Так-так-так… надо переключиться! Надо. Это же заправка, блин. Здесь должно быть еще что-то кроме кофе, булок, табака и просроченных наборов автомобилиста. Ха, детский отдел. Прикольно. Ну, как отдел… Стенка. Полка. Какие-то простые резиновые утки для детей до года. Алфавит с огромными буквами-вкладышами и иллюстрированной книжкой. Большой паззл. Реально большой – с тысячей элементов. Инструкция на обороте коробки уверяет, что буквально за час возни получится собрать море, а еще небо с облаками и голодными чайками. Вот это интрига для ребенка.
Мне вспомнилось, что первый и единственный раз в жизни я взял в руки паззл в седьмом классе. Это была детективная головоломка, которую сначала нужно было собрать из маленьких частичек, а потом найти преступника на получившейся карте событий. Тогда я впервые представил себе всех человеков в виде кусочков паззла. А что, если каждый из нас – одна из миллиардов частиц, и всех нас одушевили и приказали самостоятельно собраться в одну могучую картину? Как мне найти подходящие, с которыми мы образуем нужную связку? Станет ли эта часть значительной, или я окажусь тем куском голубого неба, который не страшно потерять и всегда можно дорисовать по памяти? И с каждым годом нас – частиц – все больше и больше, и расстояния между частицами все меньше, но мотивация собираться вместе, в исходный рисунок – все ниже. Я записал еще пару мыслей и сохранил файлы в «облаке». Интересно, знают ли эти облака, что такое небо? Какое оно – их собственное небо? Наэлектризованное, грозовое? Блять. Ну-ка, брысь.
Вышел из магазина. Все еще тепло, несмотря на поздний вечер. Лето. Неплохо бы сейчас покурить. Ведь покурить летом, в поле у заправки, глядя на вечерние сумерки… это охуенно. Это точно было охуенно. И больше не будет.
Водитель ждет у машины с парой стаканов кофе. Двести километров до Воронежа. Едем.
– Слушай, так ты, значит, от синьки гонял кодироваться? – заговорил он, быстро прикончив свой кофе.
– И сигарет.
– Ну понятно. А меня тоже жена все время пилит, чтобы бросил.
– Меня жена не пилит…
– …Третьего хочет. А сама все время: «Андрюха, придешь пьяным – не дам!»
Я сочувственно покачал головой, а Андрюха попросил допить мой кофе. Я заметил, что он в целом выглядит довольно бодро. Видимо, мы планируем ехать в Москву совсем без ночевок. Хорошо, что я поспал пару часов в дороге от Адыгеи. Дольше не вышло потому, что Андрюха быстро устал молчать и захотел приятной бессмысленной болтовни, которая так хороша в ночной дороге и надежно защищает от опасных зевков.
– Глянь, колонна понеслась, – Андрюха высунулся из окна и засвистел проезжающим мимо «уралам» с затянутыми брезентом кузовами. Не понимаю, чего в этом свисте больше, – одобрения или насмешки?
– Ебать, сколько их там? – я не придумал лучшей реакции.
– Да много, чо… Ты ж в курсе, сколько им платят?
– Нет. Не знаю. Слышал, что нормально.
– Нормально. Еще подъемные, страховка, – Андрюха замолк на секунду, но тут же продолжил. – Но это как посмотреть. Я вот хер знает, сколько может стоить жизнь пацана. А жизнь после?
Я с удивлением посмотрел на него. До этого Андрюха разве что строительные рынки вдоль дороги комментировал. Впрочем, я не сильно интересовался персоной, сон был важнее. И вот стал его разглядывать. Выглядит обычно. Невысокий, коренастый. Рано лысеющий для своих тридцати пяти. С какими-то странными пигментными пятнами на лице. Такие бывают у тех, кто начал курить сразу после маминой титьки. В начале пути рассказывал, что работает в торговле. Кажется, постоянно в разъездах по южному округу, часто хватает попутчиков, чтобы поболтать. Жена, два ребенка. Радио в машине. Никаких увлечений. Я всегда избегаю таких людей в обычной жизни и всегда с интересом зарываюсь в их внутренний мир при случайном знакомстве. Мы подрались бы, окажись в одной очереди за хлебом, но пока что нам совсем нечего делить, и это славно.
– В Воронеже бывал? – спросил Андрюха.
– По делам. Го?рода толком не видел, – ответил я.
– Ну и ниче не потерял, нехуй там делать.
– Мне тоже так показалось. Там красная пирамида какая-то масонская в центре, да и все.
– Не, ну не все. Еще могила Хоя.
– Точно, – а я ведь как-то позабыл, что старшие классы начались с «лирики» и «пора домой». – Был там?
– Слушай, да как-то не приходилось. Но туда народ прямо валит. Прямо бухают на могиле. Я читал, что его дочка все время денег собирает на ремонт после фанатских попоек в честь бати.
– Блин, прикольно. Я ведь в детстве все хотел съездить. Думал – постарше буду и туда махну первым делом. А потом в Москву, стену Цоя рассмотрю как следует. А потом в питерский рок-клуб. Да и вообще…
Андрюха открыл окно, уставился куда-то в березовую даль и начал деланно насвистывать. Я узнал мелодию «ночи перед рождеством» и улыбнулся. Надо бы еще кофе добыть.
*
Кладбищенские ворота открыты, и перед ними полно парковочного места. Там пара разбитых «жигулей». Старый японский внедорожник с открытой багажной дверью. Оттуда доносится негромкая электронная музыка, кто-то одинокий и в капюшоне курит кальян. Занимающиеся угольки горят будто глаза полночного вурдалака. Вдалеке лают собаки. Темно и сыро, и ветрено. Ладно, хоть от Луны сегодня только половина.
Закрыли машину и пошли к высоким воротам с облупившейся краской. Чувствую, Андрюхе тоже как-то не по себе.
– Не обессудь, просто… пипец как интересно, – он заговорил первым. – А чего у тебя имя такое странное – Али? На араба не похож…
– Всё нормально, – ответил я. – Батя бокс сильно любил. А мать любила батю. И бегал в его юности по рингу такой тип – Мухаммед Али. Ну ты должен знать, – Андрюха кивнул. – Мощный был чемпион. И никто его по имени не называл – все говорили просто «Али». А у меня и мать наполовину татарка. В общем, совпало.
– Прикинь, если бы тебя назвали Мухаммедом, – заржал Андрюха. Я понял, что он это на всякий случай. Я тоже заржал. Пусть вурдалаки сразу знают, что нас двое и мы в отличном настроении.
Я достал телефон, открыл карту. Идти около двадцати минут – прямо в противоположный конец кладбища. Порылся в сохраненных треках и включил «укус вампира». Классическая такая штука, где лирический персонаж страдает от помутнения рассудка после соответствующего акта насилия. Мне всегда нравилась эта песня, мне нравился надрыв, который Юра вложил почти в каждую строчку.
Интересно, почему Хой заходил абсолютно всем? И русскому мужику, и банной бляди, и студенту мехмата, и бандиту в малиновом пиджаке. Даже гопникам не западло было слушать «сектор газа», несмотря на панковский прикид, кожу, серьги, рваные джинсы. Возможно, дело в диком сочетании простоты, душевности и мифологичности текстов. Такое очень удобно слушать по пьяни. И матерные истории про вурдалаков хорошо заходят детям. А музыкальные вкусы у нас, как известно, формируются в основном в детстве, и в основном по пьяни.
Так, мы почти на месте. Забавно: тут есть полноценная стена Хоя. С кучей надписей, пометок о родных городах их авторов, с признаниями в вечной любви, цитатами из песен. Я бы хотел оставить свою, но под рукой нет ни маркера, ни ножа. А написал бы любимую цитату Хоя: «вся жизнь – сплошной стёб».
Андрюха шумно цыкнул и махнул головой в сторону моих ног. Я достал телефон из кармана и убавил громкость музыки. Ну да, зачем тревожить покойников. Громкость убавил, но выключать не стал – пусть фоном играет, Юре было бы приятно.
На могиле никого. Всё чисто, убрано, цветы лежат. Мы перешагнули через невысокую ограду, встали у плиты – цела. На ней Юра в любимой позе – со скрещенными руками. И смотрит на нас так пронзительно, так живо. Будто заговорит сейчас. Или споет. Меня охватила дрожь, я вдруг понял, что закрыл один из главных детских гештальтов – попал на могилу к кумиру, ночью, да с его музыкой. Эх, какая была бы история, если полирнуть стопкой водки! Или хотя бы стаканом пива. Андрюха как будто прочел мои мысли и достал из кармана спортивной куртки мерзавчик коньяка. Достал и медленно открутил крышку. Так же медленно поднес маленький стеклянный пузырек к могильной плите, чокнулся со лбом Юры и сделал глоток.
– Мдэээх, – выдохнул он и глубоко вдохнул сырой кладбищенский воздух. В пузырьке осталось еще немного. Андрюха протянул остатки мне.
– Бля, мужик. Меня же духи убьют, – промямлил я и взял мерзавчик.
– А про дух Юры ты подумал? – улыбнулся Андрюха. – Он тут тухнет, раз в год приезжают обсосы, бухают, орут, хера лысого на него клали, по сути, просто тусуются. А тут пацаны, которые со школы…
Я выпил, не дослушав. Выдохнул. Господи, как это горько, и мерзко, и вкусно, и божественно, и божественно плохо. Я попросил Андрюху закурить рядом со мной, чтобы подышать еще и сладким табачным дымом. Осмотрелся, поднял глаза на небо. Чистое, звездное. Мне вспомнилось, как в юности на даче с бутылкой водки, пачкой «союза», двумя деревенскими девчонками и гитарой лежал на пляже. Играл им «возле дома твоего», выл, кричал, нравился девкам, потом мы купались голыми, потом они оставили меня на пляже одного – пьяного и счастливого, без гитары, сигарет и денег; а я спал прямо в песке, и грудь моя вздымалась от прохладного речного ветра, смешанного с теплым дымом костра, и ноги подрагивали, зарываясь в песок, и улыбка не сходила с лица, пародируя июльский яркий полумесяц…
Я похлопал Юру по плечу, и мы пошли обратно к воротам. Надеюсь, духи простят мне детский гештальт. Должны. А иначе зачем вообще всё?
*
До Москвы около ста километров. В голове бетонная плита, ноги сводит, и мышцы затекли. Хочется в душ, зубы почистить и вырубиться. А проснувшись, вкусно поесть, в душ, и снова вырубиться. После Воронежа мы пару часов молчали, пялились на красивый рассвет, слушали музыку. Часа два назад поменялись – Андрюхе потребовалось немного поспать. Я чувствовал себя комфортно за рулем незнакомой машины, но пару камер точно собрал, отвлекаясь то на музыку, то на внутренний диалог. Перекину ему потом, вместе с оплатой проезда.
– Что там, сколько нам? – вяло спросил Андрюха, открывая глаза.
– Час до мкада.
– Ну че ты, отсыпаться теперь все выходные? – наверное, он заметил, что я немного залипаю.
– Вряд ли. Завтра надо в пригород.
– Шашлыки, отдыхать?
– Не. Там мужик один живет. Нужен мне по работе.
– И ты в воскресенье к нему потопаешь? Пропадет, что ли? – Андрюха закурил в окно, я немного подышал табачным дымом, помолчал.
