Сквозь мрак забвения. Статьи, рецензии 2021 года

Деревенщик-производственник

Несколько лет назад мы заговорили с родителями о советской литературе времен так называемого застоя. Я, помню, утверждал, что с конца 1960 до начала 1980-х мало что появлялось стоящего, почти ничего не пережило испытание временем, многие и многие забыты, в том числе и Виль Липатов. С чего я упомянул именно его? Наверное, потому, что незадолго до того прочитал в старенькой, истрепанной «Роман-газете» его роман «Игорь Саввович», был впечатлен не столько сюжетом, сколько слогом, интонацией, какой-то тяжелой и крепкой авторской поступью. До «Игоря Саввовича» я читал повесть «Серая мышь» и видел два фильма по липатовским произведениям. Но ощущение прошлого, которое уносит река времён, было сильно.

«Почему это забыт? – возмутилась мама. – Мы отлично помним и перечитываем».

Хотелось ответит: «Отлично», – но остановило то, что родителям далеко за семьдесят. Может быть, отлично помнят шестидесятилетние, но для моего поколения, людей в районе пятидесяти, Виль Липатов и его сверстники – или неизвестны вовсе, или смутно знакомы по пионерско-комсомольской юности.

А ведь их книги могут быть интересны и полезны и сегодня. Не стоит сдавать их в утиль или прятать в чулан. Лучше – полистать, а то и зачитаться…

Мы договорились с редакцией «Горького», что примерно раз в месяц я буду предлагать сайту очерк об известных сорок – пятьдесят лет назад писателях, а ныне забытых или полузабытых. Это не значит, что я специалист по этому периоду русской литературы – в процессе работы над этими очерками я хочу сам узнать о нем больше, открыть неизвестное мне, а заодно заинтересовать кого-нибудь из читателей.

Начну как раз с Виля Липатова, знакового писателя 1970-х, на чьих книгах выросли последние советские романтики, чьих героев и антигероев искренне горячо обсуждали на собраниях; экранизации собирали миллионы зрителей. Теперь книги почти не переиздают, фильмы почти не показывают по телевидению, об авторе очень редко вспоминают историки литературы. Творческое наследие Липатова напоминает закрытую бронзовую книгу на его могиле…

Как и большинство писателей первого ряда 1970-х, Виль Липатов дебютировал в «оттепельные» 50-е. Одна из первых публикаций состоялась в журнале «Юность» в 1956-м. Два рассказа – «Самолетный кочегар» и «Двое в тельняшках». Вот самое начало первого рассказа: «Он появился в конторе лесозаготовительного пункта в середине июня. Шло важное заседание. Час тому назад у дизельного трактора расплавили подшипники, и теперь начальник пункта Сухов, покрасневший и взъерошенный, искал виновных».

По сути, это и стало главной темой прозы и очерков Виля Липатова: случаи на производстве, но не на больших заводах, а в леспромхозах, в бригадах рыбаков, лесосплавщиков; действие происходит в основном в деревнях и рабочих поселках. Наверное, поэтому автора часто причисляли к деревенщикам. Процитирую дневниковую запись литератора Георгия Елина от 29 мая 1979 года:

«Звонит Коля Булгаков: чем занят? Говорю, что пишу заказной текст про деревенскую прозу (ворчливый), перечисляю авторов. Коля даёт совет:

– Только Виля Липатова не ругай. Не совсем удобно, когда он в таком положении.

– А в каком он положении?

– Да в общем-то в незавидном – он умер».

А Александр Бурьяк в своем, мягко говоря, нелицеприятном по отношению к Липатову очерке из серии «Критические портретики» называет его «деревенщик и… производственник». По-моему, очень точно…

Родился будущий писатель в 1927 году далеко от литературных столиц – в Чите. Родители (отец – журналист, мать – учительница, оба большевики времен Гражданской) вскоре разошлись, и Виль вместе с мамой попал на Дальний Восток. Затем были села Новокороткино и Тогур в Томской области. Учился в Новосибирском институте военных инженеров, затем поступил на отделение истории Томского педагогического института. Работал журналистом в разных городах страны – Томск, Асино, родная Чита, Брянск… В 1967-м, уже известным писателем, осел в Москве. Умер в 52 года…

Да, книги Виля Липатова почти не переиздают в последние десятилетия. Некоторая известность поддерживается фильмами, которые время от времени показывают по телевизору – «И это всё о нем», «Инженер Прончатов», «Деревенский детектив» и его продолжения «Анискин и Фантомас» и «И снова Анискин», благо в них снимался актерский цвет того времени: Евгений Леонов, Эммануил Виторган, Игорь Костолевский, Людмила Чурсина, Альберт Филозов, Валентина Талызина, Михаил Жаров, Татьяна Пельтцер, Михаил Глузский, Тамара Семёна, Инна Макарова…

Но время меняется всё сильнее, поколения, помнящие реалии 1960 – 1980-х постепенно уходят, и наверняка книгам и фильмам по сценариям Виля Липатова скоро тоже выйдет срок.

Это ведь большая проблема: срок годности литературы. Единичные произведения живут столетия, в основном же – в том числе и очень талантливых авторов – уходят в небытие. Я сам не раз критиковал обилие вневременных романов, повестей, рассказов, то есть тех, где действие происходит непонятно когда, герой работает неизвестно где или обладает профессией, которая может существовать и в наши дни, и двести лет назад; нет бытовых, социальных подробностей, а темы поднимаются поистине вечные… Может, таким способом авторы хотят продлить жизнь своим детищам.

У Виля Липатова, конечно, можно увидеть вечные темы, но они почти всегда строго увязаны со временем, проблемы поднимаются насущные и актуальные. Но – для того времени. Нынешней молодежи почувствовать его, а не то что понять, практически невозможно. Для них эти книги почти такие же путешествия в сумрак прошлого, как книги Диккенса, Золя, Писемского, Глеба Успенского…

В первых рассказах и повестях Липатова больше романтики. «Шестеро», «Капитан „Смелого“», «Своя ноша не тянет», «Глухая Мята», «Смерть Егора Сузуна», «Стрежень» – о трудовых подвигах, которые подаются именно в романтическом ключе. Это роднит их с ранними произведениями сверстников Липатова Василием Аксеновым, Анатолием Кузнецовым, Александром Рекемчуком, да и с Василием Шукшиным, пожалуй, тоже. Повесть «Чужой» 1964 года выглядит несколько нехарактерной для того периода – главным героем (а вернее, антигероем) в ней выступает тогдашний современный мещанин. Этакая крепкая помеха на пути к скорому коммунизму.

Под конец 1960-х романтизма и лиризма в прозе Липатова становится всё меньше. Начиная с цикла рассказов «Деревенский детектив» (1967–1968) отчетливее начинает проявляться тема воровства, корысти, которые точат и сельских жителей и городских.

Фильмы о сельском участковом Анискине сняты в несколько ироничном, порой даже юмористическом ключе. Способствует этому и игра Михаила Жарова. Впрочем, кажется, за некоторую ироничность прячется и автор. Но на самом деле это трагические рассказы и повести. Люди, которых «оттепель» и порожденные ею книги должны были сделать честными, открытыми, совестливыми, стали совсем другими.

После выхода книги «Деревенский детектив» возникла довольно бурная полемика. Одни видели в Анискине диктатора, который держит всю деревню в кулаке, другие называли его «совестью деревни». Так или иначе, вывод из тех статей и рецензий делается однозначный – не всё благополучно в нашем обществе. Строили, строили и вот к чему пришли – воруем, химичим, а то и убиваем.

Характерно, что в те же годы были написаны очень горькие рассказы Шукшина «Волки», «Охота жить», «Материнское сердце», «Свояк Сергей Сергеевич», вышли повести Распутина «Деньги для Марии», «Кончина» Тендрякова…

Фигур, подобных Анискину (необязательно милиционеров) вообще, по-моему, не хватало и не хватает ни нашей литературе, ни нашей реальной жизни. Вспоминается разве что герой Бориса Екимова Корытин, председатель полуразворованного колхоза, пытающийся остановить разор и получающий от земляков прозвище Пиночет (так и называется сама повесть, вышедшая после краха перестройки, которая опять же, как и «оттепель» должна была сделать людей лучше, а получилось наоборот).

За «Деревенским детективом» последовали повести Виля Липатова «Лида Вараксина», где деревенская жизнь показана тоже без былого романтизма, а следом «Сказание о директоре Прончатове», роман сложный и по конструкции, и по идее. И если в этом произведении герою, человеку пусть и не очень симпатичному, но активному, талантливому в своем деле (а речь идет, как часто у Липатова, о сплаве леса), удается победить, то в следующих больших вещах – «И это всё о нем» и «Игоре Саввовиче» – такие герои, достаточно еще молодые люди, проигрывают приспособившимся, укоренившимся. Гибнут – в случае Столетова – физически или в случае Игоря Саввовича – духовно.

В общем, наступивший застой Липатов не только увидел, но и подробно, честно описал. Создал и образец человека, которому в застое хорошо и уютно – мастера Гасилова, который буквально изводит и гнобит горящего новым Женю Столетова. Помнится, тогда возник термин – гасиловщина. С гасиловщиной боролись, но, как оказалось, безрезультатно.

Самой страшной вещью Виля Липатова стала повесть «Серая мышь». Прочитав ее еще в доперестроечное время (нашел номер журнала «Знамя» с ней в домашней библиотеке), я был удивлен, как такое могли опубликовать в 1970-м. Ведь тогда еще пытались показать советского человека как передового, лучшего. А в повести… Наверное, публикации помогла очередная антиалкогольная кампания.

А сюжет повести такой – четверо мужиков, жителей сибирского поселка, проводят воскресный день, выпивая. Ну, это мягко сказано, выпивая… Они разных возрастов, но все еще крепкие, алкоголя, чтобы напиться, им нужно много. И вот колесят по поселку, просят взаймы, ругаются с земляками, слушают советы, оправдываются… Это еще не те алкаши, которые не в состоянии работать, которые превращаются в бомжей. В поселке бомжом и не станешь, трудиться, хотя бы на своем подворье, нужно. Но и не пить они уже не могут, не могут остановиться. Потому так часто и звучит в деревнях придуманная народом причина смерти: сгорел от водки.

Сам Виль Липатов этого недуга не избежал, лежал в больницах. Подобно Высоцкому, попробовал излечиться от алкоголизма с помощью наркотиков. Не получилось. Тоже сгорел…

Его последним романом стал «Лев на лужайке», опубликованный через десять лет после смерти автора. Главный герой, талантливый журналист Никита Ваганов, делает на своем поприще успешную карьеру. Сначала в сибирском городе, а потом и в столице. Для Липатова роман необычен тем, что в нем почти нет примет времени, нет примеров работы его героя. И становится понятно, что роман-то не о журналистике, а о газетном производстве, вернее, этаком конвейере печатных материалов. Ваганов был одним из лучших работников, но именно конвейера; он не захотел нарушить порядок вещей. И очень точно критик Генрих Митин назвал его «удобным правдолюбцем». Да и название романа говорящее – много тогда было львов, но оказались они не в саванне, а на лужайке. Аккуратной, ухоженной, вегетарианской.

Виль Липатов, конечно, не был «несогласным», «инакомыслящим» – тем, кого принято называть диссидентами. Но в его прозе несогласие, разочарование, всё сильнее принимающее форму то иронии, то грусти, усиливалось от одного произведения к другому. Впрочем, как и у большинства тех, кого мы условно можем причислить к его кругу (хотя о степени личной близости судить не могу) – Федора Абрамова, Владимира Тендрякова, Юрия Трифонова, Юрия Казакова. Это были по-настоящему советские писатели, советские люди, видевшие, что страна, созданная их отцами, ими или их старшими товарищами спасенная во время Великой Отечественной, движется к гибели. Все они (и не только они) пытались предупредить, исправить, и умерли, этой гибели не увидев. Природа словно специально выкосила их накануне перестройки, избавила от искушения свободой. Многих из доживших, это искушение погубило – советские становились антисоветскими, коммунисты – монархистами, моралисты – порнографами.

Да, книги Виля Липатова вряд ли снова войдут в читательскую моду. Во многом они устарели. Но плохо не столько это, а то, что в последние десятилетия почти не появляется писателей, которые бы попытались отобразить, а то и осмыслить в своих книгах своё, ими проживаемое время.

Это непросто, рискованно. И слова Липатова из одного интервью тому подтверждение: «Писателям, работающим над темами сегодняшнего дня, зачастую приходится нелегко, на этом пути мы набиваем себе немало шишек, случается делать и ошибки… Удачно или неудачно, но я ищу, постоянно ищу, а ведь известно: не ошибается лишь тот, кто ничего не делает». Он делал.

Январь 2021

Нескучная академичность

Павел Петрович Бажов. Малахитовая шкатулка: научное издание. – Москва; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2019 – 896 с.

Наверняка все из читающих эту заметку знакомы со сказами Бажова. Если не по книгам, то по крайней мере по мультипликационным и кинофильмам – «Серебряное копытце», «Огневушка-Поскакушка», «Каменный цветок»… Для большинства творчество Бажова остаётся в детстве, возвращаются к нему редко, да и то зачастую, чтоб познакомить своих детей. Это, я считаю, неправильно.

Бажов – создатель уральского фольклора. А фольклор предназначен не только и не столько для детей. Сказы Бажова полезнее взрослым, вросшим в свою взрослость, переставшим фантазировать, взвешивать, сомневаться. Уверен, немалое число людей задумается о правильности и праведности своей жизни, почитав «Малахитовую шкатулку».

Впрочем, цель моей заметки – не размышления о творчестве Бажова, а рекомендация обратить внимание на конкретное издание. Внешне оно удивляет – толстенный том. Не шкатулка, а ларь. Хотя сказов-то у Бажова не так уж много – около шестидесяти. (В книгу включены 48, опубликованных при жизни автора.) Но это издание научное, в него входят не только очерки самого Бажова, позволяющие лучше понять географию и историю того края, где происходит действие сказов; не только статьи об особенностях творчества Бажова, но и варианты эпизодов, а то и отдельных слов из самих произведений.

Большой плюс книги: варианты даны не в приложении, а в виде сносок. Десятая часть, а то и две трети страницы занимают сноски. И они не мешают: хочешь – читай только основной текст, хочешь – заглядывай в сноску, сравнивай, какое слово точнее – оставленное автором или вычеркнутое. Есть среди вычеркнутого потрясающие эпизоды, заставляющие удивиться, чем же они не понравились автору.

В сносках и краткие биографические справки реальных людей, ставших персонажами сказов, объяснение диалектных слов, топонимов… Помести всё это в отдельный блок, замучаешься искать, бросишь, и очень многого не узнаешь, многое пропустишь. А так мы оказываемся поистине в писательской лаборатории, рядом с письменным столом автора, видим черновики, справки, заметки.

Литературоведческие, филологические статьи, которые часто являются несколько инородным, но необходимым (научное издание все-таки) элементом подобного рода книг, в случае с «Малахитовой шкатулкой» представляются мне счастливым исключением. Чтение их познавательно, а главное – увлекательно. Так что авторам статей Д. В. Жердеву, М. А. Литовской, Е. А. Федотовой хочется сказать спасибо. (Жаль, что не знаю их имен – статьи подписаны по-научному, инициалами.)

Знаю, что научные, академические издания у многих вызывают скуку. «Малахитовая шкатулка» – не тот случай. Это случай нескучной академичности.

Январь 2021

Хочу оставаться выметальщиком сора

В одном из писем Льва Толстого есть такой пассаж: «Сказка все-таки очень хороша, но досадно, что она, если бы не излишек таланта, была бы лучше». Казалось бы, парадокс, но в отношении произведений адресата – Николая Лескова, чье 190-летие мы отмечаем, – оценка вполне справедлива. Попробуем разобраться, почему.

Может быть, я приведу некорректное сравнение, но Лесков занимает в плеяде прозаиков золотого века русской литературы то же место, что занимал совсем недавно (по крайней мере, до фильма «Лето») Майк Науменко среди советских рок-музыкантов. Вот перечисляют: Гребенщиков, Цой, Кинчев, Шевчук, Летов и потом, под конец, кто-нибудь хлопнет себя по лбу: «А, Майк Науменко!» Так и с Лесковым: его всегда вспоминают словно бы в последний момент – вспоминают как-то испуганно, удивленно: как это сразу не пришел на ум вместе с Толстым, Достоевским, Гончаровым?

Да, Лесков, это один из столпов. Убери его, и купол нашей культуры просядет. И в то же время столп этот не на виду, он словно бы с краю, в тени… Впрочем, в любом храме есть такие столпы.

Не знаю, как сейчас, но в советское время знакомство с произведениями Лескова начиналось с детства. Ну как было обойтись, хотя бы в воспитательных целях, без «Тупейного художника», «Привидения в инженерном замке», «Человека на часах», «Левши». В подростковом возрасте манила «Леди Макбет Мценского уезда», потом шли «Овцебык», «Железная воля», «Запечатленный ангел», «Очарованный странник»…

Алый одиннадцатитомник Лескова, изданный на заре «оттепели», был украшением квартир. Причем украшением полезным. Советская интеллигенция узнавала по этим книгам ту Россию, что была до революции, именно произведения Лескова становились аргументами и в пользу советского строя, и против него.

Лесков пишет действительно опьяняюще ярко, плотно, с тем избытком таланта, который порой мешает. Не будем лукавить, нам легче читать беллетристику – пусть умную, но легкую, по форме, литературу. Талантливо сочиненную, мастерски придуманную. Достоевский, Гончаров, Лев Толстой, Чехов почти во всех своих произведениях первоклассные, но беллетристы. С Лесковым не так.

Здесь предвижу возмущенные восклицания: Толстой, Достоевский беллетристы?! Кто ты такой, чтоб заявлять подобное?

Попробую защититься цитатой из письма все того же Льва Николаевича тому же Лескову: «То, что я писал о том, что мне опротивели вымыслы, нельзя относить к другим, а относится только ко мне, и только в известное время и в известном настроении, в том, в котором я вам писал тогда. Притом же вымыслы вымыслам рознь. Противны могут быть вымыслы, за которыми ничего не выступает. У вас же этого никогда не было и прежде, а теперь еще меньше, чем когда-нибудь. И потому в ответ на ваш вопрос говорю, что желаю только продолжения вашей деятельности, хотя это желание не исключает и другого желания, свойственного нам всем для себя, а потому и для людей, которых мы любим, чтобы они, а потому и дело их, вечно, до смерти совершенствовалось бы и становилось бы все важнее и важнее, и нужнее и нужнее людям, и приятнее Богу».

Это 1894 год. Период очередного разочарования Толстого в художественной литературе, в создании на бумаге придуманных людей. Лесков, считавший себя духовным учеником Толстого, в предыдущем письме довольно витиевато просит разрешения ему продолжать писать так и то, что писал до сих пор. В письме ни разу не встречается «литература», «проза», но речь идет о них. Лесков буквально просит благословения Толстого оставаться писателем, а не религиозным мыслителем, не философом. «Я не могу „показывать живущего во святая святых“ и считаю, что мне не следует за это браться. Мне столько не дано, и с меня это не спросится. Но „горница должна быть выметена и постлана“ ранее, чем в нее придет „друг всяческой чистоты“. ‹…› Словом, я хочу оставаться выметальщиком сора, а не толкователем Талмуда».

Выметалищиком сора назвать Лескова, конечно, нельзя. Он создал немало светлых образов, есть среди его героев и праведники. Но всё это очень сложные, с изломанными судьбами люди. Да и судьба самого Лескова ломалась не раз. Его дед по отцовской линии был священником, отец учился в духовной семинарии, но выбрал путь следователя по уголовным делам.

Впрочем, сыну старшее поколение дало большие знания о церкви, обрядах; Святое писание Лесков знал подробно. И потому, видимо, всю жизнь боролся за чистоту веры и чистоту жизни священников. «Мелочи архиерейской жизни», изданные в 1883 году, вызвали настоящий скандал. Автора уволили из Министерства народного просвещения, а книга была изъята из библиотек. Зато прогрессивная часть общества рукоплескала ему, хотя «Мелочи…» Лесков писал не для нее, отколовшейся от церкви, а для того, чтобы церковь укрепить.

И начинал свой писательский путь Лесков (печатавшийся тогда под псевдонимом Стебницкий) со скандала и обструкции. Первые его очерки приветствовали либеральные издания, но дебютный – «антинигилистический» – роман «Некуда» привел демократическое общество в негодование, посыпались угрозы. И Лесков уехал за границу.

В Париже написал сильнейшую повесть «Овцебык», за что был прощен читателями. Следом выходят «Леди Макбет Мценского уезда» и «Воительница» – трагические истории русских женщин. А потом он делает новый выпад против «нигилистов» – роман «На ножах».

Всю юность я искал эту позапрещенную, не вошедшую в собрание сочинений книгу. Прочитал уже студентом. Ничего лесковского в ней нет. Тусклый текст с запутанным сюжетом. Можно решить, что это неудачное подражание худшим страницам «Бесов» Достоевского, если не знать, что «Бесы» выйдут позже…

Зато после неудачного романа Лесков стал создавать один за другим живописные очерки, в итоге составившие его лучшую книгу – «Соборяне».

Лескова будет и дальше мотать из стороны в сторону. Рассказы-иконы будут чередоваться с рассказами-карикатурами. Вместе с сором он будет выметать и жемчужины; Много душевного жара уйдет у него на борьбу с Иоанном Кронштадтским. Но целью Лескова было не разрушение, а укрепление и православия и самой России…

Да, и фигура сложная, и проза непростая, требующая знания того времени, церковных канонов. В этом современному читателю, по-моему, может, здорово помочь недавно вышедшая в серии «ЖЗЛ» книга Майи Кучерской «Прозёванный гений».

Февраль 2021

Возвращение Николая Тряпкина

Николай Тряпкин. Звёздное время: Избранные стихотворения. – М.: Литературная Россия, 2018. – 384 с.

Эта книга вышла больше двух лет назад, но оказалась у меня только сейчас. Прочитал быстро – многие стихотворения мне знакомы, наверное, с детства. Николай Тряпкин без преувеличения и частого в таких случаях пафоса – поэт народный. Но при этом нешумный.

Жил без скандалов, умер не трагически, стариком. Биография, в общем, его популярности не способствовала. Писались стихотворения, выходили сборники. Некоторые стихи становились песнями, обретали свою отдельную судьбу. Может, это лучшая отрада для поэта – когда его произведения становятся фольклором. Кстати, у Тряпкина есть об этом короткое полушуточное стихотворение, написанное незадолго до смерти:

Книги Николая Тряпкина давно не выходили. По крайней мере, последняя, о которой я знаю, была издана в самом начале 00-х. И вот такой увесистый во всех отношениях том, вобравший почти половину его поэтического наследия. Наверное, символично, что книгу выпустило издательство еженедельника «Литературная Россия», постоянным автором которого был Тряпкин.

Кстати, «ЛР» было издано пятитомное собрание стихотворений и поэм Юрия Кузнецова. Причем с комментариями и вариантами. Такого же собрания, по-моему, ждут многие русские поэты второй половины прошлого века.

«Звездное небо», по словам составителя, Григория Шувалова, «может послужить отправным этапом к созданию полного собрания стихотворений поэта». Справедливо.

Книга состоит из разделов, каждый из которых соответствует прижизненному сборнику Тряпкина, начиная с дебютного – «Первая борозда» 1953 года и заканчивая одному из последних – «Разговор по душам» 1989-го, в котором большая часть произведений выходила впервые. Завершающий раздел – «Стихотворения, не вошедшие в прижизненные книги». Но, может быть, стоило выстроить произведения в хронологическом порядке…

Заявленный тираж книги 1000 экземпляров. Наверняка большая часть уже разошлась, но, думаю, настоящие почитатели поэзии Николай Тряпкина (в числе которых, знаю, немало и относительно молодых людей) сумеют найти этот том.

А закончить эту заметку хочется стихотворением 1970 года: