9 Этажей

Пролог

Это всё-таки случилось. Я решился, сделал шаг вперёд, стал на один шаг ближе к неизведанному. Неизведанному и страшному. На шаг ближе к смерти. Стоя на крыше девятого этажа и смотря вниз, я чувствовал сожаление за всё то, что совершил раннее, хотел извиниться перед каждым живым и мыслящим существом, но уже было поздно. Я начал процесс падения, в конце которого меня ожидало что-то. Суд Божий? Перерождение? Полая комната с кишащими в ней серыми тараканами? Вечная, безмерная и безмятежная Пустота? Небытие? Я не знал однозначного ответа. Да и мне было всё равно, оставаться в этом мире я больше не собирался.

Сделав шаг вперёд, и задержав дыхание, я почувствовал, как масса тела на оставшейся опорной ноге идёт вслед за первой, и как повеял лёгкий северный ветерок, поглаживая на прощание мои волосы. Закрыв глаза и подавшись вперёд, я обозначил точку невозврата. Ощутив порыв гравитации на себе, рефлекторно открыл глаза. Девять этажей бетонного покрытия жилого дома сопровождало меня в пучину жизненной скорби и боли до самого асфальта. Девять этажей смерти.

Каждый человек, так или иначе за всю жизнь задавался этим вопросом: «Что ждёт после смерти?» Порой они находят этот ответ для себя в религии или философии, дающее им столь желанное успокоение, порой не находят вовсе, так и прожив этот цикл медленного разложения ни разу не задумавшись об этом. Мне было суждено узнать ответ через несколько секунд. Грустно осознавать, что именно так закончиться моя жизнь, моё существование, моё бытие. Не на полях сражений, не скорчившись у мусорных баков в зловонном и тёмном переулке, истекая кровью от удара ножом грабителя в брюхо, и даже не лёжа в кровати, в окружении детей и внуков. Судьба распорядилась иначе. Я распорядился иначе, и теперь караю себя во всех смыслах, подобно грешнику, внезапно осознавшему свою никчёмность мировосприятия. А впереди меня ожидали девять этажей предсмертной агонии.

Девять этажей молчаливого падения. Девять этажей скитания в воспоминаниях. Девять кругов Ада.

Ранее я слышал мнение о том, что перед смертью, у человека вся жизнь проноситься перед глазами. Никогда не верил в данное предположение. Длилось это до тех пор, пока сам не обнаружил себя падающим прямиком в объятия смерти. Падая, перед моим взором, словно на льду, проскакивали десятки фрагментов из прошлого, будто огромное зеркало души и пережитого опыта, разбитое на тысячи острых и звенящих осколков самой судьбой. Без жалости и сожаления. Моё тело находилось на уровне окон девятого этажа, когда я лицезрел первое воспоминание.

Глава 1. Девятый этаж

Рождение. Мать. Отец. Река. Библия. Харон. Молитвы. Покаяние. Крик. Слёзы. Розги. Ученье. Знание. Цикл. Скорбь.

0,030 секунд с момента падения. Я помню первобытный интерес и жажду знаний. Я помню скорбь и тщетность состраданий.

Я помню опустошение. Что известно об опустошении? Что оно разъедает душу человека изнутри, поглощая все жизненные соки и оставляя лишь сосуд из мяса, костей и кожи. Депрессия, апатия не идут ни в какое сравнение с духовным опустошением. Оно выворачивает всё твоё нутро наизнанку, обращая в пепел все твои начинания, цели, мечты, убеждения и понимания о чём-либо, что для тебя когда-то значило. Оно разрастается постепенно, периодически даёт о себе знать на протяжении всей жизни.

Началось всё с религиозных догм и ежедневных проповедей моей матери. Это первое что я помню после своего рождения, связанное с матерью. Что было до рождения не помню. Мать всегда отвечала на этот вопрос одинаково – «Это праведное забвение, сынок. Оно ниспослано нам Богом». Помню, как она внушала маленькому мне о Первородном грехе всех людей, о Рае и Аде, о всемогуществе Господа, а также о том, что мне предначертано стать священником. Тогда я ещё не осознавал, что всё это значит, но уже ощущал густой ком во рту от этих слов. Она нередко напоминала мне об опасности окружающего мира и людских душах, связанных оковами инфернального пламени, созданного Сатаной и разрастающегося внутри каждого, начиная с рождения.

Отдельно стоит упомянуть Библию. Святое собрание древних писаний, скомпонованных в толстую книгу, массы и твёрдости обложки которой с лихвой хватало для нанесения побоев, оставляющих синяки и ссадины не детские, но священные. Тексты из Библии стали мне заменой любой басни на ночь от матери. Так она хотела подстегнуть у меня желание трактовать всё написанное в ней окружающим, как и подобает праведному христианину. Строки, насильно вдолбленные матерью в мою голову с пелёнок.

Бзик. Бзик. Бзик.

*Блажен, кто верует, – легко тому на свете.

Он верит, что не он за жизнь свою в ответе,

Что где-то есть всевидящий Творец,

Который знает всё, начало и конец*

С каждым прожитым годом, узнавая эту реальность всё больше, я внушал себе, что становлюсь лучше, значимей и самобытней чем вчера. Таким образом мыслить научил меня отец. И это было именно то, что шестилетнему мне было нужно. Поощрение в моей любознательности.

Став чуть старше, из обоих вариантов я предпочитал проводить больше времени с отцом в те моменты, когда он не уезжал в командировки, ведь помимо него, друзей у меня не было. Его житейские советы казались мне тогда мудрыми и важными, а аромат коллекции мужского парфюма от фирмы «Харон», заставлял маленького меня каждый раз замедлять шаг, проходя мимо его комнаты. Этот аромат, хоть и немного, но сбивал постоянный запах восковых свеч, разносившегося по дому.

Порой, приходя с работы, он брал меня с собой в машину, чтобы показать город. Останавливаясь на разных уголках улиц, мы часто просто прогуливались по тротуару, дворам, паркам и скверам, параллельно разглядывая жилые дома и комплексы. Отец часто жаловался на их внешнее состояние и блёклый, серый цвет, называя панельными коробками, в то время как я разглядывал помутнённые лица прохожих, смотрящих прямо исподлобья, а то и вовсе в землю.

Одеты все были в тёмные тона, у многих с рук свисали белые, как мел пакеты, с красной цифрой «5» посередине. Насмотревшись на людей, я устремлял взгляд в сторону крыш зданий, представляя, как твёрдо стою на краю, окидывая взором сверху всё, что меня окружает. Тогда эта идея показалась мне превосходной, ведь высоты я не боялся.

Размышляя об этом и осматривая крышу, невольно замечал контраст серого короба и синего неба, увешанного, словно вата облаками. От этого пейзажа по всему телу прокатывались мурашки, а внутри будто взрывалась маленькая бомба, из-за чего хотелось прыгать от счастья. В такие моменты я улыбался во весь рот, обнажая молочные зубы. Вдалеке слышалось карканье стаи ворон.

Как-то раз, вместо прогулки по полупустому парку и разглядывания жилых многоквартирных домов, отец отвёз меня на улицу, носящее странное название- «Стексова», в честь какого-то кандидата наук по биологии. Я, в силу возраста, называл эту улицу – «Стикс». Причиной нашего приезда на эту улицу стало конкретное сооружение, а именно – широкое трёхэтажное здание бело-бежевого цвета, указав пальцем на которое, отец произнёс – «Здесь ты был рождён». Почему-то, я запомнил эти слова надолго. У самого входа в здание, на козырьке, висел длинный ряд букв, понять которые я тогда не смог.

Вскоре входные двери распахнулись, и оттуда вышла группа людей, состоящая из мужчин и женщин. На первый взгляд они были разные: одеты в разную одежду, были разных возрастов, но объединяло их всех одно – искренние слёзы радости, наряду с чувством кричащей благодати. Двое из них держали плакат с какой-то яркой надписью, которую я в тот момент также не понял.

Это явление было сильно не похоже на то, что я видел раньше, и, спросив у отца о причине сего действа, он ответил, – «Ребёнок родился у них, как и ты, шесть лет назад», – в полголоса сказал он, затем добавив, – «Добро пожаловать в этот мир…». С каждым днём моя потребность лицезреть и узнавать новое только росла, а отец со всей охотой старался удовлетворять её.

Однако продлилось это не долго. Родители день ото дня перетаскивали канат воспитания каждый к себе, думая, что его методы этого самого воспитания окажутся наиболее верными, пока в один злополучный день они решили развестись. Сопровождалось это всё криками и оскорблениями в адрес друг друга, битьём посуды и перевёрнутой мебелью. Мать называла его богохульником и недостойным воспитывать меня. В последующем эти слова вылетали из её уст как текст молитвы.

Отец как то упоминал, что они поклялись с мамой в любви друг другу и ничто не заставит их нарушить эту клятву. Видимо, он позабыл о факторе эгоизма присущий каждому человеку.

В любом случае, отца я больше не видел, а религиозные порывы матери только усилились. Всё сильнее в её голове формировался цельный образ идеального сына, который будет правильный во всём. Правильный в учёбе. Правильный на работе. Правильный в досуге и развлечениях. Правильный в семье. Правильный во всех аспектах жизни и существования в целом. Ну и конечно же, правильным в служении церкви. Она явно не желала видеть во мне моего отца. В её глазах, наполненных холодной яростью, я видел этот идеальный образ священнослужителя, несущего молву благодатную всем заплутавшим душам, точно глашатай самого Господа. Таким она меня видела. Таким, кто через 30 лет тепло обнимет её и прошепчет: «Мама, спасибо тебе, что направила меня на путь истинный, ты прожила эту жизнь не зря», а до тех пор она била меня розгами и скалкой для теста за малейший проступок.

Не совершил молитву перед трапезой?

*Бах! Получай, выродок!*

Резкая боль, сопряжённая с гулом в ушах, после хлёсткого удара ладонью наотмашь по голове.

Пришёл домой со школы на десять минут позже, так ещё и с плохой оценкой?

*Бах! Бах! Бах! Получай, жертва бренного бытия!*

Раскаты жуткой боли, смешанные с горечью непонимания, раздаются из коленных чашек по телу, после ударов матери кухонной скалкой. Снова и снова. В конце таких наказаний она всегда подводила итог, заученный ею, наверное, ещё до моего рождения: «Я породила тебя на этот свет. Ты творение Господа, ниспосланного мне, и должен быть за это благодарен Ему в молитвах, а мне в хорошей учёбе.»

Чем старше я становился, тем реже мать применяла физические наказания. Связано это было не с её опасениями о достаточном уровне моей осознанности и агрессивной ответной реакцией, а скорее в попытке смены подхода – с физического на морально-психологический. В ход шли приёмы, базирующиеся на эмоциях и направленные на вызов сочувствия и сострадания к тяжкому материнскому бремени. Получалось плохо.

В подростковом возрасте со мной впервые за несколько лет связался отец. Случилось это, когда я пришёл домой после школьных занятий и услышал телефонный звонок. Подняв трубку, когда то белого, а ныне изрядно потускневшего и потрескавшегося стационарного телефона, я проговорил:

–Алло, кто это?

–Что не узнал? Отец это, отец. Как поживаешь, сын? У тебя всё хорошо? Прости, что не связался с тобой раньше, не было возможности.

В ходе этого пятиминутного разговора мы говорили на разные бытовые темы, будто так и должно быть. В конце я спросил, вернётся ли он, на что он недолго думая промолвил «Нет». В глубине души я знал, что он так ответит, но не хотел признавать. А когда я спросил у него о том, что мне делать после окончания школы, он ответил, чтобы я поступил в университет: «Всем нужно высшее образование, и тебе оно нужно, так что поступи и учись. Главное мать свою не слушай, она священника сраного хочет из тебя сделать».

Положив трубку, я почувствовал, как во мне бушует вьюга злости и непонимания, вперемешку с тоской. В ту же секунду мне захотелось что-то разбить и уничтожить. Выйдя за порог дома, в подъезд, дабы подышать свежим воздухом, я заметил бродячего кота чёрного оттенка на лестнице ниже. Подойдя поближе, я отвёл правую ногу назад для замаха, и подобно футболисту пинающему мяч, ударил кошака в область шеи. Его голова после такого резко отскочила в направлении удара, и он мгновенно ринулся с места прочь. Мне стало спокойнее.

К 18 годам я начал осознавать всю бушующую во мне неприязнь к религии, несмотря на все усилия матери. Смотря на неё, я всё больше убеждался в том, что никогда не стану священником, да и совершать бесконечные молитвы и покаяния у меня не было ни малейшего желания. С отцом за это время я разговаривал по телефону пару раз. Он сказал, что оплатит моё обучение в университете. Матери говорить не стал, разумеется, ведь она всё ещё держала в голове образ идеального сына. Я же в свою очередь, надеялся обрести цель и смысл двигаться дальше, смоделировать понимание моего нахождения в окружающей меня действительности. И я надеялся, что в дальнейшем процессе обучения или после него, обрету этот смысл. Посмотреть в глаза отцу. Прочувствовать каждым миллиметром кожи дрожь счастья.

Тщетность сладостных надежд, окутавших мой разум.

Прозвенел последний звонок. Школа позади, а значит, пора начать выбирать университет. Это должно было быть учреждение, в котором обучают интересующей меня профессии. Я понятия не имел, что меня интересует, ведь в школе с нами об этом не говорили, как в принципе и дома. Выбирал не долго, этим университетом оказался Безымянный Государственный Финансовый Университет имени Кого-то.

Как и обещал отец, он выплатил университету нужную сумму денег для моего обучения, вознамерившись ежегодно совершать оплату до тех пор, пока я не получу высшее образование. Всё как он того хотел, но без личных встреч и поздравлений. С горем пополам сдав экзамены, и выслушав поздравительную речь от главы университета, я вернулся домой, чтобы собрать вещи для последующего заселения в общежитие.

С самого порога мать накинулась на меня как дикий зверь на жертву, разрываясь от гнева, скорби и слёз. Разочарование. Её глаза… В то мгновение я наблюдал в них невиданное: её столь складное и явственное представление о моём будущем вмиг рухнуло, подобно древней живописной статуи, сотворённой пять веков тому назад. В какой-то момент она просто замолчала и отвернулась. Взяв сумки с вещами в руки, я развернулся и вышел из дома, заодно прихватив с собой фотографию отца из шкатулки памятных ценностей.

Одна фотография, связывающая меня с этим пристанищем серой скорби и вечного покаяния за сам факт греховного существования.

Оказавшись во дворе и пройдя пару метров до изрядно потрескавшейся жёлтой скамейки, я увидел того чёрного кота, умиротворённо сидящего на ней. Глаза его, казалось, сверкали даже при свете дня. Но побеспокоило меня не это, а странное чувство, вызвавшее лёгкий холодок по всему телу от кошачьего взгляда. Взгляда, буквально значащего «Ты жестоко со мной обошёлся, но жизнь с тобой обойдётся ещё хуже».

По крайней мере, именно так я представлял себе ход его мыслей, хотя возможно, он думал о рыбе и свежей валериане. Попрощавшись с соседом, имени которого я не знаю, зашагал прямо к дворовой арке, выводящей на другую сторону улицы, словно через неизведанный портал между мирами.

Избавившись от нравоучений и манифестов матери о праведности, я надеялся выветрить строки священного писания из закромов памяти чем-то иным. Впереди меня ждал четырёхлетний гранит науки.

Зайдя в общежитие, в нос ударил резкий коктейль запахов, состоящий из засорившегося дерьмом туалета, сигаретного табака, пролитого спирта, свежей краски и дешёвого одеколона. Перед взором предстал длинный коридор: двери комнат с обеих сторон цвета гнилого дерева, стены и потолок покрылись чёрной паутиной трещин и облупившейся за годы краской, а пол был липким как мёд. «Да…это действительно общежитие»,– произнёс я, зашагав к своей комнате.

За дверью этой комнаты, напоминавшей скорее маленькую бетонную клетку, меня ждал светловолосый парень, с острыми чертами лица и примерно моего возраста. На окаменевшем лице у него сияло безмолвие. Увидев меня, он попытался улыбнуться, но скверно. «Здравствуй, ты должно быть мой сосед. Проходи, не стесняйся»,– произнёс он, слегка наклонив голову вперёд и протянув руку,– «Меня зовут Влад, учусь на втором курсе». Рукопожатие было твёрдым и холодным, как стальная труба. Сев на кровать напротив соседа мы начали диалог:

–Ну что, как тебе наша берлога? – будто усмехаясь, спросил он.

–Ты про комнату?

–Нет, с ней и так понятно. Комната как комната, серая и унылая, хоть вешайся.

–Тогда почему ты не украсишь её как-нибудь?

–Чем, например?

–Плакатами или цветами.

–Чт…нееет! На кой чёрт мне сдались плакаты и цветы? Да и к тому же, плакаты надо будет где-то достать. Тратить на это деньги я не собираюсь, а просить у девочек плохая затея. Ну а цветы быстро завянут.

–Понятно.

–Я имел в виду общежитие, как оно тебе?

–Бывает и хуже,– сказал я, посмотрев в окно.

–Соглашусь. Здание старенькое, многое повидало. Университетской комиссии однажды удалось выпросить круглую сумму у Министерства образования на ремонт и реставрацию нескольких учебных зданий факультетов и общежитий. Как видишь, до нашей общаги деньги так и не дошли.– промолвил он, печально улыбнувшись.

–А что насчёт других?

–Аналогичная ситуация, разве что туалеты отремонтировали, подлатали краны и трещины.

–Скверно…

–Конечно скверно, но что нам поделать, – ответил он с ноткой печали, и выдержав драматическую паузу, добавил – Ты, смотрю, не многословен.

Бзик. Бзик. Бзик.

*А ты похож на ничтожного червя, с пока что не раздробленной в багровую кашу головой*

–Я всегда молчу, когда нечего сказать. – с задержкой ответил я.

–Ладно. Ну а в целом, общага реально полное говно. Пошли, устрою тебе небольшую экскурсию по ней.

Пока Влад в рамках экскурсии по обители студентов показывал мне, что и где находится, я не переставал размышлять обо всём. Думал о выкинутой в мусор Библии, о матери и её непрерывных молитвах, об отце и серых зданиях, на фоне ярко-синего неба. Завершая осмотр кухни, Влад вытянул меня из потока мыслей резким хлопком и фразой «Эй, это место кишит тараканами, они огромны и равнодушны к яркому свету».

Тараканы, равнодушные к яркому свету. Мне, почему-то, показалось это важным.

Вернувшись в комнату без Влада, пока тот застрял в туалете, я прихлынул к окну и начал рассматривать всё, за что мог уцепиться глаз: обветшалые фасады зданий, налитые болезненно-серым цветом, местами отвалившимися кусками бетона и наружных плит; серо-ржавые фонарные столбы, обтянутые паутиной электрических проводов; вывески магазинов, ресторанов и фирм различного предназначения, отчаянно манящих людей своим спектром выразительных красок на фоне гула машин и нескончаемой городской сутолоки.

Смотря вдаль индустриального лабиринта, я уловил краем глаза микроскопический чёрный силуэт на одной из крыш. Вскоре эта дёргающаяся фигура спрыгнула плашмя вниз. Ссылаясь на оптическую иллюзию, продолжил разглядывать будничную реальность.

Спустя пять, а может и десять минут гипнотического созерцания того, что происходит за окном, я ощутил слабость в мышцах и лёгкое головокружение, захотелось лечь. Вдруг в голове что-то щёлкнуло и пронеслось эхом по всему телу:

*Безвольная скорбь и вечная печаль человеческих душ, обречённых существовать в цикличном колесе времени. Я погрязну в этих муках*.

Влад громко вошёл в комнату, тем самым вытащив меня из саморефлексии. Недоумевая от бездарно выполненной работы сантехника в туалете, он с грохотом прыгнул на свою кровать, и, посмотрев на моё лишённое энтузиазма лицо, начал подбадривать к завтрашним учебным занятиям. Вышло это у него не очень, но в целом, я был готов к изучению и освоению новых для себя знаний.

Первое занятие в университете, собственно как и последующие, не вызвали у меня удивления от переполняемого чувства озарения. Преподаватели выполняли свою работу по-разному. Кто-то, с безудержным рвением завлекали аудиторию знаниями своего предмета, подкрепляя примерами из жизни. Кто-то, наоборот, сухо и поверхностно представлял ученикам свою учебную дисциплину, при этом уверяя себя и остальных в её исключительной важности над остальными предметами.

День за днём.

Неделя за неделей.

Месяц за месяцем.

Время шло, проносилось прочь, неумолимо деформируя самосознание и присваивая социальную идентичность законопослушного студента, познающего общественную систему «Работа-дом, дом-работа», как и преподносят университетские наставники, приводя в качестве аргумента так называемую «стабильность» и «продуктивность». Они называли это минимальными чертами характера, свойственные каждому успешному специалисту. Чувство обречённости и скорби заполняло меня, после чего в голове вновь щёлкнуло:

Бзик.

*Может поэтому родившая тебя женщина бросилась в объятия Божьего милосердия?*

–Нет, она просто заменила одну доктрину другой, не более, – произнёс я вслух, стоя у входа в университетскую библиотеку.

Намеревающийся найти в этом храме науки, культуры, психологии и философии что-то, что вытеснит библейские строки из чертогов разума, я стал одним из постояльцев этого места. Получалось не очень успешно. Лишь на втором курсе обучения, проходя вдоль полок в разделе «Философия», я невзначай бросил мимолётный взор на две стоящие рядом книги. Что-то заставило меня остановиться и осмотреть их внимательней. Этими книгами оказались «Критика чистого разума» под авторством Эммануила Канта, и «Мир как воля и представление» Артура Шопенгауэра. И вот опять, звонкий, но пробуждающий интерес импульс.

Бзик. Бзик. Бзик.

*Вот оно. То, что тебе нужно сейчас. Возьми, купи, укради, но заполучи. Это тебе поможет*.

Отец так и не позвонил. Следующие три года, параллельно с основной учёбой я старался проанализировать и понять всё написанное в этих двух книгах. Получалось с переменным успехом. Но жажда познать откровение двух учёных-философов, а так же затмить этими откровениями религиозные догмы в голове была сильнее. После полного прочтения этих трудов, и на протяжении всего оставшегося учебного периода, обыденностью для меня было задаваться вопросами:

«Что первично – Бытие или Сознание?», – воспроизводилось в голове словами Канта.

«Является ли Воля первоосновой бытия? Есть ли у нас Выбор, или всё определяет случайный вихрь Судьбы?», – дублировалось из уст моих перед сном.

Тезисы, приведённые в этих книгах, не сумели сместить отголоски молитв и изречений, пленённых в закромах моего сознания, но сумели их заглушить, однако…

Бзик.

*Горе мне в моём сокрушении; мучительна рана моя, но я говорю сам в себе: «подлинно, это моя скорбь, и я буду нести её.

Иеремии, глава 10, стих 19*

Оставшиеся месяцы учёбы прошли как в тумане, густом и всепоглощающем. В один из дней, находясь на занятиях по налоговым системам и слушая мёртвый голос преподавателя, я почувствовал, как размякает тело, путаются мысли и тяжелеют веки. Решив опустить голову на парту, погрузился во тьму. Заснул.

Бзик. Бзик. Бзик.

*Колкое чувство бессознательного, томящееся в недрах разума, далёкое, но искрящееся, будто керосиновая лампа. Оно шепчет тебе отовсюду: «Нет, ты не особенный. Ты не сумеешь познать само сущее этого мира. Ты одинок»*

Проснулся от крика большого инспектора, в офисе. Тот отчитал меня по поводу нарушения четвертого правила компании: «Не спать во время работы: в прямом и переносном смысле». Зайдя в уборную и умыв лицо водой, пришёл в себя окончательно. Я на работе.

Посмотрев в зеркало, попытался вспомнить свой возраст.

Бзик.

*Двадцать семь лет от роду*

«Охренеть не встать…», – прошептал я, всё так же смотря в отражение. Лицо было бледным и вымученным, с мешком под каждым глазом, как от бессонницы. Выйдя из уборной, осмотрелся по всему помещению. Это было обычное здание региональной налоговой инспекции, с обычным для такой сферы деятельности окружением и людьми. Их наполненные тоской и тревогой лица не выдавали никакой тяги к жизни. От внезапной грусти впал в ступор.

Подъём, завтрак, троллейбус, четыре часа работы в офисе, обед, шесть часов работы в офисе, троллейбус, ужин, сон

Бзик.

*Погружайся в бытовую рутину, шестерёнка*

Сев за стол нагромождённого стопками документов и канцелярскими принадлежностями, посмотрел на часы. Было «09:09», за окном пасмурное утро, небо уже не казалось синим. В этот раз оно смешалось с цветом панельных домов. Сделал вдох и закрыл глаза.