– Как мы и договаривались. «Розовым утром алел белый свет» из «Мейстерзингеров». В переводе на итальянский.
– Нет-нет. Послушай меня. Кардинал от папской курии в судейской комиссии, очень-очень важный человек, немецкий кардинал. А потому ты должен петь Вагнера по-немецки.
– Так мне даже больше нравится. А зал большой?
– Очень большой, с широким балконом первого яруса. Зал будет битком набит. Ни одного свободного места. Акустика исключительная. Судьи будут сидеть на сцене, причем жюри будет состоять из самых важных и сведущих людей, профессоров музыки, членов папской курии, включая кардинала, а также членов Музыкального общества. Я попросил разрешения посадить нашу маркизу вместе с жюри, но получил твердый отказ. Поскольку это может быть расценено как протекционизм и настроить против тебя судей.
– Охотно верю. И где ж тогда будет сидеть маркиза?
– Все участники конкурса – их число будет уменьшено до двадцати – займут передний ряд. А ряд за ними, отгороженный от зала шнуром, отведен для почетных гостей, включая нашу добрейшую хозяйку.
– Прекрасно! Полагаю, на сцену поднимаются по ступенькам?
– Именно так. Кандидаты по очереди поднимаются на сцену, исполняют две вещи из обязательной программы и получают свои оценки. После подсчета очков десять человек выбывают.
– И могут отправляться домой, бедняги!
– Да, они выбывают из числа участников конкурса. Оставшимся участникам предлагается исполнить очень сложное музыкальное произведение, им ставят оценки, потом подсчитывают очки. Шесть человек, получивших наименьшее количество очков, выбывают. Потом оставшимся четырем предлагается еще более сложный отрывок, после чего двое выбывают, а двое остаются. Эти двое уже могут выбрать произведение по собственному желанию. Их исполнительское мастерство будет оценено судьями, после чего один уедет ни с чем, а другой – с призом.
– Довольно жестокая процедура.
– Но в высшей степени справедливая, дорогой Десмонд. Для того чтобы кто-то один мог победить, все остальные должны проиграть. И, кроме того, какая возможность переживать и насладиться музыкой для aficionados![20 - Любитель, знаток, истинный ценитель искусства (исп.).] И можешь мне поверить, таких поклонников музыки, готовых аплодировать, очень и очень много.
– Или освистать, – бросив взгляд на часы, заметил Десмонд. – Еще только десять часов. Еще два часа мучительного ожидания.
Он вскочил с места и стал бродить по комнате, разглядывая книги на полках. И вот на нижней полке, отведенной под издания меньшего формата и более личного характера, он вдруг увидел зеленую книжечку, озаглавленную «Геральдика Ирландии». Десмонд взял книгу, открыл и стал перелистывать, пока не дошел до форзаца, а там под хорошо знакомым экслибрисом своего отца он увидел сделанную чернилами, теперь уже выцветшими, надпись:
Моей драгоценной Маргарите, в знак моей нежнейшей привязанности и глубочайшего уважения.
Дермот Фицджеральд
Десмонд застыл, не в силах пошевелиться. Его вдруг захлестнула волна чувств: внезапного озарения и запоздалого осознания. Теперь он понял причины доброты, щедро расточаемой ему в этом доме. А еще он заметил, что книгу много раз перечитывали. Он осторожно поставил томик на место так, чтобы от других книг его отделяла какая-то доля дюйма, и направился к двери.
– Идешь переодеваться? – поинтересовался отец Петитт.
– Да, уже пора.
Десмонд медленно поднялся по лестнице. Открыв дверь в свою комнату, он вдруг заметил идущую ему навстречу маркизу, которая выглядела посвежевшей, отдохнувшей и очень элегантной в костюме из темного итальянского шелка.
– Добрый день, мой дорогой Десмонд.
Он не ответил, а молча взял ее руку и, глядя ей прямо в глаза, стал нежно целовать пальчик за пальчиком. Десмонд был мастер на глупые выходки, и объектам тех самых выходок они, похоже, даже нравились.
– Ты вгоняешь меня в краску. Хорошо, что на мне толстый слой румян, – улыбнулась маркиза. – Чем ты занимался сегодня утром?
– Читал, мадам. Чрезвычайно интересную книгу по геральдике. Мне было приятно обнаружить, что и мы, Фицджеральды, там упомянуты.
Интересно, поняла ли она? Уже потом, ближе к вечеру, он обнаружил, что книгу переставили на другое место, повыше. Но сейчас маркиза все с той же улыбкой несколько поспешно произнесла:
– А теперь иди и готовься к бою.
Оставшись один, Десмонд помылся, побрился тщательнее обычного, причесался и надел новую одежду. Рубашка была белоснежной, а прекрасно скроенный костюм практически ничего не весил. А ботинки, ботинки… Сшитые из мягчайшей кожи, они сидели на ноге, точно перчатка, и совсем не жали, как обычно бывает, когда надеваешь новую обувь. «Да, лучшее – оно лучшее и есть, – подумал Десмонд. – Хотя какая жалость, что и стоит оно недешево».
К сожалению, маленькое зеркало не позволило ему рассмотреть себя целиком, и он проворно сбежал вниз по ступенькам, надеясь, что выглядит отлично. Маркиза с отцом Петиттом уже нетерпеливо прохаживались по холлу, ожидая его появления. При виде Десмонда они застыли на месте, впрочем, как и он сам.
– Десмонд, не могу поверить своим глазам! Неужто это ты?! – охнул отец Петитт.
Маркиза, которая не произнесла ни слова, критически оглядела Десмонда со всех сторон.
– Неужели одежда способна так изменить человека? – удивился Десмонд.
– Дорогой отец Десмонд, – улыбнулась маркиза, – вы только представьте себе, как я выглядела бы в залатанной юбке и платке, как у прачки? В любом случае я довольна, очень-очень довольна тобой. Я не сомневалась, что Караччини не подведет. Само совершенство – тут уж ни прибавить, ни убавить! А теперь хочу предложить вам немного перекусить. – И когда все расселись за полупустым обеденным столом, маркиза поинтересовалась: – Надеюсь, вы плотно позавтракали?
– Весьма, – выдавил из себя отец Петитт.
– То был лучший завтрак со времен моего детства на ферме!
– Десмонд, ведь ты ни разу в жизни не был на ферме!
– Конечно нет, мадам, но мне очень хотелось сгустить краски.
– Ну ладно, хотя в любом случае сейчас на многое не рассчитывай. Тебе нельзя наедаться, так как переедание плохо скажется на голосе.
Им подали бульон с плавающим в нем сырым яйцом, а затем тонкие ломтики ананаса во фруктовом сиропе.
– Это поможет прочистить горло, – заметила маркиза и, озабоченно посмотрев на часы, добавила: – А теперь у нас едва хватит времени выпить кофе. Досадно, но они там у себя в филармонии блюдут официоз и опаздывать нельзя.
Наспех глотнув крепкого черного кофе, буквально через минуту все уже сидели в закрытой машине, которая везла их в сторону расположенного в конце Виа ди Пьетра концертного зала, где перед турникетами скопились толпы народу.
– Мы сейчас пройдем через служебный вход. Не удивляйтесь, там все такое чопорное и старомодное, – отрывисто произнесла маркиза, прокладывая дорогу к узкой боковой двери.
Здесь тоже толпился народ, однако после предъявления пропуска Десмонда маркизу и ее спутников незамедлительно впустили внутрь. Их препроводили сначала в служебное помещение, а затем – в зрительный зал, где Десмонд с отцом Петиттом заняли места в первом ряду, предназначенные для участников конкурса. Мадам маркиза села во втором ряду сразу за ними, там, где кресла были отгорожены от зрительного зала.
Зал уже был заполнен наполовину, а публика все продолжала прибывать. На сцене на бархатной подставке был выставлен приз – Золотой потир, – и по мере того, как конкурсанты – молодые священники самых разных габаритов – нервно занимали свои места, напряжение постепенно росло.
– Какое утомительное ожидание. Наверное, все эти приготовления тебя вконец измотали? – спросил отец Петитт, беспокойно ерзавший на сиденье.
– Да, – отозвался Десмонд. – Я, пожалуй, закрою глаза. Растолкайте меня, когда все начнется.
Минут двадцать Десмонд сидел с закрытыми глазами, демонстративно не обращая внимания на толчею и суету кругом, пока энергичный шлепок по плечу не вернул его к действительности. Открыв глаза, Десмонд обнаружил, что конкурсанты уже выстроились в ряд, судьи заняли места за бархатным шнуром в левой части сцены, в то время как в глубине сцены вокальный квартет в сопровождении струнного оркестра приготовился открыть церемонию исполнением «Veni Creator Spiritus». Постепенно все присутствующие – конкурсанты, пианист, зрители и даже судьи – присоединились к исполнению этого прекрасного гимна, – и волны сладкозвучной музыки наполнили зал.
После этого вперед вышел секретарь Итальянского общества любителей музыки и в короткой речи обозначил основную задачу конкурса: всемерно поддерживать и повышать интерес европейских стран к песнопению мессы, сохранять древнюю традицию самого прекрасного обращения к Господу, ибо традиции этой в настоящее время, увы, угрожает суета и спешка нашего времени и, более того, ею готовы пожертвовать ради постоянного сокращения продолжительности церковной службы. Он особо поблагодарил членов Римской курии и, в частности, его преосвященство кардинала Граца за согласие войти в состав жюри, дабы способствовать более справедливому и беспристрастному судейству. Затем секретарь многозначительно обвел глазами переполненный балкон первого яруса и нижайше попросил тех, кто пробрался сюда тайком, чтобы поддержать своего кандидата, избегать всякого рода манифестаций, так как в любом случае справедливость восторжествует. И наконец он объявил о начале конкурса.
Десять конкурсантов, сидевших с краю, поднялись по ступенькам на сцену и заняли место на длинной скамье, ближе к кулисам. После того как было объявлено первое конкурсное музыкальное произведение, конкурсанты, вызываемые по очереди, выходили вперед и пели.
Десмонд, как и можно было предположить, слушал очень внимательно. У всех были неплохие голоса, больше подходящие для хорового пения и несколько теряющиеся в огромном зале, хотя два конкурсанта помоложе явно нервничали и не сумели показать все, на что способны, а третий вызвал смех в зале жеманной жестикуляцией: он прижимал руку к сердцу – сначала одну, а потом и обе сразу, – демонстрируя сценические эмоции.
Потом наступила очередь второй десятки. Попавший в нее Десмонд должен был петь последним, и это несколько нервировало его, причем не только потому, что конкурсант, выступавший непосредственно перед ним – послушник из Абруцци, – пел действительно великолепно и заслужил бурную овацию своей группы поддержки на галерке, но и потому, что появление самого Десмонда, поначалу встреченное крайне равнодушно, вызвало затем свист и улюлюканье на той же галерке.
