Ключ Сары

Бертран, по обыкновению, опаздывал. Я старалась не особенно переживать, но у меня не получалось. Зоэ, устав, прислонилась к стене. Бывало, я невольно улыбалась, видя, как она похожа на отца. Но не сегодня. Я подняла глаза на старинное здание. Дом Мамэ. Бывшая квартира бабушки Бертрана. Туда мы собирались перебраться. Скоро мы покинем бульвар Монпарнас с его вечным автомобильным шумом, постоянным мельканием карет «скорой помощи», едущих в соседние больницы, с его кафе, ресторанами, и обоснуемся на этой узкой спокойной улице на правом берегу Сены.

Я не очень хорошо знала квартал Марэ, но восхищалась его увядшей прелестью былых времен. Радовалась ли я предстоящему переезду? Не уверена. Но Бертран не особо интересовался моим мнением. По правде говоря, мы это почти не обсуждали. В привычном своем стиле он все решил сам. Без меня.

– Вон он, – сказала Зоэ. – И опоздал всего-то на полчаса.

Мы увидели, как он идет к нам своей небрежной, чувственной походкой. Темноволосый, худощавый, сексуальный до предела. Воплощение французского архетипа. Как всегда, он говорил по телефону. Отстав на несколько шагов, за ним следовал его компаньон. Антуан, краснолицый бородач. Их контора расположена на улице Аркад, сразу за площадью Мадлен. Бертран уже давно, задолго до нашей женитьбы, работал в архитектурном бюро, но пять лет назад создал вместе с Антуаном свое собственное.

Бертран помахал нам рукой, потом ткнул пальцем в телефон и нахмурился, выражая досаду.

– Как будто он не может повесить трубку! – усмехнулась Зоэ. – Ну конечно!

Зоэ было всего одиннадцать, но иногда складывалось впечатление, что перед тобой уже подросток. Во-первых, она на голову переросла своих подружек – «и лапы соответствующие», ворчливо добавляла она, – а еще она проявляла проницательность, от которой у меня перехватывало дыхание. Было что-то взрослое в торжественной сосредоточенности взгляда ее ореховых глаз, в том, как она задумчиво вздергивала подбородок. И такой она была всегда, даже в раннем детстве. Спокойной, зрелой, может быть, чересчур зрелой для ее возраста.

Антуан подошел поздороваться, пока Бертран продолжал телефонные переговоры, достаточно громко, чтобы никто на улице не упустил ни слова, размахивая руками, все больше гримасничая и то и дело поворачиваясь к нам, чтобы удостовериться, что мы следим за ним во все глаза.

– Проблемы с архитектором, – пояснил Антуан с легкой улыбкой.

– Конкурент? – спросила Зоэ.

– Ну да, конкурент.

Зоэ вздохнула:

– Значит, мы можем промариноваться здесь целый день!

У меня появилась мысль.

– Антуан, а у тебя, случайно, нет ключей от квартиры мадам Тезак?

– Конечно есть, Джулия, – сказал он, расплываясь в улыбке. Антуан всегда отвечал мне по-английски, хотя я обращалась к нему на французском. Полагаю, он делал это из любезности, хотя на самом деле меня это раздражало: получалось, что, несмотря на все прошедшие годы, мой французский по-прежнему слабоват.

Антуан победно взмахнул ключами. Мы решили подняться пока втроем. Зоэ проворно набрала код. Пройдя через прохладный, заросший зеленью двор, мы подошли к лифту.

– Терпеть не могу этот лифт, – сказала Зоэ. – Папа должен что-нибудь с ним сделать.

– Дорогая, он собирается перестроить квартиру твоей прабабушки, а не дом, – заметила я.

– Ну и что, хорошо бы и дом, – заметила она.

Пока мы ждали лифт, мой мобильник издал мелодию из «Звездных Войн». Я посмотрела на высветившийся номер. Джошуа, мой шеф.

Я сняла трубку:

– Мм?

Джошуа был краток и точен. Как всегда.

– Ты мне нужна в три часа. Закрываем июльский номер!

– Gee whiz![6] – сказала я довольно нахально. Услышала фырканье на том конце, и Джошуа повесил трубку. Он обожал, когда я говорила «gee whiz». Может, вспоминал молодость. А вот Антуана, похоже, мои устарелые американизмы забавляли. Я так и представляла себе, как он пытается их воспроизвести со своим французским акцентом.

Лифт был из тех, что встречаются только в Париже, – с крошечной кабиной, коваными железными решетками и деревянной двухстворчатой дверью, которая неизбежно утыкалась вам в физиономию. Прижатая к Зоэ и Антуану – который явно переборщил со своим одеколоном от Эрме, – я мельком глянула на себя в зеркало, пока мы поднимались. Вид у меня был такой же разбитый, как у старого скрипучего лифта. Что случилось с юной и свежей красоткой из Бостона, штат Массачусетс? Глядящая на меня женщина уже достигла красной зоны, той, что находится между сорока пятью и пятьюдесятью годами, no man’s land[7], — с ее обвисшей кожей, глубокими морщинами и неотвратимым приближением менопаузы.

– Я тоже ненавижу этот лифт, – мрачно сказала я.

Зоэ улыбнулась и ущипнула меня за щеку:

– Мам, даже Гвинет Пэлтроу была бы похожа на зомби в этом зеркале.

Я не смогла удержаться от улыбки. Типичное дочкино замечание.

Мать заплакала, сначала тихонько, потом все сильнее и сильнее. Девочка растерянно смотрела на нее. За свои десять лет она ни разу не видела, чтобы мать плакала. В горестном изумлении она наблюдала, как слезы прокладывают след на ее бледном искаженном лице. Она хотела попросить ее не плакать, ей было невыносимо стыдно, что мать шмыгает носом перед этими странными людьми. Но оба мужчины не обращали на ее слезы никакого внимания. Они велели ей поторапливаться. Время поджимало.

В спальне по-прежнему крепко спал ее младший брат.

– Но куда вы нас ведете? – взмолилась мать. – Моя дочь француженка, она родилась в Париже, почему вы забираете ее тоже? Куда вы нас ведете?

Оба мужчины молчали. Они смотрели на нее сверху вниз, огромные и грозные. У матери в глазах стоял ужас. Она пошла в свою комнату и упала на кровать. Через несколько мгновений она выпрямилась и посмотрела на дочь. С застывшим, как маска, лицом она проговорила на одном дыхании:

– Разбуди брата. Оденьтесь оба. Возьми какую-нибудь одежду для вас обоих. Торопись, торопись, ступай!

Брат онемел от страха, заметив мужчин в приотворенную дверь. Он посмотрел на мать – та, полуодетая, рыдала, хватая какие-то вещи. Собрал в кулак все силенки четырехлетнего мальчика и отказался двигаться. Сестра попыталась его уговорить, ласково поглаживая. Все было напрасно. Он уперся, стоя неподвижно и скрестив руки на груди.

Девочка скинула ночную рубашку, схватила хлопчатобумажную блузку, юбку. Надела башмаки. Брат следил за ней, не шевелясь. Из своей комнаты они слышали, как плакала мать.

– Я спрячусь в наш тайник, – пробормотал он.

– Нет! – приказала сестра. – Ты пойдешь с нами, так надо!

Она схватила его, но он вырвался и скользнул в длинный глубокий шкаф, встроенный в стену. Туда, где они обычно играли в прятки. Они всегда укрывались там, задвигая створки изнутри. Это был их маленький домик. Папа и Мама прекрасно знали о тайнике, но делали вид, будто ведать не ведают. Они выкликали их имена прекрасными звонкими голосами.

«Да куда же подевались эти дети? Как странно, ведь минуту назад они были здесь!»

А они с братом хихикали от удовольствия.

В этом шкафу они держали фонарик, книги и даже графин с водой, Мама наполняла его каждый день. Брат еще не умел читать, и сестра читала ему вслух. Он любил слушать книжку «Добрый маленький чертенок»[8]. Ему очень нравилась история про сироту Шарля и ужасную мадам Мак’Миш и как Шарль мстил ей за все ее жестокости. Сестра перечитывала книжку без конца.

Девочка посмотрела на брата, чье лицо маячило в темноте. Он вцепился в своего любимого плюшевого медвежонка, и ему было уже не так страшно. В конце концов, наверно, здесь он будет в безопасности. У него есть вода и фонарик. Он станет рассматривать картинки в книге графини де Сегюр, иллюстрации к его самой любимой истории про чудесную месть Шарля. Может, будет лучше, если она пока оставит его здесь. Те люди ни за что его не найдут. А она придет за ним позже, днем, когда ей разрешат вернуться. И папа, если поднимется из подвала, будет знать, где прячется его мальчик.

– Тебе там страшно? – спросила она мягко, слыша, что ее уже зовут те мужчины.

– Нет, – сказал он. – Мне не страшно. Закрой меня. Они меня не схватят.

Она задвинула створку, повернула в замке ключ. Положила его себе в карман. Замочная скважина была спрятана за фальшивым вращающимся выключателем. Невозможно было угадать контуры шкафа в стенной панели. Да, брат будет в безопасности. Она уверена.

Девочка в последний раз прошептала имя брата и приложила ладонь к дереву:

– Я вернусь позже. Обещаю.

Мы зашли в квартиру, ощупью отыскивая выключатели. Света не было. Антуан отворил пару ставней. В квартиру проникло солнце. В комнатах было пыльно и пусто. Без мебели гостиная казалась огромной. Золотистые лучи падали наискось в высокие грязные окна, выписывая световые узоры на темных плашках пола.

Я оглядела комнату: пустые полки, прямоугольные следы на стенах, там, где когда-то висели прекрасные картины, мраморный камин, в котором на моей памяти зимой горел такой уютный огонь и Мамэ подходила к нему погреть свои изящные белые руки.

Я подошла к окну и посмотрела на тихий зеленый двор. Порадовалась, что Мамэ покинула квартиру, не увидев своего пустого дома. Ее бы это потрясло. Это и меня потрясало.

– Здесь еще пахнет, как Мамэ, – сказала Зоэ. – «Шалимаром»[9].

– А еще этой ужасной Минет, – добавила я, затыкая нос. Минет была последним домашним питомцем Мамэ. Сиамская кошка, страдающая недержанием.

Антуан бросил на меня удивленный взгляд.

– Кот, – пояснила я по-английски. Разумеется, я знала, как будет женский род от слова «кот», но знала и другое значение этого слова по-французски[10]. А услышать, как Антуан прыскает в ответ на некую сомнительную двусмысленность, было последним, чего мне в данный момент хотелось.

Антуан окинул все вокруг профессиональным взглядом.

– Электричество больше не соответствует нормам, – заметил он, указывая на старые фарфоровые пробки. – Отопление тоже антикварное.

Огромные радиаторы были черными от окалины и чешуйчатыми, как змеиная кожа, если не больше.

– Погоди, ты еще не видел кухню и ванную, – сказала я.

– У ванны ножки в форме львиных лап, – добавила Зоэ. – Мне будет жалко, если ее поменяют.

Антуан обследовал стены, слегка их выстукивая.

– Думаю, вы с Бертраном хотите все обновить? – предположил он, глядя на меня.

Я пожала плечами:

– Не имею представления, чего он в точности хочет. Это была его идея перебраться сюда. Я не горела желанием. Мне хотелось чего-нибудь… более практичного. Чего-нибудь поновее.

Антуан улыбнулся:

– Но здесь все будет новым, когда мы закончим.

– Возможно. Но для меня это всегда будет квартира Мамэ.

Отпечаток Мамэ лежал здесь на всем, хотя сама она вот уже девять месяцев как переехала в дом для престарелых. Когда-то на меня произвели сильное впечатление старинные картины, мраморный камин, на котором стояли семейные фотографии в серебряных рамках, мебель, прекрасная своей элегантной и сдержанной простотой, множество книг на полках в библиотеке, кабинетный рояль, покрытый роскошным алым бархатом. Ярко освещенная гостиная выходила в тихий внутренний двор, его противоположная стена была густо увита плющом. Именно в этой комнате я увидела ее в первый раз, неловко протянула руку, еще не освоившись с тем, что моя сестра называла «французской манией целоваться».

Парижанкам не пожимают руку, даже в первый момент знакомства. Их расцеловывают в обе щеки.

Но тогда я этого еще не знала.

Мужчина в бежевом плаще снова просмотрел свой список.

– Погодите, – сказал он коллеге, – не хватает еще одного ребенка. Мальчика.

Он назвал его имя.

Сердце девочки на мгновение замерло. Мать посмотрела в ее сторону. Малышка украдкой прижала палец к губам. Двое мужчин этого не заметили.

– Где мальчик? – спросил мужчина в плаще.

Девочка сделала шаг вперед, судорожно сжимая руки.

– Моего брата здесь нет, месье, – сказала она на прекрасном французском языке урожденной парижанки. – Он уехал в начале месяца с друзьями в деревню.

Человек в плаще внимательно на нее посмотрел. Потом сделал знак полицейскому:

– Обыщите квартиру. Побыстрее. Может, отец тоже прячется.

Полицейский проверил одну за другой все комнаты, добросовестно открывая каждую дверь, заглядывая под кровати и в шкафы.

Пока один обходил квартиру, другой ждал, прохаживаясь туда-сюда. Когда он повернулся к ним спиной, девочка быстро показала матери ключ. «Папа придет за ним, придет позже», – прошептала она. Мать кивнула, как бы сказав: хорошо, я поняла, где он. Однако она начала хмурить брови, глазами указывая на ключ и жестами давая понять, что девочка должна оставить ключ отцу, причем так, чтобы тот понял, где его искать. Мужчина внезапно обернулся и посмотрел на них. Мать застыла. Девочка дрожала от страха.

Какой-то момент он разглядывал их, потом резким движением захлопнул окно.

– Прошу вас, здесь так жарко, – взмолилась мать.

Мужчина улыбнулся. Девочка подумала о том, что никогда не видела такой уродливой улыбки.

– Мы предпочитаем, чтобы окна были закрыты, мадам, – отрезал он. – Не далее как этим утром одна женщина выбросила своего ребенка из окна, а потом и сама выпрыгнула. Нам бы не хотелось, чтобы такое повторилось.

Мать в ужасе не проронила ни слова. Девочка устремила на мужчину ненавидящий взгляд. Ей было отвратительно в нем все до мельчайших деталей. Она проклинала его красную физиономию, влажный рот, широко расставленные ноги, сдвинутую на затылок фетровую шляпу, пухлые руки, сложенные за спиной.

Она ненавидела его всеми фибрами своей души, как никого никогда в своей жизни не ненавидела, даже того мерзкого мальчишку в школе, Даниэля, который с придыханием шипел ей ужасные вещи, мерзкие вещи про акцент ее родителей.

Она напрягла слух, стараясь уловить малейшие звуки тщательного обыска. Он не найдет братика. Слишком хорошо скрыт шкаф. У малыша надежное убежище. Они никогда его не найдут. Никогда.

Полицейский вернулся, пожал плечами и покачал головой.

– Никого, – сказал он.

Мужчина в плаще подтолкнул мать к двери. Потребовал ключи от квартиры. Та молча их протянула. Друг за другом они спустились по лестнице; сумки и пакеты, которые несла мать, мешали идти быстрее. Девочка судорожно пыталась сообразить: как ей передать ключ отцу? Где его оставить? У консьержки? А вдруг она в этот час еще спит?

Как ни странно, консьержка была уже на ногах и ждала у двери своей каморки. Девочка заметила на ее лице странное выражение – какое-то злобное ликование. «Что это означает? – подумала малышка. – Почему консьержка смотрит только на двоих мужчин, почему не смотрит ни на нее, ни на мать, как будто не желает встречаться с нами взглядом, словно никогда раньше нас не видела? Ведь мать всегда была любезна с этой женщиной, иногда сидела с ее девочкой, маленькой Сюзанной, которая часто плакала, потому что у нее болел живот. Мать была очень терпелива, без устали пела Сюзанне песенки на своем родном языке, и малютке это нравилось, она мирно засыпала».