– Ну не жадничай, дядько! – Зырян уткнул ствол пистоля в горло поляку.
Поняв, что казак вовсе не шутит, Садкевич медленно достал из-под кафтана свиток с большой королевской печатью.
– И орел на месте! – усмехнулся Зырян, разглядывая печать.
– Тебе отрубят голову! – злобно пробубнил поляк.
Он тут же попытался расписать, какие еще ужасные кары ждут этого казака, попадись он ему в лапы, но у Зыряна не было желания слушать страшилки знатного ляха, тем более сейчас. Связав Садкевичу руки за спиной, Зырян заткнул ему рот перчаткой и схватил за поводья коня поляка. Позади уже кричали обеспокоенные пропажей командира гусары. Над полем поднялось облако пыли, поднятое возвращавшимися поляками.
– Прощай, лях! – Зырян любезно поклонился связанному Садкевичу. – Может, и свидимся. Правду говоришь.
Поляк, почуяв приближение своих, бешено завращал полными ненависти глазами и захрипел, изрыгая какие-то проклятья. Зырян лихо вскочил на коня и рванул поводья, разворачиваясь в сторону Москвы.
– Кто отрубит, а кто и грошей мешок отвалит, – тихо рассмеялся Зырян.
Конь уносил лихого казака вдаль по грунтовой дороге, вдоль скошенных полей, сиротливо прижавшихся к ним кривых деревушек, дворянских поместий. Иные из них были черны как смоль после пожаров, словно ураган спустившихся на грешную православную Русь. Другие же сверкали резными наличниками окон и зелеными маковками колоколен, разносивших свои переливы по окрестностям. Злой рок отвел от них свою черную длань лишь на некоторое время, чтобы позже спалить в огне беспощадной русской смуты.
* * *
Утро в Тушинский лагерь пришло не криками задиристых петухов, а трескучими выстрелами пищалей да пистолетов. Сначала выстрелы были одинокими и робкими, но затем к ним присоединились десятки и сотни других. Испуганная живность в крестьянских сараях забилась подальше в углы. Овцы испуганно заблеяли, курицы принялись истошно кудахтать. Стаи ворон и сорок сорвались с берез и изгородей и устремились куда-то вдаль.
– Царя! – разнесся чей-то полупьяный крик. Его подхватило множество других таких же истошных и полупьяных воплей. Тушинский лагерь, пробудившись, пришел в движение. – Царя хотим!
Завизжали бабы в избах, забрякала глиняная посуда, рассыпаясь осколками по деревянному полу. Зашевелились польские гусары, вздевавшие железные латы на тело. Мужики проще чинами и званиями натягивали кольчуги с порванными звеньями.
– Царя слышать хотим! – неслось через весь лагерь.
– Димитрий Иванович!
Самозванец сквозь сон почувствовал, что кто-то тянет его за рукав рубахи. Димитрий разлепил глаза. Солнце уже било теплыми утренними лучами в кривое окно избы. Царь поднял руку, в которую добросовестный слуга тут же вставил стакан с водкой.
– Опохмелись, батюшка, – сиротливо, но настойчиво пронудил служка. – Одеваться бы надобно.
Димитрий дернул головой.
– Чего там во дворе разорались?
Вид у царя был совершено паршивый. Лицо после вчерашней попойки отекло, словно поднявшееся в бабьей кадушке тесто.
– Чего они хотят-то? – недовольно пробурчал царь.
– Знамо чего, – зашепелявил слуга, натягивая на Димитрия сапоги.
Ноги у самозванца после попойки тоже распухли и совершенно не лезли в кожаные сапоги.
– Царица твоя пожаловала. Встречать надобно.
Димитрий отпихнул слугу рукой.
– Прибыла, значит, царица? – громко отрыгивая, переспросил он.
– Прибыла, ваше царское величество, – низко кланяясь, подтвердил слуга. – Прибыла. Еще вчера после вечерни.
Димитрий скривил рожу и подошел к зеркалу. Не больно-то он похож на ее прежнего мужа. Да и не видел он его вовсе. Такой же самозванец, как и он. Но баба эта, царица Марина Юрьевна, в его деле ох как нужна. Не зря ее коронный гетман Ян Сапега по дороге в Польшу назад в Россию поворотил. Ох как нужна ему эта баба Марина Мнишек.
Димитрий провел грязной ладонью по щетине.
«Испугается царица, не узнает», – мелькнула в полупьяном мозгу заполошная мысль.
Он попытался думать. Ну а чего ему терять? Назвался царем – полезай на трон. Обратного пути нет. Али царство московское, али плаха!
– Узнает баба, – хрюкнул он от удовольствия. – Сама небось царицей хочет остаться. Первого-то Димитрия растерзали московиты. Недолго царствовал, прости, Господи. – Самозванец повернулся к иконам и истово перекрестился. – Ничего, даст Бог, минует нас чаша сия. Народишко-то, измученный смутой, к нам идет. Не к Ваське Шуйскому. Поляки подсобят, ежели чего. – Шапки Мономаха вот только нет, – осклабился Димитрий.
Он поднял кисти рук вверх и тихонько опустил, словно сам на себя корону московскую напялил.
Войско в Тушинском лагере все больше распалялось. Крики «Царя давай!» становились все настойчивей.
– Федька, неси кафтан, – буркнул Димитрий. – Самый лучший тащи, какой есть.
Загремели крышки сундуков. Служки забегали по избе, приготавливая царя к выходу перед очи всего войска.
– Погоди, батюшка, дай хоть причешу тебя.
В кудрявые волосы самозванца залез костяной гребень.
– Осторожней, вахлак! – выругался Димитрий. – Волосья-то повыдергиваешь, к царевне как выйду?
Служка пожал плечами.
– Васька! – звонко крикнул он одному из младших служек. – Тащи царю шапку.
– Мономаха, небось?! – с издевкой, криво усмехнувшись, произнес Димитрий.
Служка ехидно улыбнулся в ответ, вынимая гребень из головы:
– Будет тебе и Мономаха, коли баба твоя тебя царем признает.
На голову Димитрию водрузили шапку с павлиньими перьями и напудрили опухшее лицо.
– Истый ангел, – усмехнулся Федька, глядя на самозванца. – Глянься хоть в зеркало, батюшка.
Димитрий встал и важно подошел к зеркалу. Склонившись, он долго рассматривал свое лицо и тяжело вздыхал. В дверь несколько раз ударили. Самозванец поднял согнутую в локте левую руку вверх и очертил в воздухе круг. Федька тут же со всех ног кинулся к двери.
– Ну, чего там царь? – пробурчала появившаяся в проеме морда стрельца. – Войско ждет.
Федька ухватил пальцами за нос стрельца и пару раз дернул.
– Скажи, что царь одевается. Велел ждать.
