Кто не знает братца Кролика!

© ООО «Издательство К. Тублина», 2010

© А. Веселов, оформление, 2010

Я уже собираюсь на кухню улизнуть под любым предлогом: кофе им заварить и прочее, но пассия младшенького не так и проста – вопросительно тычет пальцем в отцовское фото.

Родитель год не живет с нашей матерью. А суматошная матушка обитает на даче. После ее инспекций на кроватях остаются удручающе одинаковые записочки: «Прекратите водить сюда своих грязных девок».

Призывы безнадежны: брат сорвался с цепи. И, что меня больше всего злит, ко всем моим упрекам снисходительно относится, барственно. Впрочем, сам я не безупречен: недавно еще как-то на плаву барахтался, но в конце собственного тридцатилетия дал маху. Не из-за учеников, хотя хватало в моей школе всякой дряни. Основная причина – планы. Они все там помешаны на планах, а вот я как раз планы писать чертовски не люблю: китайская пытка – что-то чирикать в журнале. Всегда попадал не на ту графу. Мне уже несколько раз на вид ставили, а я не попадал – и все тут. В глазах троилось, рука принималась дрожать.

Мать рыдала – она гордилась сыном-учителем. Но я проявил характер и нынешнюю злополучную зиму девяносто пятого года прозябаю совершенно безденежно (гонорары с двух жалких поэтических сборников – не в счет).

– Папа – полковник! – шепчет братец новой подружке.

– И где он сейчас?

– Работает! – вскользь бросает мой младшенький, имея в виду Терский хребет, и сам берется за кофе: варит, конечно, отвратительно, убегает у него там все, запах какой-то жженый. Девица, продолжая изучать коридор с фотопортретами нашей семейки, бесконечно повторяет: «работает, работает». Надраивает рукавом свою опухшую от насморка «сливу». И наконец заплывает на кухню.

Не будь все так грустно, я бы даже позабавился разговором. Сопливка на все имеет свое развязное мнение, обо всем настолько залихватски судит, что дух захватывает. К сигаретам тянется, даже не спрашивая.

– Значит, после учебы пойдете дизайнером? – осторожно продолжаю и, чтобы хоть как-то успокоиться, тоже закуриваю.

– Пойду! – небрежно бросает. У нее, оказывается, есть знакомые трансвеститы, к которым она непременно устроится оформлять витрины. Я разглядываю эти длинные красные лапищи с цыпками и поверить не могу, что они способны хоть что-то создать.

– Может, по «джойнту»? – предлагает.

Минута молчания.

Всякая женщина, пусть даже такая, не лишена интуиции.

– Ааа! – протягивает разочарованно, будто я бензин глотаю на ужин и вообще не способен предаваться по вечерам обыкновенному занятию. И, разочаровавшись, выдыхает мне в лицо вместе с дымом: – Покеда!

Пока брат в коридоре возится со шнурками, зверушка с явной заинтересованностью примеряет на себя родительскую спальню. Две кровати некогда были сдвинуты – теперь между ними лакейски согнутый в поклоне торшер. Впрочем, все там перекосилось.

Парадная темна, как яма ночью. Слышится братцев предупредительный медоточивый шепоток: «осторожнее, скользко». И в ответ – снисходительное мурлыкание.

Спровадив парочку, подтаскиваю себя к пишущей машинке. Бесполезно. Не творчество меня в последнее время привлекает – а обыкновенное кухонное окно. В последние зимы Обводный так и не замерзает до конца, из-за парникового, наверное, эффекта, из-за всяких озоновых дыр: но что больше всего удивляет – утки. Никуда не улетели, перья себе чистят, плавают в этом дерьме. Им все время чего-нибудь подбрасывают, а кроме того, в полыньях от всяких стоков и труб – постоянная бесплатная жратва. Зачем улетать поганкам, вон как разжирели.

Старик Зимовский доволен микроскопической пенсией, норой в коммуналке, славным прошлым в театре имени Ленсовета, где в годы царствования Гороха ему доверяли роли незатейливых, как струганные доски, гестаповцев, и вообще жизнью, в которой мы все сейчас барахтаемся, называя бытием даже это. Он в джинсовом потертом костюме, с гривой, которую можно назвать львиной, и эпатажными мушкетерскими усиками. В холода расхаживает в одной только курточке, ибо искренне убежден – все болезни от сердца. Девиз Портоса: «Мотор здоров – чума не страшна».

Что касается бармена «Гнома» – тот отмерит на глаз «пятьдесят» или «сто» в любую посуду – и всегда с точностью до миллиметра! Уже много раз выигрывал пари. Иногда Николай скучает по прошлому, вешая нам на уши случай, когда чуть ли не от самого поступило распоряжение отшлифовать невиданный ранее сверхкачественный телескоп. «Забегали по цехам. Тут же меня под локотки. На самолет – и в Кремль, а там от лампасов рябит».

В двадцать один ноль-ноль бывший шлифовальщик вспоминает о телевизоре. Панорама не радует. Где-то посреди танковых колонн, «градов», «акаций», штабелей снарядных ящиков и санитарных машин – отец.

– Проблема России в том, что ее проблемы неразрешимы, – изрекает Зимовский. И, чтобы отвлечь меня от видов города Грозного, поворачивается к стойке.

– Не советую «Смирновскую», «Синопскую», «Юбилейную», – Николай показывает на батальон разноцветных бутылок – хороша реклама для заведения, в котором он поставлен только для того, чтобы продать как можно больше подобной дряни.

– Подделка, – огорчается Портос.

– К счастью, не вся, – успокаивает товарищ. – «Столбовая» хороша.

И выхватывает приговоренную из обоймы. Мы и слова молвить не успеваем, Николай аристократически отвинчивает пробку: уверенно, словно потомственный сомелье.

– По пятьдесят. Для разгона! – изрекает, ласково поглядывая на рюмочки. Хозяйка, видно, его по-настоящему любит: сквозь пальцы смотрит на то, что он довольно часто за ее счет пригубляет с посетителями.

Портос умоляет, показывая на подвешенный «ящик»:

– Лучше поставьте музыку! Музыка всегда нейтральна… под музыку можно мечтать – а под эту дрянь нельзя! В конце концов, друзья мои, мы не в прозекторской и наш смертный час не наступил. Я чую, валькирии не поют свою песнь и не щелкают крыльями, подобно летучим мышам… Они не носятся еще над нами, девы смерти.

– Им здесь негде носиться, – серьезно вставляет бармен. – Они разобьют о подвальный потолок свои прекрасные девичьи головы. Кроме того, не слышно шума битвы. Три мирных алкоголика отдают должное отечественным производителям так называемого хлебного вина! Где бряцанье доспехов, воинственные крики, жажда подвигов?

Зимовский расстроился.

– Вот, вот! Когда страна начинает спиваться, вместо того, чтобы штурмовать небо, – добра не жди. Мне по душе авантюристы, которые на сшитых чуть ли не сучьями кочах навещали Шпицберген. Или бунтари с Дона, сунувшиеся в свое время к самому Кучуму. Впрочем, уже некого завоевывать. Весь мир – проходной двор. Проклятый Колумб! – чуть ли не с отчаяньем восклицает, благоговейно наблюдая за тем, как недрогнувшей рукой Николай до краев наполняет благословенные маленькие сосудики.

Актер достает горсть мелочи вперемешку с жалкими бумажонками. Николай великодушным жестом отодвигает сокровища.

– К черту валькирий! К черту прозекторскую. После сорока у многих остается одна перспектива – в теплом подвальчике пропустить рюмашку. Вот о чем я сейчас думаю! Я люблю вас, ребята!

Кто-то мягко меня хватает за локоть и отводит от двух философствующих собратьев. Дело серьезно: младшенький начинает заискивать. Последний раз точно так же прыгал, когда до трусов проигрался в покер.

Раздумываю, не резануть ли правду-матку насчет ее вытирания носа рукавом, неопрятности, наглости и всего прочего, но младший так на меня смотрит, что теряюсь. И здесь совесть дает настоящего шенкеля. Пришпоривает меня моя дрянная совесть, даже подскочить заставляет. Вот что, подлая, нашептывает: «Неужели ты сам не оказался в таком же глупейшем, идиотском положении, когда по уши вляпался в стерву Дину? В эту сиамскую кошку, которая всю душу твою уже исцарапала! Разве ты не так же ослеп и оглох, несчастный?! Лестница не уходила у тебя из-под ног, не били в твоей тупой и поганой башке колокола, тебя не корчило на пыточном огне? Ты ведь и сам бросался, скулящий щенок, к телефону, и ведь подумывал даже, Вертер, махнуть рукой на собственное существование: Маяковского из себя корчил. Есенина. Из-за кого! Из-за крашеной маленькой вертлявой дряни с наманикюренными кровожадными ногтями. Оцени же наконец свое безумство! Осознай бездну. Сколько ты посвятил ей сонетов? Сколько извел бумаги на всякую чушь?»

Честно говоря, бежать нужно сломя голову от мерзавки. Месяца не прошло, она выжала меня, как мокрое полотенце, – досуха. И до сих пор ускользает – разрешает невинные поцелуи! Но что самое подлое: ведь хитро, изощренно себя повела при знакомстве. Конечно, принялась величать настоящим поэтом. Выпил я тогда, попался на эти глазки – она тонко представилась, загадочно. Корчила Шахерезаду!

– Если принцесса нравится, какие тут разговоры, – выдавливаю. – Сочетайся!

Жених мгновенно унесся к стойке и возвращается с двумя стаканами отвратительной студенческой бурды. Младший так хочет мне услужить, что выпиваю отвертку залпом. И он залихватски хлопает стакан.

– Я ей сказал: ты поэт и сейчас без работы!

– Зачем?

– Брат у нее бизнесмен. Обрадовался: поэты умеют неординарно мыслить. Ему такие нужны позарез… Я тебя продал. Он сюда завтра заглянет.

– Чем хоть занимается твой Сорос?

Младший на секунду озадачен:

– Какая разница!

В уголок моего рта втыкают «Кэмел». И зажигалку подносят, и вспыхивает сегодня эта проклятая зажигалка с первого раза: ну, все для того делается, чтобы сознание притупилось, интуиция не сработала, чтобы окончательно заделался я студнем, плюшевым мишкой. Впрочем, я не против, если предложат работенку. Я вообще сейчас в таком состоянии, что вполне могу бухнуть: «давайте, ребята, перебирайтесь к нам». Потом волосы на себе порву – но в данный момент совершенно обо всем забываю.

– Я к ней перееду, – успокаивает братец. – У Адки потрясная квартирка.

Слова пролились настоящим бальзамом, однако бормочу что-то типа «ну, зачем же к ней, когда у нас пустуют комнаты». Счастье – он не прислушался к глупости.

Улыбка гостя широка, как степь: красуются передние зубы-резцы. Костюм и ботинки, несмотря на тщедушность хозяина, вне конкуренции. Пижонскую папку работодатель, не стесняясь, шлепает к нам на столик.

Зовут бизнесмена Аркадием, но для меня он уже навсегда остается наглым, развязным мультяшным героем. Продыху Кролик не дает: заполняет собой пространство. Не проскочило и секунды – уже ведет переговоры с Николаем насчет коньячка по случаю сегодняшнего знакомства и выбирает из здешних подделок самую дорогую.

Даже мой однокашник Васильев выпустил карты из рук: хотя, готов свидетельствовать, после срочной службы южнее Кушки, он отличается поистине римской беспристрастностью. Еще совсем недавно ветеран афганской кампании украшал собой бригаду колпинских грузчиков. Причина очередной безработицы – рвач бригадир. Грузчики на суде горой стояли за искателя правды, а затем, после оправдательного, бросались великану в ноги. Я ребят понимаю. Но возвращаться Васенька наотрез отказался.

Сейчас школьный товарищ прячет колоду в карман – и ведь не жалеет, что игра сорвана; несмотря на то, что из его впечатляющих лап сегодня вся масть кормилась!

– Итак, хвала тебе, Чума! – изрекает тем временем Кролик. Восторженный Зимовский тут же подхватывает:

– Нас не страшит могилы тьма!

– Нас не смутит твое призванье, – продолжает бизнесмен, ласково на нас поглядывая и откручивая бутылочную голову.

– Бокалы пеним дружно мы! – декламируют уже оба, и сияющий гость, с благословления актера, заканчивает:

– И девы-розы пьем дыханье…

– Быть может, полное… Чумы!

Случайные клиенты оглядываются. Парочка, ворковавшая в полутьме, озабоченно засеменила к выходу.

Николай, не в силах пропустить шоу, околачивается рядом и на стойку не обращает внимания. Мой младший маячит за спиной приведенного работодателя, потирает, как муха, лапки и делает знаки: «Каков?» А пришелец твердит, что унывать в наше время – великий грех. Он надеется – мы крепкие парни.

Удивительно, но даже таким ребятам иногда не хватает дыхания. Актер моментально вклинивается:

– Всем сейчас свойственно некоторое уныние, – перехватывает инициативу. – Временное, разумеется. Я знал лишь одного человека, который, несмотря ни на что, всегда был полон энтузиазма. В начале девяностых, когда дела пошли совсем худо: карточки стали вводить и пугать голодомором, – он не отчаялся, засучил рукава и завел поросенка. Самое безобразное во всей этой истории то, что ему и, разумеется, семье, приходилось выносить экскременты, и запах в квартире стоял, сами понимаете, какой. И ведь нужно было еще где-то корма добывать, и варить что-то там – но это еще ладно! Они бедного порося попытались кастрировать в условиях стесненной обстановки; уж тот вырвался и порезвился, поломал мебели, пока за ним гонялись с ножницами. Так вот: растит оптимист себе борова, и вдруг – бах! Талоны отменяют. На прилавках любые продукты. Как на грех, хозяин почти тонны мяса – опять-таки из-за своей неуемности – единственный из всех нас устроился! Ну, и пошли у него делишки! И тогда персонаж дал вскормленному чаду такого пинка под зад, что ни в чем не виноватое животное, несмотря на вес, пролета два кувыркалось по лестнице. Боровка потом часто замечали возле ларьков. Жил он, по всей видимости, в подвале, вместе с бродячими собаками и кошками. И дотянул до весны!

– Что было весной? – навострил уши Кролик.

– Судьба борова трагична. На свою беду связался с мужиками, которые взялись поить его пивом. Вскоре дня не проходило, чтобы боров не был пьян. Он уже с утра ушивался возле пивнушек. Ему и закусить давали – короче, жил припеваючи и слыл достопримечательностью тех мест. Отмечу, что нюх имел потрясающий: когда появлялись участковый или ветеринар – а были вызовы, – удирал со всех ног, да так прятался, найти нигде не могли. Пил он уже тогда как сапожник и закончил соответствующе – заснул на трамвайных путях. Говорят, возле бедняги сразу такая толпа собралась, что через десять минут и копыт не осталось. А кому не хочется студенька?

Кролик впечатлился. Правда, ненадолго.

– Думаю, нам всем нужно поговорить в несколько другой обстановке, – перехватывает инициативу. – Имею честь пригласить.

Мы не против предложения. В течение нескольких минут приканчиваем здешний коньячок. Младший, улучив минутку, наклоняется с просьбой: вчера он забыл в коридоре ключи.

– Ты же сказал – перебираешься к ней.

– Понимаешь, сегодня позарез надо, – шепчет.

– Если запретесь в отцовском кабинете…

– Не повторится.

– Время.

– Двенадцать. Буду помнить, как Золушка.

– Пепельница!

– Вынесу.

– Унитаз!

– Смою.

И, подхватив на лету связку, сам смылся – вне себя от счастья.

Между тем в воронку, которую образовал обладатель пиджака «от Армани» у самого выхода, попался знакомый банковский клерк.

Юлик в девятом классе с полгода не посещал уроки истории, пока добрейшая наша Марья Ивановна, отчаявшись, не возопила: «Да где же этот поручик Киже?!» Кличка приклеилась. Перспективный программист не отягощен чувством юмора, что неудивительно: бухгалтер, скорее, не профессия, а диагноз. Идефикс еще одного моего одноклассника – серая мышка-норушка из «Гостиного Двора». Эта замужняя дама, восседающая за кассой в обувном бутике, совершенно ничем не примечательна – но запала в душу Киже: и никак ее, паразитку, оттуда не выкурить!

– Может, прогуляетесь с нами? – приглашает влюбленного Зимовский. – По крайней мере, сегодня вы имеете шанс утопить в спиртном тоску и жажду по недосягаемому! Ах, сколько всего великого было бы сделано в этом мире, если бы девяносто процентов своего драгоценного времени мы так упорно не думали о банальном соитии.

Киже его почти с завистью слушает:

– Вам легко разглагольствовать!

Зимовский довольно щурится.

– Величайшее счастье зрелости и состоит в том, что в один прекрасный момент, когда ты перестаешь ощущать свой инструмент, вместо испуга вдруг испытываешь настоящее блаженство. По крайней мере, голова, да и все остальное, теперь беспрепятственно могут воспарить к небесам. Не кажется ли вам, что мужское естество наше, подобно пушечному ядру, увлекает нас вниз от неба и духовных дерзаний? Отрывайте свои гири – и за мной! Через тернии – к звездам!

– Нет уж, лучше мучиться, – расстроенно замечает Киже.

– Вы не будете так любезны, захватить еще одного неудачника, фигуру, можно сказать, трагическую? – обращается Зимовский к гостю, рекомендуя товарища.

Кролик – сама любезность.

– Только быстрее, ребята, – поторапливает. – Иначе там все места забьют.

Если у машин водятся свои ангелы, это как раз тот случай – серебристому «вольво» лишь крыльев не достает. Поземка обтекает безупречные формы.

Посланник Золотого Тельца закидывает на переднее сиденье свое тщедушное тело да еще назад и пачку «Парламента» бросил, уверенный: Зимовский с Васенькой и поручиком не откажутся. Он и меня угощает.

– Сам пробовал забавляться стихами, – в который раз показывает впечатляющие резцы. – Не получилось. Возможно, поэтому и пошел в дело. Да. Вот визитка! – сует карточку, а затем, повернувшись к моим друзьям, веером раскидывает по салону остальные картоночки: все почтительно ловят.

– Простите, а куда вы поведете своего железного коня? – интересуется актер.

– В «Стармен»! – буднично отвечает Кролик, попыхивая сигареткой: решил, видно, свалить нас с ног подобным подарком.

Местный Арчибальд Арчибальдович почтительно склоняет голову. Тотчас предлагаются крабовые салаты и вымоченная в красном вине капуста.

– Ешь ананасы, рябчиков жуй, – наклоняясь ко мне, подмигивает Зимовский.

Меню благосклонно принято.

– Есть айкидо, карате, тэквандо и борьба сумо. Нет главного! – торжествующе обволакивая нас взглядом, благодетель извлекает из папки мятые бумажки и разглаживает перед собой. – Кулачный бой! – заявляет. – Раззудись, плечо, размахнись, рука. Первый в Питере, в России, и, разумеется, в мире, клуб. И никаких подковерных приемчиков. Вот вам несколько наработок! Что, если выходить в косоворотках, в сапогах – и обязательно с песнями? «Эх, дубинушка, ухнем!» к примеру? Пару упражнений перед схваткой: лямку потянуть, как у бурлаков, веревки всякие, канаты… А потом стенка на стенку, с криками «Ух ты!» или «Эх ты!» Удар наносить с присвистом, размахиваться со всей силы. Вместо приветствия что-нибудь типа: «Ах ты, силушка наша богатырская…» Прижиматься к «матери сырой земле»… А после боя – всем пить чай из самовара. Каково?

Чтобы чувствовать магию братца Кролика, нужно непременно в глаза ему заглядывать: видеть, как сыпятся искры. Даже Васенька заинтересован. Кролик мгновенно все замечает: льстит без зазрения совести:

– Вон, какой с нами Геракл! Он и будет заправлять тренировкой! – И разворачивает перспективу: – Собственная баня. Не какая-нибудь сауна: сруб с веничком. Задушевные посиделки: «Ой, то не вечер, то не вечер!», «Любо, братцы, любо…»

– Да вы художник, молодой человек! – Зимовский чуть ли не бросается после всего этого Кролика обнимать. Тот продолжает атаку:

– Как назовемся? «Илья Муромец»? «Три богатыря»? «Евпатий Коловрат»? Последнее, пожалуй, наиболее удачно: клуб национального русского кулачного боя «Евпатий». Поддержка правых обеспечена! Казаки к нам пойдут.

– А помещение? Лицензия?

– Сущая мелочь!

После такого заявления прощаюсь с трезвостью без особой печали. Если у Кролика столько денег, что привычка проводить в баснословном «Стармене» встречи с только что повстречавшимися людьми для него в порядке вещей – надо ли говорить о лицензии! Кролик отмахивается от подобных глупостей и воспаряет к потолку, а следом и мы бросаемся: даже бескрылый Киже пытается подпрыгнуть.

Прямо перед нашим столиком скучно сгорает от страсти насаженная на шест девица.

Никому нет до нее дела. Кролик в полете хватает любые идеи: готов развивать их до бесконечности:

– К черту всякие даны и пояса! Сапоги! Самым крутым – хромовые, со скрипом. А новичкам – кирзачи. Систему отличий разработаем до совершенства. Десятский, сотник. Как там еще называли? Вспомни, ты же историк! – терзает меня. – А в будущем – предприятия по пошиву одежды. Ситцевые штаны. Рубахи с кистями. Чуть не забыл! Обязательно шапки. Победителям – атласные. Чтоб с гордостью носили, как краповые береты!

И вот уже тем занимаемся, что на салфетках, пыхтя от усердия словно дети, вырисовываем будущее. Даже такие мелочи как самовар не обходим вниманием.

– Плевое дело, – заявляет вдохновитель. – Мастера могут сварганить с трехэтажный дом. Пятьдесят бочек – не меньше!..

Есть, есть у него, оказывается, кузнецы, плотники и резчики по камню!..

– Голова! Голова! – стонет Портос. – Дайте поцеловать вашу голову!

На эстраде три развязных джазмена языками изнутри массируют щеки. Ударник, как всегда, в ожидании. И вот раздаются трубные звуки: доморощенные ротшильды и вандербильды рванулись к танцполу. И Зимовский неожиданно направляется в бушующие волны нэпмановского веселья: подхватил, как ни в чем не бывало, совсем уж молоденькую девочку, гордо ее повел, а свою начинающую редеть гриву эффектно отбросил пятерней назад.

Клуб кулачного боя – дело решенное. Концессия состоялась. Теперь можно и дух перевести. Кролик засовывает в папку спортивные дворцы и бассейны.

– Частности – на завтра. А сейчас – дискотека! Вы, кажется, хотели оторваться от терний к звездам?! – орет Зимовскому.

– Только не сегодня! – возвещает тот, проплывая мимо и обнимая за плечи обалдевшую избранницу. – Исключения в нашей жизни лишь оттеняют правила. Вот он, очаровательный воробушек, ради которого стоит забыть на время и самого Шопенгауэра!

Колокола любви ко всему человечеству затрезвонили даже во мне. Тем более, приставленный к нам флибустьер виртуозно превращает очередную купюру в третий по счету штоф. А основатель концессии еще и музыку заказывает – и не просто «хали-гали», а патриотичную «Калинку».

С наглостью, свойственной только джазменам, те вкривь и вкось исполняют заказ. Кролика совершенно не устраивает халтура: он бросается к подиуму. Похожий на томат солист, вытирая пот, вынужден согласиться: в знак примирения объявляют «Вечер на рейде».

Развязные лабухи отыгрывают «Вечер» куда с большим чувством, хотя и в прежнем игривом джазовом ключе. Кролик продыху им не дает – пытается всучить «Соловьев».

– Пусть солдаты немно-о-ого поспят! – взывает к короткой памяти музыкантов. – Вы должны знать все песни, – громко возмущается. – Все, до единой!

И сам пытается спеть, однако его не слушают: на зал обрушился дребезг тарелок. Портос дает всем фору: твист – его главный конек. Партнерша еще той штучкой оказалась по части старинных танцев – ни в чем не уступает старому стиляге: а главное, преданно на него уставилась своими блестящими бусинками.

– Чего сидите, когда пир в разгаре? – трясет Кролик поручика.

– Несчастная любовь, – объясняю за одеревеневшего Киже. – Скучает по своей Брунгильде, которую из-за ревнивца-мужа, увы, второй год не может даже толком поцеловать.

– Нет, нет, сегодня никаких трагедий, – протестует Кролик. – Еще только час ночи. О, Зигфрид, мы добудем тебе замену! – обещает Юлику. И приветствует новый, белый, как айсберг, графин.

Довольный Зимовский возвратился: и не один! Усаживает запыхавшегося воробышка себе на колени:

– По стопочке по маленькой? – предлагает.

Птичка не жеманится. Сразу видно – пьет она, как лошадь.

– Мы найдем тебе Клеопатру! Королеву сегодняшнего бала! – успокаивает Кролик поручика. – Где богиня?

Прислонив ладонь ко лбу, точно богатырь на заставе, он всматривается в бликующий зал.

– Мне ведь с ней даже не встретиться вечером! – изливает душонку Киже. – Муж, этот поганец, у самой двери универмага подкарауливает. Грозится убить, если хоть что-нибудь заподозрит…

– Мерзавец! – взрывается Кролик. – Я его уничтожу!

Осоловевшие глазки поручика посещает надежда.

– Прикончим негодяя из гранатомета, – совершенно серьезно продолжает утешитель. – Взорвем вместе с универмагом. Разнесем по закоулочкам! Принцесса будет свободна.