Совет министров
Граф де Паликао, Анри Шевро, адмирал Риго де Женуйи, Жюль Брам, Лятур д’Овернь, Гранперре, Клеман Дювернуа, Мань, Бюссон, Бильо, Жером Давид
Как бы ловко ни была составлена эта прокламация, никому и в голову не приходила мысль, что империя могла пережить подобную сдачу целой армии со всеми пушками, оружием, обозом, со всем тем, что требуется для борьбы и победы.
Париж не стал беспокоиться о судьбе Наполеона III: Республика, еще не провозглашенная, уже существовала в сердцах.
И вопреки позору поражения, позору, павшему на империю, на лицах сиял свет Республики, ее отблеск; будущее открывалось в лучах славы.
Море людей заполняло площадь Согласия.
В глубине выстроились в боевом порядке последние защитники империи: муниципальная гвардия и городская полиция, считавшие своим долгом повиноваться дисциплине отходящего режима, хотя все прекрасно знали, что его не удастся воскресить из мертвых.
К полудню на улицу Ройяль стали прибывать вооруженные национальные гвардейцы.
Тогда муниципальные гвардейцы обнажили сабли и построились тесным строем; вместе с полицейскими они отступили, как только национальная гвардия двинулась вперед в штыки.
По толпе пробежал крик. Как буря, к самому небу взвился возглас: «Да здравствует Республика!»
Городская полиция и муниципальная гвардия окружали здание Законодательного корпуса, но напирающая толпа придвинулась вплоть до решеток с криками:
– Да здравствует Республика!
Республика! Это звучало как греза! Наконец-то!
В воздухе сверкнули сабли полицейских. Решетки были разбиты; толпа вместе с национальной гвардией хлынула в Законодательный корпус.
Шум прений доходит до площади; время от времени воздух рассекает крик: «Да здравствует Республика!»
Вошедшие бросают в окна бумажки с именами предполагаемых членов временного правительства.
Толпа поет «Марсельезу». Но империя осквернила этот гимн, и мы, революционеры, больше его не поем.
Песенка о крестьянине-простаке разрезает воздух своим волнующим припевом:
Простачок, простачок,
Косу ты наточи.
Мы чувствуем, что мы и есть мятеж, и мы жаждем его.
Продолжают сыпаться билетики с именами; некоторые из них, например Ферри[26 - Ферри Жюль – адвокат, политический деятель, член Правительства национальной обороны; потом мэр Парижа и префект Сенского департамента.], вызывают ропот, но другие говорят:
– Что за беда?! Раз у нас Республика, всегда можно будет сменить тех, кто не подходит.
Списки составляются депутатами. На одном из них значатся Араго[27 - Араго Эммануэль – адвокат, видный деятель революции 1848 года, левый республиканец и враг империи; после революции 4 сентября был членом Правительства национальной обороны. Его брат – Этьен Араго – был первым после 4 сентября мэром Парижа.], Кремье[28 - Кремье Адольф – адвокат и политический деятель, член Правительств национальной обороны и его министр юстиции.], Жюль Фавр[29 - Фавр Жюль – вождь республиканской оппозиции в Законодательном корпусе. Министр иностранных дел в Правительстве национальной обороны, а потом в правительстве Тьера, с которым был в очень близких отношениях. Один из главных вдохновителей кровавого подавления Коммуны и гонений на Интернационал.], Жюль Ферри, Гамбетта, Гарнье-Пажес[30 - Гарнье-Пажес – старый республиканец, член временного правительства 1848 года, член Правительства национальной обороны.], Глэ-Бизуен[31 - Глэ-Бизуен – член Правительства национальной обороны.], Эжен Пельтан[32 - Пельтан Эжен – орлеанист, член Правительства национальной обороны.], Эрнест Пикар[33 - Пикар Эрнест – умеренный республиканец, член Правительств национальной обороны и его министр финансов; потом – министр внутренних дел версальского правительства.], Жюль Симон[34 - Симон Жюль – умеренный республиканец, министр народного просвещения Правительства национальной обороны и правительства Тьера.], парижский губернатор Трошю.
Толпа кричит: «Рошфор!» Его вносят в список; теперь командует толпа.
Гул голосов у ратуши. У здания Законодательного корпуса было прекрасно, но там будет еще прекраснее. Толпа поворачивает к ратуше. Сегодня она в зените блеска и власти.
Члены временного правительства[35 - Всего их было 16 человек, причем 9 из них стояли во главе различных министерств.] уже там. Только один из них в красном шарфе: это Рошфор, только что выпущенный из тюрьмы.
Новые крики: «Да здравствует Республика!»
Все полной грудью вдыхают воздух свободы.
Рошфор, Эд, Бридо, четверо несчастных, осужденных по ложному доносу агентов за участие в ля-виллетском деле, о котором они ничего даже не знали, осужденные по процессу в Блуа и другие узники империи, – все получили в тот день свободу.
Пятого сентября Бланки[36 - Бланки Огюст – выдающийся революционер-коммунист, «вечный узник» всех правительств, как монархических, так и республиканских. Организатор целого ряда тайных обществ, заговоров и восстаний, из коих удалось, и то ненадолго, только одно: Парижская коммуна, которой руководили его ученики (бланкисты). Сам Бланки был арестован накануне революции 18 марта и таким образом не мог участвовать в Коммуне, членом которой был избран сразу в трех округах. Бланки до конца жизни продолжал свою деятельность революционера и борца за дело пролетариата, за которое провел в общей сложности около 35 лет в тюрьме. Умер в 1881 году.], Флотт, Риго[37 - Риго Рауль – студент, видный бланкист; член Коммуны (от VIII округа), делегат общественной безопасности, а с 26 апреля – прокурор Коммуны. Убит без суда версальцами 24 мая 1871 года.], Т. Ферре, Брейе, Гранже, Верле (Анри Плас), Ранвье[38 - Ранвье Габриель – видный бланкист, член Коммуны (от XX округа), член обоих Комитетов общественного спасения; его именем подписано последнее воззвание Коммуны (от 25 мая). После разгрома Коммуны бежал в Англию и был одно время членом Генерального совета Интернационала. Остальные – бланкисты, участники Коммуны.] и другие ждали выхода Эда и Бридо: Эжен Пельтан только что подписал приказ об освобождении их из тюрьмы Шерш-Миди.
Верили, что Республика принесет и победу, и свободу.
Тот, кто заговорил бы о сдаче, был бы растерзан на месте.
Под сентябрьским солнцем высились 15 фортов Парижа, подобные боевым судам со смелыми моряками. Какая армия могла бы взять их штурмом?!
К тому же вместо долгой осады предстоят массовые вылазки: ведь нет больше Баденге, теперь у нас Республика.
На небе встает огневом
Вселенской республики лик,
Народы покрыл он крылом,
Как мать ребятишек своих.
Заря на востоке горит —
Не видишь гигантской зари?
Восстань же скорее, кто спит,
Великое дело твори.
Правительство клялось, что никогда не сдастся.
Все были преданы родине беззаветно; каждый хотел иметь тысячу жизней, чтобы принести их в жертву.
Революционеры были повсюду, и число их все возрастало; в каждом чувствовалась огромная жизненная мощь. Казалось: вот, здесь сама революция.
Как будто выступала живая Марсельеза, вместо той, которую профанировала империя.
«Долго это не продлится», – говорил старик Мио[39 - Мио Жюль – старый революционер, участник 1848 года, член Коммуны (от XIX округа); ему принадлежит инициатива создания Комитета общественного спасения, который должен был, по его словам, «рубить головы изменникам».], помнивший 1848 год.
Однажды у дверей ратуши Жюль Фавр сжал в своих широких объятиях зараз Риго, Ферре[40 - Ферре Шарль-Теофиль – счетовод, пламенный революционер, бланкист. Был членом Коммуны (от XVIII округа) и одно время стоял во главе делегации общественной безопасности (ведомства по борьбе с контрреволюцией). 28 ноября 1871 года был расстрелян в Сатори по приговору военного суда.] и меня, называя нас своими дорогими детьми.
Что до меня, то я его знала давно; он был, как и Эжен Пельтан, председателем общества содействия начальному обучению; там-то, на улице Отфейль, где были эти курсы, крики «Да здравствует Республика!» раздавались задолго до конца империи.
Я думала об этом в майские дни, проведенные мною в Сатори[41 - Военный лагерь под Версалем, где были интернированы пленные коммунары.], перед кровавой лужей, в которой победители мыли свои руки. Только эту воду давали пить заключенным, лежавшим под дождем в окровавленной грязи двора.
II
Национальная оборона
Неужели власть так изменила героев сентябрьских дней! Они, которых мы видели такими смелыми перед империей, были охвачены ужасом перед революцией.
