Столпы творения

1.

Городишко К. не отличался ничем примечательным. Две узкие улицы, пересекаемые третьей, поменьше, – как смычок на скрипке Паганини, у которой лопнули струны, – сиротливо тянулись в неизвестность, периодами оглушая округу автомобильным шумом проезжих незваных лихачей с турбо-моторами. Обычное провинциальное житьё-бытьё горожан скрашивалось редкими творческими вечерами в местной библиотеке и выставками единственной живой достопримечательности – талантливого художника Станислава Столпина. Хотя нет, была ещё одна примечательность, только она располагалась за городом.

В чистом поле среди зарослей полыни и чертополоха высилось в величественном одиночестве гранитное скальное образование, выветренное и отшлифованное бурями и дождями. Местная молодёжь облюбовала эту точку для встреч перед походом в лес или на реку.

От каменного столба, который именовали «Вперёдсмотрящим» за характерный небольшой выступ на вершине, до лесного массива километра три – четыре по пыльной просёлочной дороге без асфальта. Лес этот был рукотворным. Для защиты поселения и его полевого хозяйства от выветривания и высушивания плодородных почв когда-то, ещё в советские времена, насадили вдоль линии реки молодые дубы, клёны и буки. Сколько годков прошло с тех пор, уже и не вспомнить, а только лес прижился, разросся, обзавёлся молодой порослью. Берега реки заросли тонкоствольными гибкими ивами, душистой таволгой и рогозом в человечий рост. Поля запустели и покрылись сплошь сорными травами.

В начале лета, правда, красиво цвели маки. Вся широта земли на много километров покрывалась алыми цветами. Такое время больше всего и любил Столпин, ходил к столбу на этюды. Часами вглядывался он в полыхающее красным огнём цветения поле, в колыхающиеся на ветру травы и кудрявые макушки ближайшей к полю дубовой рощи. Ветер доносил до него свежее дыхание реки, и это было единственным спасением от одуряющего запаха полыни, разгорячённой солнцем.

Столпин был одним из немногих последних импрессионистов. Его вдохновляли полотна Моне, Валери, Ван Гога и Дега. Как сказал досточтимый Александр Дюма-сын, искусство требует или уединения, или нужды, или страсти. Чего-чего, а вот уединения и нужды у Столпина-художника было в полном достатке. Он жил с матерью и младшей сестрой в маленьком двухкомнатном домике, хоть и в самом центре городка, зато и дом, и дворик, и ограждавший их забор давно обветшали, заросли хмелем и вьюном, бороться с которыми было некому. Мать с утра до ночи работала на сменах – то поваром в школьной столовой, то посудомойкой в небольшом кафе, а сестрёнка была ещё школьницей, интересы которой сводились к интернет-знакомствам и запойному чтению бульварной прозы.

Единственной страстью молодого человека была живопись. Он писал пейзажи, изредка портреты; большой популярностью у любителей поглазеть на что-то необычное пользовались его многочисленные вариации на тему знаменитого К-ского столба. Изредка он наведывался в столицу на вернисажи, иногда привозил свои полотна, иногда даже удавалось что-то продать в частные коллекции. Звёзд с неба не хватал и непрактично считал зазорным яростное стремление к богатству и славе в среде художников.

2.

Однажды, вернувшись с очередной прогулки по окрестностям, художник застал сестрёнку в возбуждённом состоянии духа.

– Она приезжает! Она, в самом деле, приезжает к нам! – радостно выкрикивала девочка-переросток, размахивая мобильником.

Столпин никогда ещё не видел сестру в таком воодушевлении. Она бегала по дому, раскладывала по стульям свои вещи, то и дело что-то прикладывая то к талии, то к плечам, заглядывала в зеркало открытого шкафа, дверцы его давно рассохлись и скрипели неимоверно. Девушка подбегала к нему и что-то поминутно доставала, вертелась у зеркала и тараторила, не умолкая.

– Представь, знаменитая писательница Марина Волкова приезжает в наши края. Она собирается писать новую книгу. И потому «выбрала тихий мирный уголок», как она сама высказалась о нашем захолустье. Только подумать, завтра будет творческая встреча в библиотеке, а потом в администрации в её честь дают благотворительный ужин. У нас такого ещё отродясь не бывало, чтобы и встреча, и какой-то особенный ужин.

Посмотрев на сестру скептически и поправив сползшие на кончик носа очки, брат позволил себе лениво заметить:

– На ужин больших надежд не питай. Вряд ли кого-то из простых смертных на него пригласят. Так, местные богатеи да парочка старых поэтов с нашим единственным искусствоведом-краеведом Назаровым соберутся попить чай с пампушками.

Заметно сильнее, чем обычно, прихрамывая от долгой ходьбы, он присел к столу, взял из пачки влажную салфетку и начал оттирать пятна грязи на полинялых брюках цвета хаки.

– Не скажи, – отвечала довольная собой девушка, найдя, наконец, то самое платье. – Ты тоже в списке гостей. На сайте есть инфа. Я скачала для тебя приглос. И ты возьмёшь меня с собой.

– Ещё чего!

– Да!

– Нет.

– А если не возьмёшь, я расскажу маме, что ты истратил последние деньги на свои несчастные кисти, а вовсе не «пришлось их отдать на замену счётчика на воду», как ты ей наплёл в прошлом месяце. Забыл?

– Ты – маленькая стервочка, – неуклюже выплеснув руки перед собой, криво погнался Столпин за сестрой, которая уже выбежала на улицу и, носясь по двору, кричала во всю.

– Я всё знаю! Я всё знаю! Знаменитость, знаменитость! Догони, догони!

Вечером следующего дня местный бомонд, слегонца поддав «для харобрости», собрался в библиотеке – единственном культурном месте, где можно было пообщаться в непринуждённой обстановке среди книжных выставок и не выветриваемого годами сыро-гнилостного запаха давно не ремонтированных стен. На этакие мелочи никто здесь уже не обращал внимания. Что ж поделать, у администрации нет средств на ремонт таких старых зданий, как это, тем более, его каждый год планируется снести, а библиотеку разместить в помещении поменьше, зато с хорошим ремонтом и вполне соответствующем назначению – в полуподвале администрации.

В отглаженном, местами лоснящемся сине-сером летнем костюме времён своей ранней юности Столпин под ручку с сестрой вошёл в читальный зал. Девушка в нежно-розовом платьице на тоненьких бретельках сильно раскраснелась от эмоций и предвкушения новизны. Столы в зале были убраны, вместо них наставили множество стульев рядами, которые уже были все плотно заняты. Оставалось только стоять в проходах у стен и окон.

Сестра, проталкиваясь локтями, ловко втащила своего спутника в ряд у подоконников и плюхнулась на один из них. Брату показала пальцем место рядом. Пришлось послушно стоять. За потными спинами горожан, ожидавших встречи со столичной знаменитостью, девушка принялась невозмутимо растирать пятку, сняв обувь. На каблуках в городке ходили редко, но по такому случаю девчонке захотелось блеснуть, и она натянула, как Золушка, прозрачные пластиковые туфли на шпильках.

Художник начинал нервничать. Его раздражало столпотворение и духота. Кондиционеры издыхали от натуги, работая во всю мочь. Но это не помогало. Летний вечер обещал растопить умы и сердца в этом котле разношёрстной толпы.

Молодёжь с побритыми висками и волосами цвета утренней зари, несколько любопытствующих рабочих с пивзавода и автозаправки – в выцветших футболках с мокрыми пятнами в подмышках, старики в орденах, бабушки в аккуратных платочках, дамочки с причёсками «а ля натюрэль», девчонки-школьницы с длиннющими волосами, прилипшими к потным оголённым коктейльными вырезами плечикам и спинам.

Весь этот пёстрый калейдоскоп внезапно замер, каждый в толпе слегка напрягся, а затем медленно обмяк и осклабился, когда двойные двери зала распахнулись, и вошла она. Пышная рыжеволосая красавица со слегка раскосыми на восточный манер глазами с ровными чёрными стрелочками на веках. В ярком рубиновом платье с чёрным кружевным кантиком на глубоком вырезе. Приятная, улыбчивая и, как оказалось, довольно разговорчивая женщина. Столпин всё время думал, сколько же ей лет. Но так и не понял. Судя по тому, что и как она писала о женских судьбах, таких непохожих одна на другую, было понятно, что её собственный жизненный багаж не ограничился парой чемоданов. Скорее, он был похож на полнокровный железнодорожный состав, где нашлось место встречам и расставаниям, яростной борьбе за выживание в городских джунглях, слезам и смеху, интригам и козням, тайным страстям и страстишкам, радостям и разочарованиям.

3.

Во время ужина, на котором, как и полагал Столпин, было до коликов в животе скучно, старички от немногочисленной писательской организации облепили знаменитую писательницу и наперебой вещали ей о здешних красотах природы. Мэр «выразил надежду», что блистательная Марина Волкова остановится в К. надолго, а, может, и на совсем, что неимоверно отразится на культурном уровне местного населения. Искусствовед Назаров «пообещал вооружить» богатейшим архивным материалом для её новых книг. Лысеющий сластолюбивый фотограф Покрыщенко, не переставая светить камерой, готовый засунуть объектив не только в тарелку, но и в достаточно смелое декольте гостьи, рассыпался в любезностях и прочил «увлекательную фотосессию» на фоне реки.

Среди этой беспокойной публики живописец с сестрой и один мизантропический поэт-любитель были единственными молодыми людьми. Сестра попросила познакомить её с поэтом и оставалась рядом с ним, несмотря на то, что парень большую часть ужина молчал и лениво ковырял вилкой в тарелке, гоняясь за непослушными горошинами от оливье. Гнусаво прочитав по огрызку тетрадного листа посвящение гостье, поэт вместе с сестрой Столпина удалился в дальний угол гостиной, они уселись в мягкие кресла и с безопасного расстояния наблюдали за происходящим. Официальная часть окончилась в тот момент, когда подали десерт.

Скучающий художник взял вазочку с подтаявшим ванильным мороженым и отошёл к кадке с какой-то раскидистой растительностью. Разглядывая резные листья, намечая набросок в уме, он не сразу понял, чья мягкая рука легла ему на плечо.

– Неужели Вы так ничего и не расскажете мне и не пообещаете, как остальные? – ласковый тон растопил многолетний ледник в душе художника.

Он обернулся, слегка не рассчитав амплитуду движения, задел обтянутую рубиновой тканью грудь и почувствовал себя неловко. Гостья звонко рассмеялась и тряхнула золотисто-огненной копной волос так, что запахло жасмином и свежестью. Её духи были подобны симфонии незабываемых ароматов. Он был заворожён и очарован.

Как прошёл остаток ужина, где они потом бродили в зарослях акаций, Столпин уже не помнил. Проснулся он в удивительно чистой белоснежной шёлковой постели в необыкновенно привлекательной спальне. И эта спальня располагалась наверху очаровательного двухэтажного коттеджа с бело-жёлтыми стенами на одной из центральных улочек. Это был дом Марины. Она сняла его на год, чтобы писать свои новые книги. Так всё и началось.

4.

Марина окрутила неопытного поклонника сразу. Актом безоговорочной капитуляции перед её немеркнущей женственностью послужил его переезд в бело-жёлтый коттедж на следующий же день после их встречи.

Художник, как опьянённый и начисто лишённый здравого рассудка, первое время писал только её портреты. Она стала его музой, его легендой, его грёзой. Он писал её в разнообразных одеждах и без них, он упивался возможностью рассматривать её тело днём и ночью при разном свете. Особенно хороша она казалась ему поутру. Выпростав обнажённую ногу из-под смятой простыни, она тихо дышала, а на её щеках рделся лёгкий румянец последнего сладкого сна. Вьющиеся локоны разметавшихся по подушкам волос переливались под первыми яркими солнечными лучами, пробивавшимися сквозь лёгкую драпировку золотистых штор. Её тонкая белая кожа с лёгкими рыжеватыми крапинками веснушек на руках и груди завораживала, ослеплённому творцу казалось, что это дышит мраморная Венера. И он принимался остервенело писать.

В его будничную творческую жизнь, наконец-то, ворвалась невиданная, неудержимая страсть и повалила его на лопатки. Он сдался без боя, потому что хотел этого с первых дней, как только ощутил в себе мужскую силу. Временами ему становилось стыдно от своей несдержанности, но привязанность росла, и главное, он был уверен, она взаимна.

Поборница свободы, увлечённая писательница не замечала, как больше и больше опутывала сетями своей странной, в некоторой степени, маниакальной страсти художественно богатую и до встречи с ней не тронутую серьёзным чувством душу живописца. Хромоногий недотёпа Славик под нажимом активной творческой натуры своей возлюбленной довольно быстро стал Стасом. Поражённый её восприимчивостью ко всему прекрасному и потрясающей предприимчивостью в делах, он стремился на свет её кошачьих глаз, как лёгкий малёк на таинственный светящийся во мраке вод пузырёк – всего лишь электрическую приманку глубоководной зубастой громады-удильщика.

Это был бурный и довольно необычный для них обоих роман. Как внезапное цунами, он широкими разливами затопил всё внутреннее содержание и всю внешнюю жизнь влюблённого художника. Не слишком экзальтированная в эмоциях, избалованная любовью и признанием заезжая Афродита, напротив, чувствовала, что вправе творить с новым партнёром всё, что ей только заблагорассудится, и от этой безнаказанности временами ей становилось невыносимо скучно.

Яростная защитница свободы любила борьбу, но и в борьбе предпочитала твёрдо стоять на ногах, чувствуя надёжную опору. Опорой же для неё всегда был её талант. Она знала, что сможет прожить одна, что бы там ни случилось. Поэтому особой нужды в любви и понимании со стороны спутника у неё не было.

Через несколько месяцев, наскучив его беззаветной преданностью, она охладела и всё чаще стала выезжать куда-нибудь одна или в компании других кавалеров, которые невесть откуда появлялись в К. и наводили на Столпина ужас. Бедный ревнивец стал похож на маньяка: с раскрасневшимися от недосыпа и душевного напряжения глазами он бродил кругами возле коттеджа в ожидании, когда его прекрасная муза соизволит явиться домой. Он не мог устроить ей скандал, потому что был не так воспитан, и не смел даже голос на неё повысить, хотя иногда ему хотелось её захлестнуть. Особенно трудно ему было в те моменты, когда она ярко накрашенная в вызывающем наряде собиралась на очередную романтическую авантюру – как она утверждала «исключительно ради творчества». Как-то вечером она бросила в просторном холле горькую фразу, что рассыпалась мелкими осколками, гулко отражаясь от стен, а потом, после её ухода, остро застряла в мозгу и причиняла тупую боль:

– Кто ты такой, чтобы меня удерживать? Я сама решу, что мне делать, когда, как и с кем. Будь так любезен, иди спать.

5.

Несколько раз он пытался уйти от неё, но не смог. Куда уходить? Всё, что его окружало, – это бледные, обшарпанные четыре стены со старомодными обоями, окно с глупейшими занавесками времён Коминтерна, не иначе, старая полка с книгами, которые прочёл ещё в старших классах школы, скрипучий диван с вонючей рыхлой подушкой и дырявым пледом, сваленные в куче в углу подрамники, этюдник, холсты, банки, коробки с красками, кистями и залапанными мятыми тряпками, а вместо стола сбитые кое-как козлы, накрытые ошкуренной добела доской. Не на чем остановить взгляд. Негде развернуться. Нечем заниматься, кроме ежедневных вылазок за город. Даже в другой район невозможно было поехать иной раз.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.