Перед домом их ждал экипаж с парой лошадей; на козлах восседал Гуд – тот самый старик-негр, что играл на скрипке во время их первого ужина и поймал черепаху для второго. Бидвелл, Вудворд и Мэтью поочередно забрались в карету, которая под низкими клубящимися тучами повезла их от дома мимо источника и далее по улице Мира. Люди на улице попадались, но нечасто; из-за такого освещения – или его недостаточности – утро казалось особенно угрюмым, и Мэтью мог удостовериться воочию, как быстро утекает жизнь из этого злосчастного поселения.
У бесполезных ныне солнечных часов Гуд свернул на восток по улице Правды. С приближением к темнице у Бидвелла, похоже, начали пошаливать нервы, и он попытался снять напряжение двойной понюшкой табаку. Гуд объехал свиней, развалившихся в луже посреди улицы Правды, и вскоре остановил экипаж перед глухими стенами тюрьмы. У входа их поджидали двое: Николас Пейн и широкогрудый здоровяк не менее шести футов ростом. Треуголка на его макушке не могла скрыть пламенно-рыжие волосы; того же цвета была и его длинная неухоженная борода.
По выходе из кареты Бидвелл представил друг другу Вудворда, Мэтью и рыжебородого гиганта.
– Это мистер Ганнибал Грин, наш тюремный надзиратель.
Когда судья пожимал покрытую рыжими волосами руку, у него возникло ощущение, что его пальцы в любой миг могут быть сломаны, как сухие хворостинки. Темные, неопределенного оттенка, глаза Грина прятались в глубине глазниц и – по оценке Мэтью – не выражали ничего, кроме готовности нанести тяжкие увечья всякому, кто не понравится их обладателю.
Бидвелл медленно, глубоко вздохнул.
– Войдем? – сказал он.
Грин без лишних слов достал из кармана кожаного камзола пару ключей на шнурке и вставил один из них в скважину висячего замка, запиравшего дверь тюрьмы. Одним резким поворотом открыв замок, он снял натянутую поперек двери цепь, а затем толчком распахнул дверь. Внутри был кромешный мрак.
– Ждите здесь, – буркнул он и вошел в дом, тяжело топая по неотесанным доскам пола.
При взгляде в темный провал тюремного входа судья и его секретарь ощутили гнетущую тревогу. Изнутри в лица им потянуло сладковато-горьким запахом мокрой соломы, а также пота и прочих телесных выделений, невольно наводя на мысль, каково это быть запертым в такой духоте и сырости. Вскоре объявился Грин с фонарем, замызганное стекло которого едва пропускало свет.
– Заходите, – сказал он.
Бидвелл еще раз торопливо набил ноздри табаком и вошел первым.
Здание нельзя было назвать просторным. За прихожей располагались четыре камеры, забранные железными решетками, по две слева и справа от прохода. Пол был устелен соломой. Мэтью предположил, что когда-то здесь была небольшая конюшня, впоследствии переоборудованная в тюрьму.
– Наконец-то пришли, слава те Господи! – раздался мужской голос справа. – Я уж начал думать, что обо мне забыли!
Тюремщик не обратил на него внимания. Он поднял руку высоко над головой, взялся за свисавшую с потолка цепь и сильно ее потянул. Со скрежетом и скрипом под потолком открылся люк, впустив в помещение немного свежего воздуха и столь нужного сейчас света.
При этом освещении – мутно-сером, но все же намного более ярком, чем свет тюремного фонаря, – они разглядели мужчину в ближайшей ко входу камере, который стоял, вцепившись обеими руками в прутья и прижимая к решетке обросшее щетиной лицо с такой силой, словно надеялся каким-то образом протиснуться сквозь нее на волю. Он был молод – всего пятью-шестью годами старше Мэтью, – но уже располнел в талии. У него были крупные мясистые руки и бычья шея; спутанные черные волосы падали на лоб и почти скрывали серые глаза, блестевшие по сторонам грушевидного носа, который – как и его щеки – был изрыт оспинами.
– Я готов выйти отсюда! – объявил он.
– Она в дальней камере, – сказал Бидвелл судье, игнорируя молодого человека.
– Эй, Бидвелл! – крикнул тот. – Черт тебя возьми, я же сказал, что готов…
Хрясь! – кулак Грина врезался в одну из державшихся за решетку рук. Заключенный взвыл от боли и отступил вглубь камеры, прижимая к груди разбитые пальцы.
– Говори с уважением, – сказал Грин, – или не говори вовсе. Усек?
– Ой-ой-ой, ты чуть не сломал мне руку!
– Ноулз, тебе по приговору осталось сидеть еще один день и одну ночь, – обратился к нему Бидвелл. – Тебя выпустят завтра утром, и ни минутой раньше.
– Послушайте! Прошу вас! – теперь уже просительным тоном произнес Ноулз, вновь приближаясь к решетке. – Я не вынесу здесь еще одной ночи, сэр! Клянусь Богом, не вынесу! Эти крысы меня доконают! Сожрали почти всю мою еду и мне самому чуть глотку не перегрызли, еле отбился! Неужто мне мало этого наказания, сэр?
– Тебя приговорили к трем дням и трем ночам. Значит, ты должен отсидеть этот срок.
– Постойте! Постойте! – быстро заговорил Ноулз, прежде чем остальные двинулись дальше по проходу. – На самом деле я не крыс боюсь! Я боюсь ее… – Последнюю фразу он произнес шепотом, кивком указав на последнюю камеру слева от прохода. Глаза его расширились от ужаса. – Боюсь, она меня убьет, сэр!
– Она тебе угрожала?
– Нет, сэр, но… в общем… я кое-что слышал.
– Что именно?
Теперь уже Бидвелл заинтересовался всерьез и навострил слух.
– Прошлой ночью… в темноте… она с кем-то разговаривала, – прошептал Ноулз, вновь прижав лицо к прутьям решетки. – Я мало что смог разобрать… но я услышал, как она говорила слово «хозяин». Да, сэр, я это услышал. Она сказала «хозяин» раза три или четыре. А потом начала хохотать, и не дай мне Господь еще когда в жизни услышать такой жуткий, нечестивый смех…
– А что было потом?
– Ну… она еще что-то там говорила, не знаю с кем или с чем. Тарабарщина какая-то, будто луну заговаривала. – Он облизнул губы, мельком оглядел Вудворда и Мэтью и вновь обратился к Бидвеллу. – А потом… потом я увидел свет в той стороне. Вроде как огонь, только холодный с виду и голубого цвета. Да, сэр. Холодный голубой огонь, и он горел в ее камере. Я лег на пол в углу, потому как и видеть не желал, что там творится…
– Рассказывай дальше, – потребовал Бидвелл, когда пауза слишком затянулась.
– Ну так вот, сэр… потом что-то начало гудеть и жужжать. И вроде как большая муха вылетела из ее камеры. Только она светилась голубым цветом, и воздух вокруг прям искрился. Она прилетела сюда и начала виться вокруг моей головы, а я отмахивался, но, сказать по правде, даже касаться ее не хотел. Она все кружила и кружила, а я забился в тот уголок и накидал на себя соломы, чтобы, значит, от нее отгородиться. Напослед она от меня отцепилась и улетела.
– Улетела? Куда?
– Знать не знаю, сэр. Просто исчезла.
Бидвелл мрачно посмотрел на судью.
– Теперь видите, с чем мы столкнулись? Хозяин этой ведьмы способен принимать облик тварей, каких не существует в природе.
– Так оно и есть, сэр! – подхватил Ноулз. – Мне не жить, коли останусь тут с ней! Я ведь здесь много чего навидался, и за это она меня наверняка прикончит!
– Могу я задать вопрос? – обратился Мэтью к Бидвеллу; тот кивнул. – Какое преступление совершил этот человек?
– Он до крови отлупил свою жену выбивалкой для ковров, – сказал Бидвелл. – Доктору Шилдсу пришлось заняться ее лечением. А поскольку это было уже второе преступление Ноулза, я распорядился посадить его под замок.
– А каким было первое преступление?
– Таким же, – ответил Бидвелл.
– Она лгунья и стерва! – категорически заявил Ноулз. – У этой женщины язык как помело! Клянусь, даже святой не удержался бы и снес ей башку топором, только чтобы не слышать ее трепотню! – Он снова устремил взгляд на Бидвелла. – Так вы отпустите меня, спасете мою жизнь?
– Ну… – Бидвелл взглядом попросил судью помочь в этом вопросе. – Ричард Ноулз, вообще-то, добрый христианин. Мне не хочется оставлять его на произвол этой ведьмы. Что бы вы посоветовали, сэр?
– Его жена выздоровела?
– Она сейчас в лечебнице доктора Шилдса. У нее сломана рука и вся спина в синяках. Но… все ж таки, сэр… она по праву принадлежит Ноулзу, будучи его законной супругой.
– У меня есть предложение, – сказал Мэтью. – Раз уж мистер Ноулз прошлой ночью смог отразить нападение Дьявола с помощью горстки соломы, то он, без сомнения, сможет отбиться от всех демонов преисподней с помощью выбивалки для ковров. Почему бы не принести ему выбивалку для самозащиты?
Бидвелл медленно моргнул.
