– И что, в их доме больше жить никто не будет?
– Да где там жить-то? Всё прогорело да залило. На дрова его только теперь.
Несмотря на то, что сказал дед, я по-прежнему мечтал поселиться в доме Кеши, чтобы иметь возможность днями напролёт исследовать его руины. Когда я катался на велосипеде, я доезжал до Кешиного дома, останавливался и мог по часу просто стоять и смотреть на него. Меня завораживал его обугленный остов, грубыми тёмными линиями выделявшийся на фоне неба, травы и березняка вдалеке. Его обвалившаяся крыша, рельеф чёрных брёвен, похожий на соединяющиеся в квадраты и прямоугольники морщины глубокого старика, окна без стёкол, в которых была видна покрытая копотью и навсегда остывшая печь… Я мечтал презреть страх наказания и пробраться внутрь. Но воля бабушки и деда пересиливала моё желание.
– Даже не вздумай туда лазить! Не дай бог узнаю, что лазил! Ух-х тогда! – говорила бабушка.
Надо было ей просто рассказать мне, что я найду внутри, и что в этом не будет ничего особенного, и что вдобавок лазить туда опасно, потому что остатки крыши в любой момент, от любого неосторожного движения могут упасть и придавить любого любопытного маленького мальчика, которому не посчастливится оказаться в этот момент внутри. Скажи она так, я бы, может быть, и сам расхотел бы туда лезть. А так… Так мне становилось ещё интереснее.
Когда пришла пора уезжать из деревни, я твёрдо решил, что на следующий год, когда стану взрослым пятилетним мужчиной, я обязательно проберусь в Кешин дом и всё там хорошенько осмотрю, и никто меня, большого и сильного, уже не сможет остановить. С этой мыслью я уехал с родителями в город.
До поры до времени город был для меня понятием узким. Под ним я понимал нашу комнату, наш дом и улицу, на которой он стоит, свой садик, иногда – магазин, редко – больницу и парикмахерскую. Ещё «городом» был телевизор с десятью каналами вместо деревенских трёх и, конечно, мама, папа, Егор и Эля.
Но той осенью родители как будто бы привезли меня в какой-то другой «город». Папа остановил машину возле чужого дома. Потом мы зашли в чужой подъезд, поднялись на чужом лифте на пятый этаж вместо третьего и оказались в незнакомом тёмном коридоре. Я встревожился.
– Куда мы идём? – спросил я.
– Сюрприз! – ответили радовавшиеся и улыбавшиеся родители, не понимавшие тогда, сколь зловещими и пугающими мне видятся сейчас их улыбки.
Это конец, думал я. Всё, пиши пропало, родители нашли мне нового папу и новую маму и сейчас продадут меня им. На вырученные деньги они накупят чупа-чупсов и будут жить припеваючи, горя не зная. Наверное, я плохо себя вёл. Я не помнил, что конкретно сделал, но решил, что точно где-то крупно накосячил, раз жизнь моя повернулась таким боком. Бежать уже бессмысленно: мама держит мою левую руку, а папа – правую, и они меня не отпустят. «Всё, пиздец», – подумал бы я, если б знал тогда это слово.
Когда я собрался заплакать, и когда слёзы уже вызрели в моих глазах, а веки заболели, готовые выпустить наружу отчаянную истерику загнанного зверя, ведомого на заклание – тогда мы пришли в конец тёмного коридора. Папа открыл чужую дверь своим ключом, и прежде, чем я успел заныть, мама объявила:
– Ну вот, заходи! Это наша новая квартира теперь!
Мама смотрела на меня с высоты своего взрослого роста и жестом приглашала меня войти. Вероятно, она ожидала от меня той же радости, которую они с папой испытывали сами: перебраться из съёмной комнатки в коммуналке в собственную квартиру – это в мире взрослых круче, чем жвачка с переводкой. Но я с высоты своих прожитых лет их печалей да радостей пока ещё тупо не видел, поэтому прежде чем войти, я спросил:
– А где старая?
– Х-хаа-ха-ха! Я же говорил! – сказал папа, опять обрадовавшись хрен знает, чему.
– А старая – всё, мы из неё уехали, теперь там кто-то другой будет жить, – ответила мама, а потом добавила: – Но вещи-то мы все привезли и игрушки тоже, ты не переживай!
– Игрушки привезли? – переспросил я.
– Привезли, привезли, куда ж без них! Всё на своих местах. Пойдём, посмотрим?
Я искоса – всё ещё с недоверием – глянул на маму, после чего, наконец, сделал робкий и неуверенный шаг навстречу новому дому.
Новая квартира оказалась гораздо просторнее комнаты, в которой мы жили до этого. Здесь было удобно играть, прыгать и носиться. Не было лишней мебели, которая раньше только мешала, не было запрета на выход из комнаты в коридор, и можно было свободно перемещаться по всему жилому пространству. Раньше, когда папа был чем-то занят, он просил, чтобы я вёл себя тихо. Теперь же он сам мог уйти в другую комнату, и я мог продолжать играть на комфортной для меня громкости в большой комнате с телевизором.
После нескольких дней в новых стенах, я привык к новой обстановке, перестал скучать по старому жилью, и теперь воспринимал родительскую авантюру с переездом скорее благосклонно. Удручала меня только мысль о том, что осенью мне предстоит пойти в новый сад, где не будет ни Егора, ни Эли, ни прежних ребят, игрушек и игр, к которым я так привык. Мне даже было жаль, что я больше никогда не увижу тётю-леопарда. Идея нового сада долгое время не давала мне покоя, и я всё расспрашивал папу о том о сём, когда мы вечерами гуляли с ним по нашей новой улице.
– А мы к Егору сходим в гости?
– Не знаю, малыш. Вряд ли. Мы ж не знаем, где он живёт.
– А в старый садик?
– Если захочешь, можем как-нибудь съездить.
Эта новость меня обрадовала.
– А к Эле в гости сходим? Мы знаем, где она живёт!
– Сходить-то можно. Только мама её теперь одна там живёт. А Эля с папой… Уехали они в общем. За границу.
– Это как?
– Ну, далеко уехали. В другую страну.
– А когда вернутся?
– Никогда. Насовсем они уехали.
– Зачем?
Тут папа задумался, будто бы подбирая слова.
– Ну, видишь, там как… Элин папа – он изначально не из нашей страны был. И вот они с Элиной мамой не поладили, и папа её другую женщину нашёл, а она из той же страны, что и Элин папа оказалась, и они решили вместе уехать, и Элю с собой взяли.
– А Элину маму они здесь одну бросили?
– Ну… Там у них сложно всё, понимаешь. Элины родители – они давно вместе не жили. Просто иногда её забирала мама, а иногда – папа. Когда-то давно они были вместе, но потом…
Я перестал слушать, что говорит папа, потому что запутался и перестал что-либо понимать. Всё это было слишком сложно: заграница, другая женщина, вместе-не вместе… Я увидел классную сухую палку, похожу на пистолет, и побежал к ней, чтобы поскорее её поднять, пока кто-нибудь другой этого не сделал. Завладев палкой, я и вовсе забыл, о чём мы до этого говорили, и стал целиться в голубей и делать губами «пещ-пыщ-пфф». Папа по этому поводу, кажется, вздохнул с облегчением.
Глава 6
– Запомнил? Ну-ка давай ещё раз.
– Улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пять… пятьдесят…
– Пятьсот семнадцать. Ну ты чё, сын? Пять сотен и семнадцать.
– Как понять «пять сотен»?
– Ну смотри, вот, видишь деньгу?
– Да.
– Какая цифра тут будет, если я нули закрою?
– Один.
– А если только последний ноль закрою?
– Десять.
