Не буди Лешего

Глава 1

– Ты почто беспокоишь меня, погань ты крылатая? – стою, смотрю на парящую птицу чёрную. А она на меня смотрит. Глазом своим блестящим подмигивает.

– Не упаду я, и мясо моё тебе не достанется. Да и на что оно тебе, моё мясо? Оно же у меня мёртвое.

– Ну а моё какое? – отвечает мне птица птичьим клёкотом. – Так что и твоё мне будет в самый раз.

– Курица ты неощипанная, – посмотрел я на топор. Даже если докину и попаду, потом идти за ним. А леса уже окраина, выходить негоже.

– Подлети-ка поближе, а? – пернатую тварь уговариваю.

– Тебе зачем? – отвечает мне тварь пернатая.

– А как думаешь? – живым глазом ей подмигиваю. – Есть разговор.

– Отсель говори.

– Летела бы ты… Куда летела.

– Так предвестник я.

– И что забыла тут?

– Так за тобой я.

Ещё раз на топор взглянул. Да попаду, конечно, но из лесу выходить… Вся же нечисть встрепенётся, что Леший на территорию посягнул. Прибегут из полей и лугов, вой поднимут. Скажут, что притесняю. Шагу лишнего не сделаешь…

– Как за мной?

– Так велено.

Тварь пернатая крыльями машет, перьями сыплет. А здоровая будет, но тощая. Это кто же такую на службе держит?

– Кем велено-то?

– Так я от Кощея жены.

– От Мары что ли?

– От неё.

А ей чего от меня надо?

– Пусть мужу своему голову дурит, а мне с ней ни делать, ни делить нечего.

Хватило уже.

– Муж за Василисой убежал.

– За той же самой?

– За очередной, – мудро изрекла пернатая нечисть. – Слышь, Леший, мне твою печень принести велено.

– Это что за невидаль? В наших краях такое не практикуется.

Да и накой она ей? Что-что, а печень уже вусмерть посажена. Посмотрел на рожок, что на поясе болтается. Давно он сух, надо бы исправить.

– Ои меня ничего не получишь, лети восвояси.

– Не ближний свет, с пустыми когтями не полечу, – и давай нападать, тварь подлая, подлетит да клюнет, да в небо назад. И так раз несколько.

– Всё равно не справишься, – отвечаю ей. – А я в лес уйду.

– Не уйдёшь, пока я буду твоих стращать, мелких духов тащить да жрать.

– С поля тащи, не моя забота.

Запищали под ногами, жалуются.

– Кто так предвестника гонит? – птица молвит. – Совсем ты, Леший, без уважения. Вот в других лесах…

– Ну и лети к другим.

– Мара послала к тебе.

– А кроме печени ей от меня ничего не надо?

– Сердце ещё просила, – птица хотела голову лапой почесать, да вовремя опомнилась, крылами замахала. – Да добавила потом, что у тебя нет его. Тоже, поди, пропил?

Отдал. Потому что дурак дураком молодой был. Так и помер. В том же лесу, в которым я теперь Леший. Тоже потому что дурак был. Теперь, значит, нечисть я, уже сто лет поди как.

– Улетишь ты или нет? Про “подобру-поздорову” не спрашиваю. Какое у тебя, у костлявой, здоровье?

– Э, обижаешь! – и опять налетела. Тут-то я её за шею хорошо схватил, да почти свернул, да по макушке рогатой клювом получил. И чуть глаза живого не лишился. Не дело это. Поцарапала меня вражина пернатая, смрадом мёртвым дохнула. Вот бы клюв ей этот обломать, но как? Не поймаешь же курицу, скользкая. А размера она такого, что, пожалуй, и в небо за собой утащит и о земь бросит.

Уже решил топором, как чую, кто-то об ногу трётся.

– Мяу!

– Баюн, ты, что ли?

Смотрю, кот чёрный в ногах, когти свои стальные о мой сапог точит.

– А ты, котяра, не обнаглел ли? – его спрашиваю, а сам по холке поглаживаю. И тут идея посещает меня хорошая. Чай, Баюн не топор, воротится обратно.

– Эй, пернатая, лови подарочек!

Взял кота за шкирку я, шепнул ему на ухо.

– Ну и ты, Баюн, не оплошай.

Ну и запустил котом в курицу.

Хорошо полетел Баюн, что снаряд. Летит и частушки поёт матерные. Я такого в лесу не люблю, не попускаю. А в небе пускай летит, ругается. Разумная тварь Баюн или нет, говорить ли умеет, или шпарит по заученному – про то мне неведомо. Он что комната китайская, слов много, толку мало, но живность осмысленную хорошо изображает.

Вцепился Баюнка в курятину, перья быстро повыдергивал, заискрил, зашипел да когти вострые вонзил во все места мягкие. Хотя вряд ли есть такие у пернатой твари этой.

– Ты пошто хулиганишь, Лешак ты злой! – нечисть крылатая ругается.

– Какой я тебе Лешак, Леший я. И то я не хулиганю, а провожу боевой манёвр. Называется “кота метание”.

– Сними его с меня, полечу обратно! А ты иди к Лешему… Тьфу ты, – птица плюнула. Видать, поняла, послала к кому. Баюнка долго держался, не отпускал. Наконец она его скинула, и на крыло припадая раненое, полетела восвояси, ругаясь.

Глава 2. Упыри и вурдалаки попадаются одне

Трусоват был Ваня бедный:

Раз он позднею порой,

Весь в поту, от страха бледный,

Чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышит,

Спотыкаясь, чуть бредет

По могилам; вдруг он слышит,—

Кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал;– шагнуть не может.

«Боже!– думает бедняк,—

Это, верно, кости гложет

Красногубый вурдалак.

Горе! малый я не сильный;

Съест упырь меня совсем,

Если сам земли могильной

Я с молитвою не съем».

Что же? вместо вурдалака

(Вы представьте Вани злость!) —

В темноте пред ним собака

На могиле гложет кость.

А.С. Пушкин. Цикл “Песни западных славян" , стих "Вурдалак"

Иду я вдоль кромки поля, скрываясь в тенёчке, думаю, с чего бы предвестнику от Мары прилетать? Рядом Баюн идёт, и на ходу раны зализывает, умывается.

– Сильно потрепало тебя? – спрашиваю.

– Мяу, – отвечает.

– А сказка где, стишок какой, песенка?

Посмотрел на меня кот, подумал. Вздохнул. Пошёл дальше.

– Баюнка, ты не серчай. Надо было прогнать нечисть пернатую.

– Тьфу! – сплюнул кот чёрные перья из пасти.

Идём молча.

Чую, земля под ногами шевелится. И шум стоит нехороший. Как будто старые кости где-то ломает. Посмотрел в рощицу, а там ветви сухие с земли поднимаются, всё ходуном ходит.

– Заложные, что ли, беспокоятся… К чему бы?

А покойники те заложные, неприкаянные, мною упомянутые, а ну давай с земли вставать, ветки с себя снимать и поначалу друг на друга прыгать. А потом выстроились в одну линию и пошли.

– Надоело мне всё, – говорю и на кота смотрю. – Что они полезли, Баюнка, как думаешь? Вроде не русалочья неделя, лежали бы да лежали.

– Мяу.

– Мяу? Много у меня к тебе вопросов.

Первый упырь повёл носом и пошёл на нас с Баюном. Баюн тоже повёл носом, посмотрел на упыря, потом на меня, покачал головой из стороны в сторону и в лес сиганул.

Ладно, котик, это не твоя битва. Не всё же тебе одному отбиваться. Поднял я топор.

Рубить упырей – дело нехитрое. Только почто повставали они, да много так?

– Тут я, нечисть поганая, – поднял землицы ком и запустил в одного вурдалака. Кровь моя для них невкусная, бесполезная. Да безмозглые они, разве разберутся? Нападать будут на всё что движется. Зверья много попортят, а то и человеков заблудших или на окраине леса в лугах работающих. Так-то человеков мне не сильно жалко, но, опять же, на подвластной мне территории негоже вурдалакам шалить.

Нечисть поганая внимание на меня обратила. Побежали. Прыгают, зубы свои гнилые выпустили, пальцы с длинными когтями растопорщили. Снял я с пояса топор. Мне бы два топора сейчас, да носить их неудобно. Разве что – оба за спину приделать? В две бы руки я б упырей этих мигом раскидал.

На поясе у меня нож, рожок и фляга. Это само собой, вещи нужные, их тоже не снять. Ну да меньше думок, больше дела. Первого вурдалака порубил. Второго за пасть поймал и откинул. И дальше топором.

Рублю, значит, вурдалаков направо и налево, а всё же думки в голову лезут. С чего вурдалакам вставать? Кто-то поднял их? Уж не лешаки ли с соседнего леса?

Я за этой территорией пригляд держу, она вроде как и моя, и ничейная. Отобрал я её у другого Лешего давным давно. Ну и, понятно, что двум Лешим в одном лесу не бывать. Теперь тот лес мой, сосед, злобу притаивший, сюда глаз не кажет. А вот лешаки его остались и в услужение не пошли. Растут, множатся, злобу копят. Могли они вурдалаков натравить?

Вроде всех порубил. Стою, дух перевожу. Топор только затупил об их гнилые черепушки. Как смотрю – опять ветки задвигались, но то не на земле, а в чаще. Выстроились передо мной лешаки – бывшего Лешего с этого подлеска прихвостни.

– Гляди, целехонек!

– А что на меня любоваться, чай не красна девица.

– Много нас а ты один.

– И в прошлый раз так было.

– Меньше нас было, запамятовал?

Что моя башка нынче, в ней грибы и мох.

– Леший ваш с вами был, а теперь вы без Лешего. И многих ваших нет.

Проросли давно травой сорной на полянке спорной.

– А нас числом теперь много побольше. И без Лешего справимся.

А ведь и впрямь вся роща ими утыкана. Стоят, как боровики все, сбитые, морды кабаньи, свирепые, на головах рога загнутые. Клыками по подбородку шерсть истёрли. Ишь как много их! Неужто селян тащат да в лешаков обращают? Из заложных только упыри получаются. Не кладбищенские же? Колдун, что ли, объявился? Леший их колдуном не был.

– Ну так начнём, может? Что-то смотрины затягиваются.

Ну так они и начали. Всё ж таки плохо, что топор у меня один.

Глава 3. Лешаки

Рубились долго. Эти твари клыкастые кусаться на умеют – клыки загнутые мешают. И бодаться не могут – рога кривые. Махались топорами.

Их много, они круглые да юркие. Я один, и весу тяжёлого. Но хоть не совсем ещё дерево, поворотливый.

А так знатно меня порубили всего. Как бы и впрямь в землю не уйти и не прорасти мохом.

Но пока стою, отбиваюсь. А надо ж их, кабаняков невежливых, со своей земли согнать.

– Добиваем, кажись! – кричат. И ничего ж не посоветуешь, если кажется, нечисть ж мы.

Чувствую, жжётся что-то в нутре. Вниз смотрю, отнял от брюха руку. Кровь течёт по животу, вся моя шкура промокла. Да и рёбра поломали, раз мне не вздохнуть.

Тяжко стало, но стою пока, хоть ноги проседают. Как нежить не смертен, но выбить дух можно, помру. И никуда не денусь. Останусь мёртвым пнём, зарасту травой – пришлым лешакам на веселье.

Но это лес мой, и раз пока не издох, видать ещё здесь нужен. А эти лыбятся, стоят, довольные кабаняки, наверное уже между собой лес делят.

Травушкой сладко пахнет, землицей пахнет, если не брежу. Ну подойди только кто: голову отрежу.

А рукояти топора не чувствую больше. Живой глаз уже не видит, пока смотрю мёртвым.

Что-то тянут они. Близятся по кругу. А я ж на горке стою из их же кабаньего люду.

Окружили и свалили. Ну вот и всё. Зарубят. А битва славная была. Хоть не спился заодно с Водяным, ушёл достойно, в бою, как хороший Леший.

Вдруг тень чёрная надо мной промелькнула. И частушки матерные по лесу раздались. Видать, есть в них сила великая, потому как так разозлили они меня, что я с места вскочил. Не потерплю в своём лесу матерщину.

Баюнка когти стальные выпустил и от лешака к лешаку прыгает. Как бы не порубили кошака-матершинника топорами. Мне его, нечисть хитрую, ещё в студёном ручье вымачивать в наказание.

Поднялся я, сначала на одно колено, потом на оба. Топор нащупал, глаз затёкший протёр. Подождал, пока силу в руках почувствую, а то начал уже в духа превращаться, тело не слушается. Материальное оно частично, частично живое, но больше мёртвое. Такое сдвинь. Сила нужна большая. Но она же и подмога. Обратился к лесу и стал лесом сам. До последней веточки, зверушки и мышки-норушки. А потом силу эту в тело потребовал – во временное пользование. Вот тогда встал.

– Кота не обижайте, лешаки поганые.

– Сам ты нечисть поганая, а кто-то из нас будущий Леший.

– Не понял.

– Кто тебя победит, тот следующий Леший будет, – объяснил второй, Баюнку тягая за хвост.

– Так деритесь друг с другом, – предлагаю я.

– Так начнём, когда тебя завалим.

– Я буду главный, я сильный самый, – один Лешак встал, подбоченился. Кажись, я тут Лешим буду!

Кажется ему…

– Баюнка, – кота подзываю. – А ну-ка, пойдём, объясним гостям нашим разницу между “быть” и “казаться”.

Всех мы их положили в этой же рощице слоем ровнёхоньким. Будут берёзкам удобрением.

Глава 4. Водяной и бражка

– Баюнка, поможешь мне туловища эти валежником закидать? – кота спрашиваю. Негоже оставлять их так валяться. И хоронить нельзя – чай, нежить, земля не примет. Но и так оставлять негоже.

– Мяу, – ответил Баюнка. Уши подранные, на морде кровь запеклась. Пасть было разинул, частушкой, видать, ответить хотел, потом чихнул только и в лес удрал.

Понятно, прибираться мне одному здесь.

Лешаков прикрыл ветками, уже не встанут они, в упырей не превратятся. Как на солнце выгорят, иссохнутся, воздухом очистятся, травой взойдут, после того только с землицей перемешаются. Станут её костью, мышцей, нервами. Но это потом. А пока мне мертвечину эту таскай перетаскивай, в рядочек укладывай да ветками закрывай.

Умаялся.

Иду, самого шатает знатно. Добрёл до ручья большого, наклонился к воде, встал на одно колено. От одёжи моей по студёной водице след кровавый пустился. Эх, нехорошо. Ладно бы к мёртвой воде пришёл, а то к обычной речке. Вдруг как прыгнет мне кто на спину! И топор мой на дно пошёл, и я чуть за ним не туда же. Но удержался. Скинул с себя вражину, за шкирку схватил. Смотрю – Лешак недорубленный!

– А ты что, самый хитрый? Схоронился где, пока другие дрались? Захотел взять хитростью?

Молчит.

– Леший живой ваш?

Молчит.

– Или прогнал вас из лесу, так вы пошли себе новый искать?

Ни слова не молвит.

– Много вас развелось, откуда взялись вы? Тесно вам стало? Или плодит вас кто, чтоб на меня натравливать?

Тишина в ответ.

– Да ты ещё хуже чем Баюн. Тот хоть иногда мяукает. Утоплю я тебя.

И сунул его башкой в речку. Держу, не отпускаю, жду пока перебрыкается. Вытащу – так, может, будет сговорчивей.

Вытащил. Спросил ещё раз. Лешак сговорчивей не стал. Нравится ему, может, купаться?

Окунул ещё раз. И ещё. На третий раз из воды Водяной выныривает. Я даже растерялся. Был бы топор под рукой, может, и стукнул бы с неожиданности его по лбу.

– Ты что творишь, мракобесина лесная? Ты почто мне воду мутишь, рыбу пугаешь?

– Так вот, – показываю ему Лешака морду кабанячию.

– Не убежит? – Водяной отплывает слегка.

– Нет, за рога крепко держу его.

– Это что же, Лешак?

– Он.

– А не можешь ты его топить где-нибудь в другом месте?

– А где мне его топить прикажешь? Чай каждая лужа твоя.

– Ну… придумай что-нибудь. Почто тебя голова такая здоровая да рогатая? Поди ума палата. Топором стукни!

– Уплыл топор на дно. У тебя где-то.

– Погодь, – Водяной под воду ушёл, вернулся с моим топориком. В воде он его ещё держал, а над водой поднять не смог.

– К чему такая тяжесть большая? – спрашивает.

– На тебя, небось, отовсель не нападают.

– Так моя река всё больше по твоему лесу протекает. Удобно, – Водяной крякнул.

– Мзду буду брать.

– Так я завсегда! – он отдал мне топор и снова нырнул. Вынырнул он с флягою. – Вот! Я что и приплыл-то!

– А говоришь, воду мутят.

– Ну это… Ты от Лешака своего избавляйся. Или, смотри, может, третьим будет?

– Буду, – ответил Лешак.

– Глянь, он разговаривает! – я его от удивления из рук в воду и выпустил. Водяной хоть брезгливый, но поймал и вытащил.

– Ты это, Лешаками не разбрасывайся. Наконец-то кто-то пьющий попался акромя нас с тобой.

– Так это вражина. Убить меня хотел, – я взял будущего собутыльника за шкирку. – Пойдёшь ко мне, нежить неразумная, в услужение?

– Я разум имею, – обиделся Лешак. – В услужение не пойду, а выпить выпью.

– Мудр, – Водяной хлопнул по фляге. – Ну так что, нежить лесная, выпьем за здоровье речной нежити?

– Что в фляге? Живая вода?

– Обижаешь! Брага!

– Человеков обнёс?

– У них сегодня праздник. Ночь Купальская. Хотели в реку вылить такое добро, шалопаи, меня, видать, задобрить. Так я не дал, всю флягу забрал да унёс.

– То-то они, верно, удивились.

– Не, все хороши уже, – Водяной руку к шее поднёс, жестом показал, насколько. – Аж завидно. Ну и, как говорится, что в воду упало, то пропало.

– Наливай уже, разбухтелся.

Водяной снова крякнул, три листа кувшинки сорвал и сделал нам чарочки.

– Мне не надо, у меня своя посуда с собой, – протянул ему рожок свой.

– Сколько наливать?

– Края не видишь?

– Это по-нашему, – Водяной вернул мне рожок, Лешаку протянул брагу в кувшиновом листе, сам тоже себе соорудил чарочку.

– Ну… будем!

– Куда ж мы денемся.

Глава 5. Сообразили

Выпили. Разлили ещё. Я у Лешака спроси возьми:

– Так изжили Лешего своего?

– Сбежали… Был Лешак Разгуляк, сказал что в лес нас новый уведёт, надо только Лешего местного, тебя, то бишь, со свету изжить. Да и будет лес наш. Хватит леса и новому Лешему и дружине его.

– А ты всё один да один, а, ваше Лешачество? – пьяный Водяной мне подзуживает. – Смотри у соседа какое войско!

– Только что-то разбегается, – я потребовал себе ещё. Выпил. Кости внутри срастались дюже больно. Скрипело всё, переплетались жилы заново, зарастало мясо.

– Тебе живой водицы, может, достать? – Леший подмигнул.

– А у тебя есть?

К тому источнику не ближний свет.

– С собой есть немного. Но бодрит так, что в нутре поколачивает!

Конечно, если живое принимать в мертвое.

– Взбодришься?

– Нет, – я отказался. – Оставь пока.

– Как знаешь! – Водяной фляжку прибрал.

– Мне дай! – Лешак лапы протянул, мигая пьяными зенками.

– А ты обойдешься! Чай, весь мертвечина? Это нам с Лешим надоть, у нас внутри кое-что живое имеется, а тебе будет с живой воды одна гадость!

– Жадный ты, – Лешак сплюнул.

– Ты почто в мою реку плюешь, нежить! Топи его, Леший!

Водяной наш уже хорошо поддал.

– Да в твоей реке чего только не плавает!

– У меня чистота образцовая и порядок! – Водяной обиделся. Добавил:

– А не я бы, так плавал бы тут заодно и один Лешак!

Я решил их разнять да спросил у Водяного.

– А… как ты тут? Тебя, что же, Кикимора твоя отпустила пьянствовать?

Не в коем случае не чтобы обидеть его зазнобу. Действительно она Кикимора.

– Э! Не! Говорю же, ночь Купальская, молодцы будут в речку нырять, а она на это дюже смотреть любит.

– Кикимора твоя смотреть любит на молодцов? – переспросил я. Может, что недопонял. – А тебе это не обидно?

– А чего? Она занята, а я вот с вами!

– А ежели зазноба твоя решит развлечься?

Лешак, слушавший про Водяного с Кикиморой, злорадно похрюкал.

– Дак а как ей с ними развлекаться? Если к ней в лапы попали, то всё – считай, покойники. Утопленники, стало быть. Живой то ей кто дастся?

– Так… и ты, Водяной, не больно живой, с тобой же она как-то умудряется.

– Я есть нежить сильная! – Водяной ударил себя в грудь. – Во всех смыслах, – добавил под хрюк Лешака, – и вообще, вы пить-то будете?

– Наливай.

И только Водяной наш в флягу полез, вынырнул к нему пескарик и ну что-то на ухо нашептывать.

– Ну вот – говорил же я! Так и есть. Утащила моя Кикимора под воду какого-то молодца!

– Ну так… Всё, посидели? Спасать поплывёшь? – спрашиваю.

– Сдался он мне? Молодцом больше, молодцом меньше. Пусть развлекается.

– Нехорошо же? – спросил я. – Всё ж таки на твоей реке бесчинствует.

– Сам не знаю, что ей в трясине не сидится? А тебе, Леший, жалко человека, что ли? Хорошо же сидим!

– Ну наливай, не задерживай.

А пескарик опять затрещал чего-то под ухом. Не выдержал я, поймал в руки рыбёшку.

– Я, тварь ты неразумная, любой глас лесной знаю, а вот по рыбьему не кумекаю. Чего ты трещишь?

– Ну дай послушаю! – Водяной рыбу забрал и к уху приблизил.

– Девка какая-то меня кличет. Просит помощи, называет Батюшкой.

– Какая ещё девица?

– Ну чьего молодца утопили, видать.

– А…

– Пить то будем? Фляги половина ещё!

– Спасать разве не пойдём? Обратилась честь по чести.

– Нам только пьяным кого-то спасать. В прошлый раз чуть Баюна не женили на моей Кикиморе. Ты, Леший, сватом был.

Может, с тех пор Баюнка злобу на меня затаил? А зачем тогда жизнь спасает? Непонятно.

– Ну если ж Кикимора до сих пор с тобой живет, стало быть, не сосватали.

– Сорвался план! – Водяной в сердцах шлёпнул по воде перепончатой лапой. – Да Баюн сильно сопротивлялся!

– Воду он не любит. Или баб вредных…

– Будь у меня жена добрая, разве бы я пил?

– Так женись на Кикиморе, может, она подобреет?

– Леший, ты когда сам научишься брагу ставить? – вдруг спросил водяной. Про Кикимору, видать, говорить не в мочь ему.

– А зачем? – не понял я.

– А как все людишки изведутся? Мало ли какой мор у них случится? А как мы жить будем-то! Без браги? Живой водой печень в один миг убьём! Научись, Леший, друг, а?

– А почто я?

– Ну а кто в лесу все травинки былинки знает? Неужто бражку не сообразишь?

– Из чего её настаивать-то?

Пескарик запищал пуще прежнего.

– Да помолчи ты, рыбина! – Водяной пришикнул. – Не разумеешь? Важные разговоры разговариваем!

– Ну ка, спроси, чего надо ему?

– Да девка та всё просит моей помощи. И честь по чести называет Владыкой речным, кличет Батюшкой.

– А девку как ту звать?

Нехорошее проснулись предчувствие.

– Да сам только что сказал – человеков тебе не жалко!

– Как звать девку, спрашиваю?

– Ну-ка, пескарик… – поймал рыбку Водяной. – Как девку ту звать? Как? Ага… Рада дочь Радимира и Зоряны.

Рада? Бедовая, так ей дома и не сидится.

– А парень кто? Не Родька ли, Велимира сын?

– Про парня на знаю, но девка просит за суженого.

Он, значит. Вук, его волк белый, загрустит. Не заболел бы. Да и девку жаль.

Смешная она.

– А ну-ка, Водяной, поехали умишко на место ставить твоей Кикиморе.

– Ты чего! На допили же!

– Позже допьём.

– Дак я допью! – Лешак предложил. Сам уже пьян вдребезги.

– Не тащить бы тебя, так с собой бы взяли. Водяной, много осталось там?

– Так пол фляги ещё! А если выжрет всё?

– Да что я один пить буду – одному и не в радость, – прохрюкал Лешак.

Тоже дело.

– Быстро вертайтесь! – а сам к фляге лапы тянет, точно рылом туда нырнет.

– Друже Леший, по воде сильно далече! Река крюк делает, давай по земле? – Водяной мне предлагает.

– Друже скотина ты водная, ты же весишь как три борова, как я тебя на себе поволоку?

– Друже Лешака окаянная! Не ты бы, сидели, пили бы, как порядочная нежить!

– Друже жаба водяная… – осенило меня. – Быстро обращайся в жабу, да так и быть, домчу вмиг тебя. Мне бы только за волчьей шкурой обернуться.

– Так на тебе же!

Совсем допился. Вывернул, надел с изнанки на правильную сторону и волком перекинулся. Водяной сделался жабой и прыгнул мне на спину.

Лешак с флягой оставленной очень уж нежно обнимался, чувствую, не дождутся здесь нас.

– Водяной, вода живая при тебе?

– При мне.

– А мертвая?

– И она найдётся.

– Ну тогда в путь.

Взглянул я на лес, деревья и кусты расступились, короткий путь открывая. Есть у меня свои дорожки и совсем они не человеческие. Путь по ним одной только нежити ведом. И то не всякой.

Глава 6. Не дразни Кикимору

Прибыли на место мы вовремя, жениха, а теперь получается, мужа Рады мы спасли. Водяной нырнул за ним и, видать, смог вырвать из цепких лап своей Кикиморы. А после мы Родьку поливали мертвой водой да поили живой – ничего, оклемался.

Доставив молодняк на их берег, я заметил в селении большое волнение. Хороший у меня слух, понял, о чём говорят, но расстраивать Раду не захотел. Она только получила любимого своего обратно. Ещё чуть-чуть, ушел бы к мёртвым, а так остался в мире живых.

– Ну так что, Леший, возвращаемся и продолжаем? – Водяной спрашивает.

– С Кикиморой твоей сначала поговорим.

– Сдалась она тебе? – Воднейшество занервничал.

– Надо, жабье величество, надо.

– Может, ну её в болото?

– Вот в болото и ныряй. Я тут вас подожду.

– А чего говорить то? Я как парня этого у неё забрал, так она на меня сердитая.