За одну минуту до

За одну минуту и тринадцать часов до…

Она проснулась от звука, смазавшего всю идиллию сна. На пол с заваленного бумагами стола упала тетрадка, которую, вероятно, задел Петрунин. Сам виновник пробуждения сидел в ногах девушки и умоляющи мурчал- просил еды. Высокая и худая, как тополек, девушка нехотя скатилась с нагретого места, на котором планировала находиться еще хотя бы минут двадцать, и окунулась всем телом в остывший комнатный воздух, который сдернул с нее остатки сна, так же быстро, как дети срывают подарочную упаковку с подарков. Обняв себя за плечи, проснувшаяся уверенным шагом направилась в крохотную кухоньку, чтобы достать из ящика дорогой кошачий корм.

Кухня, похожая скорее на крошечный склад, чем на помещение, где обитает человек, встретила ее радушным розово-золотистым солнцем, проникнувшем в помещение через не зашторенные, продуваемые всеми ветрами окно.

Петрунин довольно захрустел подушечками-колечками, едва лишь съестное коснулась именной фарфоровой миски, которую привез ему Максим около месяца назад.

Девушка направилась в ванну, занимающую еще меньше места чем кухня, где недовольно уставилась на свое отражение в старом пожелтевшем и помутневшем по краям туалетном зеркале. Оттуда выглядывала, пожалуй, излишни худенькая высокая девушка с растрепавшемся пучком белесых волос из-за чего ее не особо примечательное лицо казалось еще невыразительнее. Тусклые и практически бесцветные глаза по оттенку хорошо сочетались с дешёвенькой плиткой, которой были выложены стены и пол комнаты, отчего молодая особа подсознательно веселилась. Лишь веснушки, рассыпанные по всему телу, задорно поблескивали, пытаясь подмигнуть девушке.

Перед тем, как выйти из душевой, представлявшей собой отверстие в полу, задернутое пожелтевшей некогда голубой шторкой с рыбками, девушка в очередной раз бросила недовольный взгляд на родимое пятнышко в форме короны, расположившееся у нее на предплечье, немного ближе к локтю. Хозяйка родинки, порой сама задавала себе вопрос, почему ее мать, так восхищающаяся это отметиной, по ее словам, бога, не назвала ее как-нибудь солиднее. Почему ее не окрестили Анжеликой, Викторией или на худой конец Златой, почему мама нарекла ее именно Надей, столь же бесцветным именем, как и его обладательница сама.

До сих пор, хотя после школы прошло уже почти двенадцати, девушка мысленно именует себя Белой молью, когда приходится как-то охарактеризовать себя в сравнении с другими. Злополучное прозвище преследовало ее практически все годы, проведенные ей в академии. Поэтому с этим, въевшимся в ее подсознание словосочетанием было практически невозможно распрощаться.

Когда с завтраком, состоящем из пареного яйца, йогурта со злаками и апельсина было покончено, Надежда, закутавшись в плед, залезла на небольшое кресло, приставленное почти к самому окну и, потягивая крепкий черный чай, принялась смотреть в окно.

Сегодня было не примечательно мартовское утро, особо не одаренное яркими красками, за исключением, пожалуй, невероятной лазурности неба. С третьего этажа высотки, где жила девушка было хорошо видно двор, являющейся связующим звеном между шестью жилыми зданиями, окружавшими его. Было около шести утра, утро пятницы, поэтому муравьишки- люди в серых дутых куртках уже спешили к метро, наилучшему изобретению человечества всех времен. Мужчины с рюкзаками на спинах и включенными наушники старательно отгораживались от действительности или же старались оттянуть момент попадания в вакуумно-бессловесный офис.

Женщины в такой ранний час уже с маленькими детьми, снабженными гигантскими цветными ранцами, спешили в элитные школы, где строилось будущее их детей, составленное из сворованных ранних пробуждений и постоянных длительных поездок в общественном транспорте. Подростки вальяжно топали на автобус, отправляемый лучшим в районе лицеем, чтобы там грызть гранит науки аналогично рано, как и дети целеустремленных женщин. Серые пальто скрывали бабушек, выгуливающих своих питомцев, сильно выделялись из этой, текущей в одну сторону, занятой массы. Пожилые женщины медленно ходили по детской площадке или по краюшку спортивной зоны, чем должно быть делили всех этих гонящихся за успехом людей.

Девушка же обладала особой привилегией вообще никуда не спешить сегодня утром, потому что пара постановок в театре, где она выступала, были отменены из-за проблем с главными актёрами. Почему завертелась вся эта канитель? Девушка не знала, да и знать, если честно, не хотела, потому что сегодняшний необычайно сказочный солнечный день надеялась провести с Максимом, пригласившим ее в театр.

– Ну что Петруня? Ты схомячил свой элитный корм?

Кот бесшумно подошел к хозяйке и понимающе, почти что осознанно, посмотрел на нее желтыми, сузившимися от солнца, глазами.

– Ну и отлично. Не хочешь кофе?

Кот запрыгнул на подоконник, даже подошел к чашке с напитком, но затем недовольно фыркнул из-за неприятного запаха и, отвернувшись от хозяйки, улёгся на самый краешек дивана, вплотную придвинутого к окну.

–Ну и отлично. Как думаешь? Эй, да на злись… Как думаешь, Максим меня туда позвал серьезно или как всегда?

Кот не удостоил ее взглядом, а лишь недовольно дернул хвостом.

– Я тоже думаю, что он как всегда не успеет. – девушка грустно вздохнула и перевела взгляд на аккуратно сложенное на комоде платье, ждущее своего выхода в свет.

– Ну может быть? В это раз он просто немного опоздает…, и мы посмотрим мюзикл вместе?

Кот повернул на нее голову, словного говоря: «Верится с трудом, дорогуша.»

Надя грустно улыбнулась ему в ответ и подумала, что это действительно будет так. Что Максим там поступает уже почти что два года с небольшим- все то время, когда они встречаются.

Сначала ее это злило, затем раздражало, а сейчас она просто безнадежно улыбается, потому что каждый раз, как бы парень ни ошибался, Надя его прощает, стоит ему лишь недоуменно приподнять плечи и посмотреть на нее «извиняющевиноватым» взглядом. А почему же так происходит? Возможно в том был его талант, а возможно Надя просто не могла стереть из своей памяти точно такой же взгляд, который потерялся навсегда, но глубоко запал в сердце.

– А может все-таки…

И снова огонек надежды зажегся где-то в глубине ее сознание, так же как он зажигался уже сотни раз, и снова девушка отправилась на растяжку, которая позволяла успокоится и не думать о том, что пламя вновь потухнет, как и множество раз до.

Сколько себя помнила, Надя занималась балетом. Наверное, даже в утробе матери она тянула носик и поднимала руки, или изящно выгибала колени. Так в пять лет девочка каждое утро проводила у станка, что в пятнадцать встречала свои дни рождения в балетном классе, что сейчас, почти в тридцать, идет к станку, заменившему ей руку поддержки и слова утешения.

Иногда, когда ноги очень болели, или девушке вспоминал, что недостаточна подходит для главных партий, в голову закрадывалась мысль о том, чтобы бросить все это у уйти в какую-нибудь частную школу, детский сад педагогом или хореографом. Но потом ровно те же шрамы и рельефные мышцы ног, при взгляде на которые сразу было понятно сколько потрачено сил на их формирование, заставляли ее отодвинуть эту мысль так далеко, так далеко, как хватит фантазии.

Надя встала к небольшому станку, занимающее крохотную нишу напротив окна, данное пространство обычные люди частенько занимают широким плазменным телевизором или компьютером со всеми сопутствующими чудесами технической мысли.

Девушка занималась около двух часов, и только когда руки стали предательски подрагивать и не сгибаться под нужным углом, с растяжкой было покончено, что, несомненно, вернуло балерину в реальность, о которой в последние два года она частенько хотела бы забыть.

С чего все началось? Должно быть с холодного январского вечера, когда Надя внезапно исполнила одну из заглавных партий, причем абсолютно случайно и, как потом оказалось, совершенно неблестяще.

Она была дублершей Мирты, повелительны умерших невест, в спектакле. Обстоятельство было связано даже не с ее талантом, а невозможностью представить более достойную кандидатуру. Но случилось чудо-горе, и солистка очень сильно повредила ногу, когда шла на репетицию.

Тем вечером, Надя старалась, надеялась, что пришел ее звездный час, что стоит приложить лишь немного усилий к огромным, уже приложенным, и она станцует и любимых Жизель и Одетту.

До сих пор в памяти остался лишь тот яркий свет, преобразующий движения рук в слова, и повороты все повторяющиеся и повторяющиеся, словно она балерина из детской юлы.

Единственные овации, адресованные не всем артистам массовки, а лично ей – Мирте. Но особенно врезались в память слова их постановщика Игоря Викторовича:

–Не дурно Надь, но в следующий раз все же поставим Софию.

По невероятному стечению обстоятельств, именно тем вечером она встретила Максима, когда бежала из театра в метро. Она все еще с зачесанными волосами и кое-где не стертым гримом плакала, обняв спортивную сумку со своими пуантами и одеждой, плакала тихо, бесславно и почти не подрагивая от печали, которая частенько раздирает грудь изнутри. Немногочисленные пассажиры ночного вагона или спали, или делали вид, что спят, изредка поглядывая на плачущую девушку из-под полуопущенных век.

– Простите? Девушка? – обратился к ней кто-то рядом.

–Это не вы уронили?

Она машинально опустила на пол взгляд. Там ничего не было.

–Что? – промямлила Надя в ответ.

– Ну как же, что, улыбку. Посмотрите, а вот вы её уже и подняли, – неумело пошутил парень в смешной шапке, протягивающий ее клетчатый платок.

Надя тогда начала истерично смеяться, так громко, что некоторые пассажиры ночного поезда проснулись и начали недовольно смотреть на девицу. Плоток, ей к слову, все- таки понадобился, чтобы вытереть слезы, выступившие от смеха.

За одну минуту и двенадцать часов до…

– Слав, примешь поставку? – прокричала Ира через весь зал небольшого магазина одежды.

Молодой человек, который этот момент развешивал разноцветные футболки, прекратил свое занятии, вынул из левого уха наушник и пошел на склад, находящийся в противоположном от него конце торгового зала.

–Иду, скажи Мишане, чтобы оставил мне куртки. – отозвался он и направился к стеллажу с головными уборами, куда надо было вылежать остатки от распродажи.

Слава работал в магазине уже полгода, к работе привык и уже с закрытыми глазами мог расположить вещи по моделям, цветам и коллекциям. А после того, как парню удалось оформить академ, в магазине он практически ночевал. Так молодой человек поступал не потому, что вовсе не хотел учиться в театральном вузе, о котором мечтал с малолетства, а только лишь за тем, чтобы выплатить долги, свалившиеся на плечи столь же внезапно, как снег в июне.

Славик был сильным парнишкой и сдаваться не привык, отчего изо всех сил старался разделаться с денежными выплатами быстрее, а для этого было бы хорошо брать больше смен. Не здорово в свои девятнадцать лет проводить все время на работе, но, если уж выбирать не приходиться, то нужно выкладываться, а не роптать на жестокую судьбину.

Поставка обычно могла затянуться на весь день, если приходила с утра, а могла и на большую часть ночи, потому что частенько приходили множество новых вещей. Сегодня, например, предстояла растаскивать объёмистые синтепоновые куртки, прибывшие для особенно не весенней погоды, господствующей в столице.

Слава как раз заканчивал развешивать верхнюю одежду, когда его кто-то похлопал по плечу, от чего у него непроизвольно по телу пробежали мурашки.

–Владик? Это ты, вот так встреча, – произнесла елейным голосом невысокая блондинка.

– Вижу, ты так и не поняла, как правильно сокращать имена, Катюша? Не мешает работе? – колко ответил парень на приветствие бывшей одногруппници.

–Как видишь, золотко, не мешает. Видел меня в новом фильме? Весь курс от удивления с мест попадал, а ты мне тут еще и улыбаешься кисло? Сам-то, великий ты наш, как тебя там прозвали, Том Круз? Талантище, почему на сцене не играешь? – самодовольно оскалилась Катюша.

–Не имею богатеньких родители, которые покупают роль в затрапезчине. А Томом Крузом меня прозвали, если ты не помнишь, не за заглавные роли в российских фильмах, а из-за внешности.

Катюша противно рассмеялась и, успокоившись, ткнула парню в грудь аккуратненьким ноготком, украшенным блестящими стразами.

–Ты, золотко, может и обладаешь обворожительной улыбкой, возможно даже каким-то талантом, но судя по всему, а я знаю, как это бывает, ты так ничего и не добьешься, ну может быть повышения до менеджера? Вероятно, для тебя это будет большое достижение. А теперь будь так любезен покажи мне где тут у вас премиальная лимитированная коллекция.

«Почему людям так приятно самоутверждаться таким гадким, не понятным образом? Неужели она не уверена в себе, зачем лишний раз мусолить то, что и так понятно.»– размышлял Слава, убирая на места вещи, оставленные около примерочных клиентами.

На самом деле девица разворошила все в его душе и сейчас, в этот самый момент, он думал о том, когда же вновь представиться шанс вернуться? А вдруг правда, вернуться не получится и его поглотит рутина, засосет, как зыбучие пески, из которых уже не выбраться прежним. Слава- мечта, которая теплилась в глубине усталого сознания, но вмести с этим разум понимал, что она не должна быть целью существования. А что же тогда должно быть? От неопределенности и неупорядоченности жизни становилось еще паршивее

–Не сдавайся, лопушок, – пропыхтел парнишка себе под нос, провел рукой по отрастающим курчавым волосам и, что-то насвистывая себе под нос, отправился выполнять предписанные обязанности как можно скорее, чтобы успеть к назначенному часу.

Торопиться Славику было куда. Сегодня должен был состояться спектакль, вернее мюзикл, который ставил известный среди интересующейся молодежи режиссёр. Но самое прекрасное заключалось в том, что парень имел возможность взглянуть на столь феерическое представление, не заплатив, а напротив заработав на этом. Все благодаря приятелю, однокурснику, который позвал его подработать билетёром в этот день и, за половину заработка Савы, согласился уступить свой пост наблюдающего в зрительном зале.

Как такому можно было не радоваться? Ведь это был первый его поход в театр в текущем году. Но шел Слава туда один, а не с бабушкой, как раньше. Грустная мысль щекотала что-то в грудине и становилось мучительно одиноко и горько, что немного ухудшало настроение.

А раньше, когда Тсеритса, его бабушка, была еще жива они не пропускали не единого выступления иностранной труппы или новой, необычной постановки. Старушка обожала эффектно нарядиться в дни премьер и чинно вышагивать в своей прекрасной черной шали и звенящих на каждом шагу монетных сережках, а он наслаждался игрой актеров и их плавными и точными движениями, которые впоследствии повторял, стоя в крошечной ванне перед зеркалом. Из-за огромной любви к бабушке Слава и загорелся профессией актера, а без бабушки все работа его не имела смысла. Зачем тогда возвращаться?

Даже сейчас, Слава, лишь закрыв глаза, переносился в знакомый тускло освещенной зал, дышащий предвкушение и нетерпением перед началом, на родные места с краешка бельэтажа, которые им обычно доставались. На языке чувствовалось сливочное мороженное, съеденное перед самым входом в театр, потому что бабушка считала, что представление не отделим от сладостей, но все прекрасные вещи в буфете отделяет от ее внука цена. И даже запах бабушкиных духов, отдаленно напоминающий запах костра, апельсинов с ванилью тут же окутывал юноша плотным обручем, словно бабушка закутывала любимого внука в свой домашний цветастый платок.

Глаза открывать катастрофически не хотелось, поэтому Слава скорейшим образом извлек из глубин сознания еще один любимый момент, стремясь продлить счастье хоть на минуточку.

Бабушка для него сшила костюм, самый настоящий, как у актёров с кинофестивалей, даже платочек красный вложила в нагрудный карман, чтобы все это выглядело еще более по-взрослому. Славе тогда исполнилось тринадцать. И они шли на Лебединое озеро, потому что «классику надо смотреть в живую», говорила бабушка и извлекала из шкафа свою лучшую бархатную черную юбку. Бархатная чернота зала опускалась на них, а на сцену выходили небожители-утонченные люди в летящих одеяниях, творящие невообразимые вещие, стоит лишь заиграть музыке.

– Слава, ты чего замер, у нас перерыв, идем на брейк, – позвал его Мишаня, освободившийся от своих обязанностей.

Парни сели в комнате персонала и принялись за принесенную еду. Товарищу Славы еду готовила мама, поэтому его обед состоял из супа в термосе, мяса с овощами и нескольких пирожков с капустой. Полной противоположностью был комплект Владислава, состоящий из купленной шавермы и бутилированного зеленого чая.

–Ну и как я это все съем? Кто ее просил опять наливать литр супа, у меня же желудок столько не вмещает, – жаловался Миша, пытаясь проглотить весь рассольник заботливо приготовленный матерью.

– А ты вмести. Неужели она зря готовила? Наверное, для одного тебя старалась. А ты не ценишь, дуралей, – осуждающе произнес Славик.

– Ну я же не просил, перехватил бы что-нибудь здесь, благо тут много мест, где можно разжиться съестным, мы не в каменном веке, а я не ребенок.

–Радуйся, дурак, что готовят еду. Съедешь еще сто раз маму с теплотой вспомнишь. А потом еще сотню, когда будешь на бегу есть холодные бутерброды.

–Может ты и прав. Ты наверно давно отдельно от родителей живешь? Скучаешь, наверно, по домашней стряпне? – понимающе просипел Миша.

– Не знаю, я уже довольно давно живу отдельно от родителей, и еду ел исключительно бабушкиного приготовления. Хотел бы, и я как-нибудь попробовать маминого супчика.

– Да ты не дрейф, если скучаешь по борщам и котлеткам найди себе девчонку хорошую, да пускай она тебе готовит, чего теряешься. А там глядишь, годкам к двадцати пяти, семью можно, – улыбаясь, как чеширский кот, изрек друг.

– Звучит здорово, но, рановато мне еще, как не посмотри. Да и встречаться только ради борщей- очень странная перспектива.

– А ты не только ради борщей, – подмигнул ему Миша, – зачем еще девчонки нужны? Все равно потом повыскакивают замуж за кого попало- вот для них главное.

– А ты не много берешь на себя, дружище? Решать за половину человечества, что значит счастье? Сам уже решил, что счастье для тебя? Или пока в культурном поиске? – с неприязнью произнес Слава.

–Да на что оно? Ну сам подумай, зачем заморачиваться. Живи. Зачем думать. Ешь себе, трать деньги, знакомься с девчонками, гоняй на машинах, развлекайся. И все это в каком хочешь порядка – к чему сложности.

–А, действительно, к чему вообще сложность оставаться человекам и работать головой, а не челюстями и гениталиями, – пошутил Слава и вышей из-за стола.

– Ира, я сдаю смену. Хорошего дня, – попрощался парень и наградил девушку своей непревзойденной улыбкой, заставляющей весь женский коллектив томно вздыхать еще с добрую четверть часа.

Прохлада, ударившая в лицо и пробравшаяся под распахнутую куртку, немного остудила юношу, начинающего закипать от ярости из-за произошедшего разговора. Но постепенно, капля за каплей напряжение уходили, смешивалось с теплым воздухом и поднималось ввысь, где становилось еще более незначительным, но все же никуда не пропадало совсем.

Парень присел на скамейку в скверики, разбитом напротив крупного торгового центра, занимающим территорию добротного футбольного поля. На улице размах не чувствовался, скорее там царил покой и умиротворение, которые хотелось есть, как мороженное ложной, чтобы они проникли в душу быстрее и скорее охладили сердце и голову.

Почему же он так разозлился? Ведь это обычные пацаньи разговоры, которые никто не принимает всерьез, потому что конкретно говорящих это не касается ни в коем разе. Но Славу это касалось. Особенно та частичка души, которая отожествляла бабушку с другими женщинами не могла просто безмолвно существовать в грудной клетки, она хотела биться насмерть, используя все свои внутренние запасы и ресурсы, а также с легкость воспламеняя южную кровь, текущую в жилах Славы.

– Успокойся, лопушок, – произнес он магические бабулины слава и, поднявшись, зашагал в сторону метро.

За одну минуту и четыре часа до…

Кажется, он проснулся, или нет. А может быть Владимиру это только показалось. Нет- действительно проснулся, причем это было далеко не его желание, а шумные ординаторы.

– Молодежь, дайте старикам поспать, не вы всю ночь оперировали.

– Владимир Сергеевич, я вас очень прошу, если хотите спать в тишине отправляйтесь домой, – послышался знакомый голос его племянника.

Доктор сел на кровати и попытался вернуть мир в его привычные рамки, сформировавшиеся до его беспокойной ночи. Длительная операция снова выбило хирурга из колеи, в которую необходимо было вернуться как можно скорее.

Перед ним по-прежнему стояли двухъярусные кровати, покрытые разноцветными пледами, купленными для поднятия настроения персоналу. Несколько цветочных горшков, опутанные паучьими лапками растений громоздились на стене рядом с небольшим столиком, вечно заваленным медицинскими картами и прочей бесполезной документацией, которую каждый врач должен был добросовестно вести. В самом углу примостился холодильник, увешанный стикерами с напоминаниями и равномассными магнитиками, привезенными из заграничных поездок хорошо зарабатывающих врачей. На полу валялись чьи-то вещи, которые при ближайшем рассмотрении принадлежали двум молодым врачам, уснувших на соседней кровати один над другим. Снизу спала розовощека девушка, чудом попавшая в эту частную больницу, куда подобные ей провинциалы попадают лишь в мечтах. Над ней спал сын заведующего нейрохирургии. Парень оказался старательным, но чересчур самоуверенным и самовлюбленным, как и большинство врачей. Данные качества- неотделимы от хорошего врача, потому что, только благодаря им человек сохраняет свое спокойствие и дарует его окружающим.

На часах, украшающими крохотное пространство над дверью красовались жестокие цифры, говорящие о том, что домашние уже в сборе и он их застанет при любом, даже самом благоприятном раскладе. Поэтому Владимиру ужасно не хотелось идти домой, особенно сегодня, в день рождения обожаемого старшего брата. Успешного, прекрасного и лучшего во всех отношениях сына и мужа, идеала до которого он, такой какой есть, никогда не дотянется.

Что он сейчас представляет. Тридцатишестилетний мужчина с огромными мешками под глазами, грустными, затравленными глазами, как у побитой собаки, всклокоченными темными волосами и клочкообразной щетиной, старившей его еще на добрые десять лет. Жил в небольшой съемной квартире, куда съехал от жены по ее же просьбе. Должно быть, мешал встречаться с любовником- сумрачно говорил Владимир себе, когда открывал дверь своего могильника-квартиры.

Отец так же, как и раньше считал его несостоявшимся человеком, «дорогим латальщиком людских кишок», по его мнению, глупым безамбициозным и бесхребетным слюнтяем, плывущим по течению. Матушка периодически лишь грустно опускала голову при его появлении и сдержанно обнимала сына, опасаясь разгневать мужа. Даже сейчас, когда он передвигался лишь в инвалидном кресле, а она им управляла.

«Никуда не пойду, снова все будут любезничать и шутить, обсуждать дела и карьерные высоты, придет сестра с сыном и этим хамоватым придурком, опять начнут вспоминать об отсутствии карьерного роста в моей случаи, снова скажут, что нашей клинике стыдно за такого как я.»

Володя часто думал о том, что будет, но еще регулярнее думал почему его так не любят в семействе, где вроде бы никто особо не привязан к друг другу, где кровные узы не держат их так близко друг к друг. Причину была лишь в своеобразной внешности, так отличающейся от родительских. Его брат и сестра унаследовали печальные серые глаза отца, какого неземного оттенка, также обзавелись его светлыми волосами и даже его мимикой. Он пошел невесть в кого. Темноволосый, с миндалевидными темными глазами выглядел на семейных фотографиях как дворецкий или бедный-сиротка, затесавшийся в прекрасную семью знаменитых московских врачей Елизарьевых, ведущих своё врачебное ремесло уже более трех веков.

Владимир наконец полностью проснулся, сменил униформу на привычную одежду, закрыл свой шкафчик и, попрощавшись с шумными сестричками, вышел из больницы.

Пожалуй, это был его любимый момент, потому что именно в эту минуту мужчина мог видеть пациентов, гуляющих во дворе, не скованных чувством страха и встревоженными за свою жизнь. Они были с ними одинаковыми, ни они ни он не ненавидели друг друга. Скорее напротив, именно в этот момент счастливой реабилитации люди были благодарны самому обычному, ничем не примечательному общему хирургу, регулярно оперирующему не по расписанию и не отказывающегося от ночных смен.