам объяснить. Я не могла по-другому.
– Да, я понимаю, – сказала я. – Я, как и вы, чувствую, что это безумие – растрачивать жизнь, наше единственное достояние, на какие-то жалкие мгновения, бесполезные усилия, мелочные ссоры… Я хотела бы, чтобы каждый час моей жизни был таким, как эти мгновения, проведенные рядом с вами… А ведь я знаю, что этого не будет… У меня нет сил… Я поплыву по течению, потому что так легче… Я стану миссис Джек Д. Паркер; я буду играть в канасту; я улучшу свои показатели в гольфе; зимой я буду ездить во Флориду, и так будет год за годом, до самой смерти… Наверное, вы скажете мне, что это нехорошо… Вы будете правы… Но что же делать?
Я прислонилась к его коленям; в эту минуту я принадлежала ему… Да, обладание ничего не значит; главное – согласие.
– Что делать? – переспросил он. – Не терять собственную волю. Зачем плыть по течению? Вы умеете плавать. Я хочу сказать: вы способны проявить силу и утвердить себя… Это так!.. К тому же, для того чтобы взять в свои руки собственную судьбу, не нужна долгая борьба. У человека за его жизнь выпадает несколько редких моментов, когда все решается, притом надолго. Именно в эти моменты и надо найти в себе смелость сказать «да» – или «нет».
– И по-вашему, сейчас у меня как раз тот момент, когда надо найти смелость сказать «нет»?
Он погладил меня по голове, потом быстро отдернул руку и словно задумался.
– Вы задаете мне, – сказал он наконец, – трудный вопрос. Я вас почти не знаю, я ничего не знаю о вас, о вашей семье, о вашем будущем муже – так какое же я имею право давать вам советы? Я рискую совершить страшную ошибку… Не я должен ответить, а вы. Потому что только вы знаете, чего ждете от этого брака; только вы знаете все детали, по которым можно предсказать последствия… Все, что я могу сделать, – это привлечь ваше внимание к тому, что, на мой взгляд, и, думаю, также и на ваш взгляд, действительно важно, и спросить вас: «Вы уверены в том, что не убиваете все самое лучшее в себе?»
Я тоже задумалась.
– Увы! Нет, я не уверена. Самое лучшее во мне – это упование на какие-то восторги; это жажда жертвенности… В детстве я мечтала стать святой или героиней… Теперь я мечтаю посвятить себя прекрасному человеку и, если смогу, помочь ему делать его дело, выполнять свое предназначение… Вот… Я никогда раньше никому не говорила того, что сейчас сказала вам… Почему именно вам? Сама не понимаю. В вас есть что-то, располагающее к признаниям – и вызывающее доверие.
– Это «что-то», – сказал он, – называется отречением. Наверное, человек, который не ищет для себя того, что люди называют счастьем, обретает способность любить других так, как они того заслуживают, и находить в этом иную форму счастья.
