Срок

– В конечном счете речь в ней тоже идет о костях.

– О костях женщины, убитой за то, что она занималась сексом и была сильной.

– Не важно. Итак. Я нашла газетную вырезку тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Это было еще до принятия Закона о защите индейских захоронений и репатриации[40 - Закон о защите индейских захоронений и репатриации – федеральный закон США, принятый в 1990 г., требует, чтобы федеральные агентства и учреждения, получающие федеральное финансирование, возвращали останки индейцев и произведения их культуры соответствующим племенам.] – об Армейском медицинском музее в Смитсоновском институте[41 - Смитсоновский институт освобожден от данных требований, однако к нему предъявляются сходные требования, согласно закону о Национальном музее американских индейцев 1989 года.], существовавшем с тысяча восемьсот шестидесятых по тысяча восемьсот девяностые годы. Главный хирург и сотрудники музея проводили расовые исследования индейцев – мужчин, женщин, детей. Давай я тебе прочитаю кое-что.

– А это обязательно?

Она проигнорировала меня.

– Армейский хирург Б. Э. Фрайер из Форт-Харкера, Канзас. В 1868 году он три недели ждет смерти индейца кау[42 - Кау – индейский народ группы дегиха (дхегиа) языковой семьи сиу.], раненного в бою. Он думает, что парень действительно хороший экземпляр, и следит за ним, как упырь. Семья этого человека знает, что у него на уме, и прячет могилу умершего. Фрайер проводит обыск и выкапывает его, но сетует, что тело было бы более ценно свежим…

Я держу телефон подальше от уха и дико оглядываю спальню.

– Затем следует хирург Г. П. Хэкенберг[43 - Созвучно слову «хэк» (англ. hack) – рубить, кромсать, незаконно получать доступ.]. Какое подходящее имя. Он работал в Форт-Рэндалле, на территории нынешней Айовы. В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году он был в восторге от того, что перехитрил семью лакота[44 - Лакота (тетон-сиу, тетоны, равнинные сиу, западные сиу, лакота-сиу) – индейский народ в США, аборигены Америки. Являются западной частью племен многочисленной группы сиу.], и написал: «Я знал: они не ожидают, что я отправлюсь за головой мертвеца прежде, чем он остынет в могиле, и уже вечером с двумя моими санитарами добыл нужный экземпляр». Позже Хэкенберг присылает череп, который он сохранил «из-за красивых зубов его обладательницы». Он говорит: «Это приключение кажется мне веселым, и, возможно, отчасти это объясняется тем, что я долго держал череп у себя как трофей».

– Остановись, у меня начинается паническая атака.

– Мне очень жаль. Но возможно, появление той женщины, пришедшей к нам со своей историей о скелете нашего индейского родственника, получившем первый приз на ярмарке в штате Миннесота, не было случайностью. Я имею в виду, оно вывело меня из себя. Эта леди считала, что все в порядке. Она даже не подумала, что мы примем ее рассказ близко к сердцу, Туки.

– Это твоя точка зрения?

– Остынь, пожалуйста.

– Послушай, Асема. Может быть, я ничем не лучше Хэкенберга. Я ведь похитила тело белого человека.

– Я знаю. Но это моя точка зрения.

– Намек понят. До свидания.

– Подожди. Я не договорила. Как думаешь, не начинается ли у тебя посттравматическое стрессовое расстройство? Может, смерть Флоры спровоцировала его?

– Нет! Флора настоящая. Я имею в виду, она настоящий призрак. Скорее уж Баджи отправил Флору, чтобы она меня преследовала. При жизни он был не прочь поквитаться с обидчиками.

– Ты выкрала его не для того, чтобы выставить на всеобщее обозрение или хранить в музейном ящике.

– Конечно, однако должного уважения к нему я не проявила. Подвязала челюсть шарфом и поставила на беднягу несколько ящиков с помидорами. И там был еще сельдерей.

– Ух, Туки. Я не знала подробностей. – Асема помолчала. – Он любил сельдерей?

– Да разве он кому-нибудь нравится? Не дури.

– Ладно, но послушай. Подумай о том, как белые люди верят, что в их домах, дворах или живописных местах обитают души индейцев, хотя на самом деле все обстоит с точностью до наоборот. Нас преследуют духи колонистов и их потомков. Нас преследуют Армейский медицинский музей, бесчисленные музеи естественной истории и музеи маленьких городков, в коллекциях которых до сих пор хранятся наши невостребованные кости. Нас преследует…

– Асема. Ты забываешься. Люди, которые видят себя в первую очередь жертвами, обречены. Но мы ведь не обречены, да?

– Черт возьми, нет.

– Так что возьми себя в руки. А сейчас мне нужно идти. Самосвал только что упал с неба и приземлился у меня во дворе.

– Очень смешно… Подожди…

Сонное воскресенье

Наряду с Днем приема благодарностей, Черной пятницей и Субботой малого бизнеса[45 - Суббота малого бизнеса – американский торговый праздник, проводимый в субботу после Дня благодарения в Соединенных Штатах в один из самых оживленных торговых периодов года. Эта суббота всегда последняя в ноябре, поэтому приходится на период с 24 по 30 ноября. Суббота малого бизнеса поощряет покупателей посещать небольшие магазины.] существует Сонное воскресенье. В этот день я сплю и восстанавливаюсь после одного дня обильной еды и двух дней интенсивного шопинга. За что я приношу благодарности. За последние два года у нас был небольшой, но устойчивый рост продаж книг. Асема думает, что у людей сломались их ридеры. Дочь Луизы Паллас согласна, но еще упоминает о великом поветрии избавления от ридеров, которое началось, когда люди поняли, что электронные книги собирают данные об их привычках чтения и даже, например, знают, на какой странице они остановились. Джеки думает, что людям не хватает настоящих страниц, которые можно переворачивать. Грюн говорит, что людям не хватает возможности оставлять пометки на полях. Пенстемон убеждена, что люди скучают по запаху бумаги, такому чистому, сухому и приятному. Она даже пользуется духами под названием «Мягкая обложка». Я духами не пользуюсь. Но иногда брызгаю ими в воздух в Сонное воскресенье.

В этом месяце у меня осталось всего два Сонных воскресенья. Наша дочь возвращается. Хетта приедет 19 декабря и останется до Рождества. На Новый год она вернется в Санта-Фе, потому что тамошняя «плаза»[46 - Плаза в Санта-Фе – национальная историческая достопримечательность в центре Санта-Фе, штат Нью-Мексико, выстроенная в стиле традиционных испано-американских колониальных городов. Площадь, или «плаза», первоначально была и остается по сей день центральным местом сбора людей в городе.] прекрасна в новогоднюю ночь, согретая кострами, разожженными рядом с уютными заведениями, где можно выпить горячего шоколада и горячего рома с маслом, а также поесть бискочитос[47 - Бискочитос (уменьшительное от испанского бискочо) – хрустящее сдобное печенье, характерное для кухни Нью-Мексико, приправленное сахаром, корицей и анисом. Тонко раскатанное тесто традиционно нарезается в форме лилий, а иногда крестов, звезд и лун.]. Она хочет жить там вечно, или пока в тех краях не иссякнет вода, и тогда она планирует переехать на Верхнее озеро.

– Тебе это не по карману, как и Санта-Фе, – сказала я ей, когда она поделилась с нами планами.

Почему я это сказала? Очевидно, потому, что я первоклассная стерва. Я не виню Хетту за то, что она ответила на мой комментарий колкостью. Я не виню ее, потому что не понимаю саму себя, когда нахожусь рядом с Хеттой. Не знаю, как ей удается нажимать на все мои кнопки и перебирать каждую мою струну. Она бросает листья салата в мою тушеную оленину, расходует в неимоверных количествах мое мыло для мытья посуды, раскалывает мои деревянные ложки, добавляет непомерное количество муки в мой соус. Она испачкала мои простыни, причем не менструальной кровью, что было бы понятно, а желтой французской горчицей, которую, находясь под кайфом, выдавливала из тюбика, создавая узоры, имевшие, по ее мнению, тайный смысл.

Она так похожа на меня.

Вот почему я такая, когда нахожусь рядом с ней, думает обо мне Поллукс.

Но теперь вернемся к Сонному воскресенью.

Поллукс придумал себе приключение. Он собирался выучить новую песню. Песню, которая, как сказал он, заставит весь мир вращаться. Я была рада.

Потому что мне казалось, будто мир остановился. Небо было невероятно серым и подходило по цвету к прохладной коре деревьев. Над озером поднимался густой туман. Солнце тоже было серым, как и моя кровь, если она еще оставалась в теле. Я чувствовала, что это не так. Кровь заменил вязкий агар, ограничивающий доступ ко всему, кроме серых клеток. Я даже не чувствовала, как бьется сердце. Призрак. Я проснулась призраком. Наступило Сонное воскресенье, так что никто меня нигде не ждал, во всей вселенной, будь то человек или дух. Это был день, который не предъявлял ко мне никаких претензий. Я имела полное право претерпеть любые изменения.

Или почитать.

Я выбрала стопку сложного чтива и потянулась к ней. Почему я это сделала, когда не планировала даже прилагать усилия, чтобы оставаться организованным существом в узнаваемой форме, не знаю. Может быть, я забыла об этом, что обычно служило хорошим знаком. Иногда я могу забыться и победить в борьбе с забвением самой себя. Во всяком случае, я не отдернула руку. Она отправилась на поиски самой трудной книги в стопке. «Срок». На этот раз, очевидно, потому что серый цвет колонизировал мое агаровое сердце, я почувствовала, неожиданно и обнадеживающе, легкую панику и ради своего собственного спасения начала читать, строчка за строчкой. Это означало, что я стала принимать образ человека, разговаривающего с той, которая их написала. Я была удивлена, обнаружив, что она очень похожа на фотографию вымышленной бабушки Флоры. Это была молодая женщина с выражением скрытого страдания во взгляде. Ее что-то терзало. Боль. Вызванная тем, чего я еще не знала. Та, чья история была записана в книге, походила на заключенную, отбывающую очень долгий срок. Некогда и на моем лице можно было прочесть это выражение.

И все же я начала расшифровывать написанное. Мне удалось прочесть несколько предложений:

Как токо я вошла в эти двери, я ришила, что несмотря на то, что они папытаются изменить меня, это не привидет к успеху. Низависимо от того, что они со мной зделают, быть белой женщиной в теле индианки все равно станитмаим «пожизненным сроком». Меня приговорили быть белай – такова была мая сутьба.

Затем я совершила ошибку. Я заглянула вперед. Я решила открыть страницу, отмеченную Катери, последнюю, на которой остановился взгляд Флоры перед смертью. Я почувствовала, что меня тянет к ней, и быстро пролистала книгу. Почерк на отмеченной странице был еще более неразборчив. Я пыталась разобрать его, буква за буквой. Как только у меня складывалось слово, я бормотала его вслух. Пыталась найти в прочитанном смысл. Артикулировала буквы. Затем пробовала произнести следующее слово. В течение какого-то времени, продвигаясь по тексту, я помнила эти слова, но сейчас их забыла. Я была так поглощена этим занятием, что сердце бешено колотилось. Я услышала снаружи дома свист, но это был не свист поезда. Это был какой-то другой звук, тихий и сокровенный, раздавшийся прямо у окна. Я уже слышала такой свист раньше. За ним последовало кое-что нехорошее. Я вздрогнула – и тут это случилось. Я почувствовала, как мое тело распадается на мириады клеток. Мои мысли истекали кровью в уничтожающем все сером свете. Я увидела, как мои атомы разлетаются, словно черный снег, в воздухе спальни. Я посмотрела на себя, лежащую на кровати, и обнаружила, что смотрю с разных точек – на стены и в окна. Я превратилась в калейдоскоп. Я стала многоглазой, всевидящей. Клетки вылетали из моего тела, быстрее и быстрее, пока, хлоп – я не исчезла. Долгое время ничего не происходило. Медленно, гораздо позже, я вернулась в постель. Как только я смогла пошевелить пальцами, я закрыла книгу.

Черный снег

Никогда

Я попыталась сжечь книгу. Я продавщица книг – это индивидуальность, образ жизни. Умышленно сжечь книгу, причем единственную в своем роде, оригинальное произведение, – это то, на что я могла решиться лишь в состоянии отчаяния. Тем не менее я была вынуждена признать, что в этой книге содержится предложение, которое меняется в зависимости от способности читателя его расшифровать и может каким-то образом убить его. Я не хотела выяснять, есть ли в моей ужасающей идее хоть какой-то смысл. Я просто хотела уничтожить книгу. После моего предсмертного опыта, после того как уронила книгу в тот день, я, по-видимому, сразу погрузилась в глубокий сон и проспала всю ночь. Пока я спала, вернулся Поллукс и лег в постель рядом со мной. Обычно я сплю чутко, но тут даже не пошевелилась. В ту ночь поднялась сильная буря и повалила более чем столетний вяз (на самом деле ему было 102 года) на нашем заднем дворе. Он упал совсем близко от дома, промахнувшись всего на несколько футов. На следующее утро я выглянула в перевернутый мир, полный ветвей. Если бы я полностью прочла то предложение, упало ли бы дерево прямо на нас, пронзив огромными ветвями крышу, убив меня и пригвоздив Поллукса? Возможно, оно действительно прикончило бы нас обоих своими сучьями. Было ли это предложение продолжением повествования, которое я, к счастью, пропустила? Я не собиралась это выяснять. Никакого расследования не требовалось, никаких дополнительных вопросов. Эта книга приговорила к смерти мою самую раздражающе преданную покупательницу. Она также пыталась убить и меня. На заднем дворе стоял гриль хибати[48 - Хибати (другой вариант произношения – хибачи) – традиционная передвижная японская печь для обогрева и приготовления еды, располагавшаяся в центре помещения.], и я держала банку с жидкостью для розжига дров.

Это ужасно, когда вы не можете сжечь что-то явно легковоспламеняющееся. Книги, конечно, печально известны тем, что горят при температуре 451 градус по Фаренгейту. Я разожгла угли и попыталась поджарить книгу. Я пробовала сразу сжечь ее, однако кремовая суперобложка и прочная бумага остались нетронутыми огнем. Я была слишком раздражена, чтобы бояться. Наконец, потерпев неудачу, я села на ступеньки и уставилась на книгу, едва обгоревшую. Возможно, в тот момент я бы позвала на помощь Поллукса, но рано утром он отправился на озеро Нокомис из-за своей бабушки. Именно туда он отправлялся, чтобы побродить по берегу. Там ему хорошо вспоминалось о ней. Я уставилась на книгу, а затем опять посмотрела на нее чуть пристальнее.

Тесак?

Или топорик… У нас был подходящий для кемпинга. Я столкнула книгу с гриля и принялась рубить ее заточенным лезвием. Книга выдержала и это. Осталась едва заметная вмятина, ни царапины, ни полоски грязи, ни обгоревшей бумаги. Я никогда в жизни не сталкивалась с объектом, который до такой степени сопротивлялся бы законам природы. Поэтому я начала ругаться, костеря ее на чем свет стоит, пользуясь всеми ругательствами, которые знала или могла изобрести. Затем я взяла лопату и вырыла яму в той части двора, которая находилась за огромным поваленным деревом. Я провела остаток утра, роя, покуда хватило сил, положила в яму книгу и накидала поверх нее выкопанную землю. Конечно, когда вы роете яму, всегда остается разрыхленная почва. Я разбросала эту лишнюю землю по двору так аккуратно, как только смогла, а затем рухнула на диван с несколькими книгами Марка Данилевского. В чтении его книг был какой-то атлетизм, который мог отвлечь меня от того, что произошло. Я включила настольную лампу, позвонила Джеки, чтобы поболтать с ней о случившемся за день, и запланировала разморозить суп из бычьих хвостов. Я выполнила подъемы ног и приседания между эпизодами чтения текстов Данилевского в качестве тренировки. Хотя на самом деле я бы не назвала себя сильной. Сколько бы я ни качала пресс, у меня все равно слегка утолщенная талия женщины средних лет. Это приводит в бешенство. Может, все дело в пиве.

102 года

Мое любимое дерево росло больше века, а теперь повалено прямо рядом с домом, как будто нарочно промахнувшись мимо него. Его обширная крона из замысловатых голых ветвей застилала окна. Я погладила покрытую лишайником рифленую кору. Было очень странно, что дерево упало, не обремененное тяжестью листьев, когда земля если и не замерзла, то была, по крайней мере, тверже, чем во время летних ливней. Да, я определенно винила книгу. Основание дерева, открывшееся на бульваре, представляло собой одновременно и завораживающее и печальное зрелище. Из-за того, что корни обломились и лопнули под землей, корневая система казалась сильно разреженной, но, когда Поллукс вернулся домой, он заверил меня, что корневая система была под стать кроне. Корни уходили под улицу, прятались под дерном, проникали во двор и, возможно, окружали весь дом.

– Как вверху, так и внизу, – пробормотала я.