Боль. Сборник рассказов

1

Мне казалось, что ситуация – неизбежная и безвыходная. Тупиковая.

Я поднимался с отцом по тропе, в лес. Стезя вела к вершине, где диск пламенного солнца слепил глаза. Лучи обнимали высокие сосна, тем не менее, на земле царил полусумрак. Свет с трудом доходил до земли, только на тропе я различал светило. Лес поднимался в гору, потому что имел скалистый, труднопроходимый ландшафт. С высоты птичьего полёта он тёмно-зелёным ковром лежал на горных хребтах нашего края.

Я пыхтел, потел. Ноги болели. Я шагнул, поднимая свою тяжёлую тушу, и почва под ногами почувствовалась слабой и мягкой. Нога заскользила, земля рыхлой полувязкой субстанцией покатилась на склон. Я падал. Трудный крик вырывался из горла. Зрачки глаз расширились, рука по рефлексу схватилась за первое попавшее. Трава. Я держался за клочок травы, а земля под ногами продолжала хлопьями скатываться к низу. Да, банальная смерть – оборваться с горы и превратиться в кровавую лепёшку, разбившись о дно. Я скатывался. Кожа на руках раскрылась в ранах и ссадинах. Ничего не спасало, мне оставалось смотреть в спину отцу, не подозревающего о моём падении. Кто знает, может, он поднимется на вершину, оглянется, а меня нет. Я – месиво с кучей переломов и вывихов. Моё израненное тело съедят птицы и звери. Я умру нелепой смертью для индейского племени. Ха-ха! Смешная участь!

Камни врезались в плоть. Я ожидал быстрой смерти… но процесс затянулся. Лучше сдохнуть быстро, нежели умереть в долгих мучениях. Я продолжал скатываться и скатываться. Принялся уже отпустить руки, перестать бороться за жизнь. Но одна часть разума запротестовала.

Метр от отца. Руки с жадностью хватали за что угодно, но лишь бы выжить. Та часть рассудка взяла верх, и я сумел выкрикнуть:

– ПАПА!

Он обернулся. Его глаза, казавшиеся узкими от тяжёлых век, раскрылись.

– Сынок!

Отец ринулся ко мне. Он заскользил ногами, словно с горки, и подал руку. Другой ладонью взялся за дерево, чтобы самому не оборваться.

Я впился ногтями в предательскую почву. Пришлось отпустить одну ладонь. Отец… мой спаситель… Я потянулся свободной рукой к нему. Давай… давай же!

– Быстрее, слабак! А то мы будем танцевать на твоих костяк, щенок! – закричал отец, и морщины, избороздившие его смуглое лицо, помножились от маски ярости и гнева.

Сердце прыгало и скакало в грудине. Улюлюкало, как индеец хороводом кружится у костра. Я сделал рывок телом и схватил руку отца.

Папа вытащил меня, дёрнув резким движением. И мы оба с тяжестью дышали, смотря на пригоршню блеклой земли, скатывающейся на склон. Услышали грохот. Он бы звучал сильнее, если бы я составил ей компанию.

Отец плюнул в сторону и дал мне оплеуху.

– О чём ты думал?!

Я застонал, массируя горящий затылок.

– Вставай, и идём дальше.

Я встал, не споря с отцом. С вождями спорить – одна морока.

На этот раз пошли иным путём. Отец оставил пёстрые ленточки на деревьях, сообщающие о шаткости тропы. Другие индейцы, проходящие по той дороге, осведомятся в опасности и перейдут на другую.

Я поджал зубы.

Мой отец – та ещё заноза. Он пытался сделать из меня бойкого и прыткого индейца. Но я… не родился таким. Мои сверстники превосходили меня в стрельбе из лука, охоте и разжигании костра. Я во всём уступал, кроме ума, конечно. Отец говорил, что это пока я могу не переживать. Но сейчас наступил момент, когда выбирают мужчину. Все сыновья индейского племени должны собраться на вершине Великой горы. Пройдёт обряд и начнётся испытание. Отец не говорит деталей, но он внушал этим молчанием страх и отчаяние.

«За что мне такой сын? Слабый щенок…» – сказал он маме. Тогда я лёг спать, находился в полудрёме, но вопрос отца вывел меня в реальность жгучей пощёчиной. В сердце кольнуло, и я заплакал. Но плакал тихо, сдерживая горячечные слёзы. «Мне кажется, он не вернётся, Хитрый Стрелок».

Хитрым стрелком отца назвали из-за изощрённости в стрельбе из лука. Он отличался метким, острым зрением. Отец мог за километр различить пролетающего Орла. Его хотели назвать «Остроглазый Орёл», но впервые он проявил себя на охоте во время стрельбы. Папа закрутил стрелу так, что она задела ногу оленя, и тот повалился. Он ухитряется на каждой охоте поражать в слабые места дичи. Кабана он пронзил в глаз. Бедное животное, хрюкая, описывало резкие зигзаги по местности. Отцу с компанией оставалось подойти к слепому существу и зарезать его. Благодаря ему, охота длилась не по пять часов преследования, а час. Час наблюдений, разведки и поисков слабых мест у зверя, а потом неожиданного, молниеносного нокаута.

Меня же назвали Джигаго – скунсом. До этого безымянный мальчик ничем не отличался. Проявил я себя, показав трусость к испытаниям и острое нежелание к мужской работе. Какое животное более подходило под моё описание? Скунс, конечно.

– Не отставай, – пробурчал отец.

Я промолчал. А что бы я ответил? Съязвил бы в сторону отца? Остановился вкопанным и отказался бы идти? Первый вариант не подходил ко мне: язык никак не поворачивался возразить вождю племени, да и он не заточен под каверзы. Да и за попытки умничать, подопечные вождя отколошматили бы меня, несмотря на то, что я был его сыном. Для второго варианта требуется дерзость и прыткость, коего у меня нет.

Где-то журчала речка. Я приостановился.

– Не думай даже… – пробормотал глухим голосом вождь.

– Мм… – промычал я. Хоть собственное уродливое отражение не увижу. Мне всегда казалось, что я хилый, субтильный мальчик, в то время как мои сверстники – коренастые мужланы. Их пот образовывал блеск на бронзовых, округлых мышцах. Они становились с каждым годом изящнее для женских сердец. А я, потея, лишь вызывал жалость да отвращение. Кожа да кости!

– Идём…

– Слушай, отец, – решился я.

Он остановился. Вздохнул и обернулся. В его длинных, блестящих углём волосах, как вороново крыло, проступала седина. Я видел редкие серебристые волосинки и приходил к неутешительному выводу, что виноват за это.

Когда у вождя родился сын, он ожидал от него мужественного бойца, смелого и решительного. Настоящего индейца! Но… я то ли родился в рафинированной среде экстремального комфорта, то ли не индеец вообще! Скорее первое: характер, облёкшийся в неохоту к подвигам, вынудил отца растить меня в мире, лишённом страданий и трудностей. Нет, комфорт – классная вещь! Мои сверстники пахали, охотясь пять часов за тюленем. Я же ничем не занимался и глядел в небо. Великое занятие – ничего не делать. Другие индейцы учились жизни, мужали под опекой строгих отцов. Характер можно исправить, но отец… не нашёл выхода и вырастил беспомощного Джигаго. Его вина, а не моя.

– Так ты будешь говорить или нет? – спросил он, пока я оправдывал себя.

– Так вот… да… почему ты меня упрекаешь? Просто скажи…

Из ноздрей вождя вышел тяжёлый, глубокий вздох.

– Мы можем не встретиться, Джигаго.

– Что? – я услышал в своём голосе визгливые нотки. – Ты хочешь сказать, что я не смогу вернуться?!

– Это испытание… вернуться может один, и он по праву будет считаться мужчиной.

– Чего там такого страшного?!

– А ты скоро узнаешь. Может, это к лучшему, что у меня больше не будет такого сына, как ты.

Он развернулся и продолжил путь. Я выкрикнул:

– Ты так и не договорил!

Я стоял, обескураженный словами отца. Кровь пульсировала в висках. Меня било в жар, а руки тряслись.

Плач. Когда-то я испытал невероятную боль, когда вышел из чрева матери. На ребёнка вывалилась невероятная нагрузка: сердце работала в бешеном ритме, давление шло во все стороны новорождённого организма. Я видел свет. Из уютного домика в животе матери я попал в чуждый, неприятный мир, где на каждом шагу предостерегала смерть. Началась борьба. Но почему-то я не боролся. Меня отгородили от хищника, и я отвык от страданий. Из меня выросло мягкое существо. Ха, кончай комедию, Джигаго, и догоняй отца.

Но страх оставался. Смогу ли я выбраться живым из испытания?.. Худший день в моей жизни. Страх неизведанного – самый страшный, ведь сильнее всего давит на мутнеющий рассудок. Даже монстры и демоны не сравнятся с этим.

2

Я упал в терновник, и её колкие шипы с болью вклинились в меня. Они резали кожу в рваные полосы. Кровь сплошным потоком шла из месива. На этом месте я не задержался и покатился. Скатывался с большого склона лесистой местности. Огромная паутина попала в лицо. Я увидел паука, выпустившего из уродливого брюха ядовитое жало. Крик, надсадный и хриплый. Рука потянулась отмахнуть тварь, но спина врезалась в ствол могучей сосны. В позвоночнике хрустнуло. В глазах потемнело. Я продолжал скатываться. Тело, скатывающееся со склона, ударялось о кучу булыжников и выступов. Паука я раздавил, но он успел укусить меня. Мой нос опух и пульсировал. Я чувствовал жгучую и саднящую боль, а дыхание вырывалось из ноздрей раскалёнными струями.

Я приостановился и попал в кучу кустов.

И тут я ощутил, как сильная челюсть сжала мне предплечье. Цепкие клыки вонзились в мясо. Я услышал рычание этого существа. Оно не ело мою свежую плоть, а прокусывала, нет, дробило кость. Невероятное давление исходило от тисков, образовавшихся на предплечье. Я кричал, извивался и копошился в кустах, пытаясь выбраться из капкана.

Тьма рассеилась, и я, открыв глаза, обнаружил дикого пса. Они выпустили собак! Черти! Черти ненасытные… Я бил пса по морде, но удар выходил слабым. Свободными оставались ноги. Я повернулся на бок, поставив их в удобное положение, и вытянул корпус.

На-на! Держи, уродливая тварь! Ноги били по морде пса. Последний удар заставил тварь ослабить челюсть, и я вытащил руку из капкана. Из кучи ран хлынула кровь. Ни единого чистого места. Вся алая, багрово-червонная кровь окрасила предплечье. Мало того, пощупав руку, я почувствовал лёгкий перелом.

– Ах ты тварь! – заорал я и схватился за первый попавшийся камень.

Мне попался большой заострённый булыжник, и я врезал по голове псу. Камень рассёк его череп на две залитые рубиновой кровью дольки. Я размозжил этой твари башку, раскрошил её, подобно веткам! Нога откинула мёртвую тушу. Краем уха я услышал крики других юнцов и рычание остальных цепных псов. Кровь продолжала струиться из ран. Она текла и на землю. Я сдерживал её рукой, сжав руку до бела.

Я метнул взгляд на тушу. Бесполезное мясо… или?.. В голову пришла мысль. Я дёрнулся в поисках более хорошего камня. Нашёл более подходящий и ударил им по другим булыжникам, заострив край. Самодельный нож. Мозг лучше соображает и находит ответы из трудного положения, когда попадает экстремальную ситуацию. Когда ты на пороге смерти, и одно неправильное решение вынудит тебя упасть в гроб.

Ножом я располосовал брюхо мёртвому псу. Увидел первым делом кишки и также их порезал. Всё дерьмо скинул в траву, очистил кишки. Готово! Взял их и завязал толстым слоем на раны. Скрепил всё тугим узлом.

Спрятал под одежду ножик. Он пригодится.

А лихорадочный, дикий взгляд искал цели. Никогда не думал, что застану себя с кровавой раной, остановившаяся из-за собачьих потрохов, и с неотёсанным, болезненно-пронзительным взглядом. Устрашающим взглядом.

3

Мы собрались на высокой вершине горы. Холодный ветер трепал мне волосы. Мой омрачённый взгляд впился в верхушки сосен. Племя готовило нас к обряду, суждённое начаться, когда солнце зайдёт в зенит. Я ощущал себя великим на вершине. Лишь великие окидывают взгляд на лес, находясь на вершине горы – глаза величественные, чьё выражение значит: «Я выше всех. Я на самом верху. Я на высшей ступени всего живого и властвую всем и вся величественным взглядом». Но… через некоторое время, когда обряд пройдёт, я спущусь. Нет, не то слово: упаду и буду катиться по тернистому склону – все равно, что скинуть с Олимпа Бога.

Хах, да какой я Бог? Бог солнца? Бог – земли или плодородия? Нет…

Шум нарастал. Отцы моих сверстников разговаривали с вождём. Женщины готовили к обряду ленты, краски, бубны, а дети помогали. Каждому из учащихся подходил наставник в виде отца или мудрого дядьки. Он мотивировал на успехи: «Сынок, этот путь будет труден и кровав. Но я же тебя учил, что высокого не добьёшься обычными усилиями. Тебе придётся потеть и лить кровь на невинную землю. Я верю в тебя». Слыша краем уха наставления, я поглядывал на своего отца. Он переминался с ноги на ногу, скрестив руки на груди. Взгляд, непостоянный и скачущий из одного края леса на другой, приковывал внимания даже старцев племени. Они видели необъяснимое замешательство отца и его страх. Почему он меня не поддержит? Я сжимал и разжимал руки. Оборачивался в сторону уходящего за горизонт необъятного леса. Птицы угольного оттенка стаей неслись над деревьями, где-то, в глубокой чаще, пророкотал какой-то зверь. Мысль неизбежной смерти в этом огромном лесу засасывала меня и рассудок, точно омут поглощает брошенную палку. Я пытался вынырнуть из безнадёги, но сильнее погружался на дно.

А ведь лес не маленький. С каждой паникой и истерией можно углубиться в недры лесных массивов и не найти выхода, застряв в самом сердце бора. А из глубин чащи повылезают твари и…

Мы выстроились в ряд, выпрямив спины и взметнув подбородки к небу. Я пытался строить из себя хладнокровного, беспристрастного индейца, но мускулы моего лица дрожали. Я старался не выдавать страха, но все видели слабость во мне.

По другую сторону стояли вождь и его приближённые. Отец даже не глянул на меня. За три метра от него я чувствовал его переживания. В гуще гула и улюлюканья шаманов я мог услышать его тяжёлые вздохи. Я видел, как заскорузлые в сетке густых вен руки вождя сжимались в кулаки. Сжимались и разжимались. Вены набухали, а ноздри расширялись. Но лицо отца оставалось прежним – невозмутимым, спокойным. С этой резиновой маской он ходил на протяжении всей жизни. Физиономия вождя менялась лишь на охоте крупной дичи, когда тот, наполненный азартом, стрелял наугад в зверя. На его лице в те мгновения играла хитрая улыбка и прищуренные глаза, выслеживающие добычу. Фазан, превратившийся в живую мишень. Но никаких увесистых кабанов. Никаких жирных кроликов… Он стал свидетелем будущего позора сына.

Тем временем, обряд на вершине горы расцветал в красках. Пёстрые ткани змеились в воздухе. Слышался стук барабанов, гулкий свист и пронзительное пение. Смуглые руки отбивали в такт песне. Мальцы плясали под музыку обряда. Я видел их молниеносные, грациозные движения рук и ног. Я нашёл в их пляске нечто мистическое, загадочное и притягательное. Но мои фантазии и мечты романтика рушились, когда я оглядывался в сторону отца… Он плевал на обряд. Мне казалось, в его глазах мелькали кошмары моей скорой смерти.

Музыкально-танцевальная вакханалия кончилась. Этим и ограничивался обряд.

Шаман, стоявший неподвижной статуей рядом с вождём, пришёл в движение. Он медлительной, скованной походкой подошёл к нам. Шаман держал барабан и палку. Этими инструментами он отбивал другую злогремучую мелодию, нескладную и бубнящую. Я сжал кулаки, впив ногти в мякоть. Стиснул зубы. Шаман начал прыгать из стороны в сторону, издавая изо рта обезьяний вопль. Разноцветные верёвки, навешанные на круглое, одутловатое тело шамана, начали прыгать. Обереги звенели. Я чувствовал, как стокилограммовая туша шамана заставила дрогнуть землю. Он продолжал неистовое фанатичное бормотание. Я улыбнулся, но поспешил скрыть ухмылку. Шаман открыл глаза и заметил меня. Он остановился, перестал стучать по кожаному барабану. Шаман врезал палкой в мой живот. Она прошлась по солнечному сплетению, и я ощутил горькое удушье.

Шаман обливал водой каждого юношу. Когда он остановился на мне, на его лице играло отвращение. Он промолчал, одарил меня водой и пошёл дальше.

Вождь вышел в центр вершины. Он поднял голову и руки к небу, прокричал, что есть из сил:

– Испытание объявлено! Да помогут вам духи лесов, солнца и рек!

Настала последняя заминка перед началом соревнования. Я долгое время не замечал вон тех мешков, лежавших у ног одного из подопечных вождя. Холщовые мешки задёргались. Что-то живое находилось в них. Казалось, они дышали там, во тьме мешка. Я не мог оторвать взгляда от новой находки. Организаторы этого дьявольского испытания явно что-то скрывают. Плохие замыслы. Я слышал перешёптывание моих сверстников:

– Чего этот придурок уставился в мешки?

– Это же Джигаго. Скунс, который нашёл себе цель изгадить тот мешок.

– Ха-ха! Точно! – заржала братия.

Мешок шевельнулся. Я больше не мог стоять и смотреть на них. Они вгоняли меня в усталость, в пронзительную тревогу. И вот, я оказался у края вершины. Мой взгляд вперился в далёкий лес. Я дёрнулся. Ноги споткнулись друг об друга. Шлейф пыли взлетел. Я падал. Падаю? Почему я падаю? Но…

Меня схватил, спасая тем самым от болезненного падения с горы, отец. Он ударил меня пощёчиной. Я услышал звонкий шлепок. На коже остался кроваво-пунцовый след.

– Соберись, Джигаго! Скоро начнётся испытание…

Крик застрял в горле. Я пытался выпустить его на свет, но глотка била вулканическим жаром. Тысячи крепких рук душили горло. Я изо всех сконцентрировался на крике, но промямлил следующее:

– Мешки… мешки…

– Что?! – Он отпустил меня и схватился за насупленный лоб, готовый сорвать клочки седеющих волос.

– Мешки… там…

– Тебе не следует этого знать, сопляк! – прохрипел вождь и поднял руку.

Я выставил ладони:

– Пожалуйста, не надо, отец… я твой сын. Где твоя человечность к сыну?

Он опустил руку. Вождь замер, сверля меня апоплексическим взглядом.

– Ты мне не сын. Сын вождя – не жалкий трус. Сын вождя мужественен и подкован к трудностям.

Он отвернулся. И я остался один наблюдать, как тот уходит и воротит за собой длиннополую одежду.

Мы стояли у обрыва горы. Я чувствовал холод ветра, дувший в оголённую спину. Юношей оставили в боевой прикидке: почти обнажённое тело, деревянные сандалии и лоток со стрелами, подвязанный через плечо. На лице осталась краска для камуфляжа.

– Когда солнце сделает ещё один оборот, – сказал вождь, подводя нас, бойцов, к испытанию. – То испытание на становление мужчиной, будут провозглашено официально!

Что имел в виду отец, когда выразился «оборот»? Разве солнце пляшет под платом небес, чтобы говорить «оборот»? Этот вопрос встревожил меня, что я даже не услышал неистовый вопль земляков. Я поднял голову и заметил, что солнце продвинулось в небе. Люди продолжали какофонию визгливых и звонких криков. Они то всплёскивали руки в нашу сторону, то хлопали в ладоши, то снова принимались вопить нечленораздельным гулом. Я потерялся в шуме, оглядываясь по сторонам и видя различные скорченные гримасы толпы. Одна рожа, другая рожа, третья рожа – мириады сморщенных физиономий, обнаживших кривые зубы и плюющиеся пеной. В них играл сумасшедший азарт, словно мы танцевали на раскалённых углях – шли ставки, кто продержится дольше.

Нас запустили под бой раскатистого кожаного барабана. Мы побежали с обрыва. За нами тянулся длинный шлейф коричневой пыли. Я уже увидел первых павших юношей. Один парень не выдержал зыбкую почву под ногами и скатился в пропасть. Другой переборщил со скоростью спуска, не успел остановиться и врезался в острый камень. Мой рассудок помутнел при виде крови. Тиски головокружения сжали голову. Я побледнел, сбавил скорость. Ворох зыбучей, рассыпчатой земли шуршал под ногами. Она не выдерживала бега индейцев. Она готова обвалиться, похоронив нас под толщей земли.

До испытаний нам объясняли, что каждый наш сверстник – конкурент. Я заметил, как два индейца толкались между собой при спуске. Один проиграл позицию, и его соперник воспользовался этим. Он продавил почву и толкнул парня в землю. Тело несчастного покатилось бочкой к реке, собирая землю и острые ветки на себе. Парень в конце упал в реку, и его окровавленное тело понесли течения реки. Я повернулся и заметил, что меня тоже приметили как жертву.

– Эй, Джигаго! Грязный, вонючий урод! – прокричал Могучий Дуб – парень плотного телосложения. Благодаря своей форме, вождь прозвал его так. Своей массой он продавливал соперников в бою. Гора мышц.

Дыхание участилась. Кровь запульсировала в висках.

– Трус! – рявкнул он.

Я увидел перед собой плоскую местность – этим и кончался спуск с горы. Но мы ещё находились на склоне.

Я сделал перекат на ровную землю, и Могучий Дуб успел произнести: «Сукин сын!» – перед тем, как врезался в ствол дерева. Я в оцепенении смотрел на обездвиженное тело – поваленную гору мышц. Из приоткрытого рта вырывалось частое дыхание. Лёгкие горели. Сердце билось в грудину, пытаясь выскочить из тела.

– Он скоро очнётся… – сказал я и вытащил маленький кинжал. Он заблестел при свете солнца. Я прищурился. Обострился слух. Послышался рёв… рёв и рычание… бешеных псов. Я оторвал взгляд от кинжала и увидел на вершине горы маленькие точки, спускающиеся по обрыву. Зрение уступало в остроте слуха. Рёв продолжался. Дикое рычание, свидетельствующее о жажде мяса и крови. Я не сомневался, что в тех мешках спали взбешенные псы – часть испытания.

– Нужно торопиться, нужно торопиться, – заверещал я и спрятал кинжал в кожаные ножны.

Я посмотрел на Могучий Дуб. Он так и лежал без сознания. Взглянул на приближающуюся ораву псов. Эти звери в любом случае разгрызут глотку Могучему Дубу. Они справятся с этим и без меня, а мне нужно торопиться.

Без промедлений я побежал в сторону леса. Перестал слышать рёв и рычание голодных монстров, потому что её перебивало моё прерывистое, частое и тяжелое дыхание. Пламя участилось в груди. Неужели я задохнусь? Слой пота налезал на глаза, и я останавливался, чтобы убрать его, и продолжать путь. Со временем заметил, что местность идёт по наклонной. Мы до сих пор в горах, поэтому нас могут поджидать сюрпризы. Например, резкие обрывы, камнепады, горные волки…

Я остановился. В ушах гремела кровь, а горло сгорала от частого дыхания. Я могу сдаться, перестать бежать и… Нет, отец, его приближённые и всё племя увидят мою слабину. Жалкий Джигаго поддался судьбе, отпустил руки… именно этого они и ожидают от меня. Я заставил себя перевести дыхание и продолжить бежать. Краем услышал рычание приближающихся псов.

Мягкотелый и никчёмный я… тряпка… Но эта тряпка до сих пор жива. А на тех, кого возлагали большие надежды, уже пали. Чья же воля, чтобы я оставался живым? Без понятия.

В один момент моя нога упёрлась об камень. Я споткнулся и покатился клубком по местности, пока не потерял сознание. Почувствовал тёплый прилив крови в затылке, когда врезался головой о что-то твёрдое и сухое. В затылке кольнуло острой болью. Я успел лишь застонать, прежде чем потерял сознание…

– …Ах ты тварь! – заорал я и схватился за первый попавшийся камень.

Мне попался большой заострённый булыжник, и я врезал по голове псу. Камень рассёк его череп на две залитые рубиновой кровью дольки. Я размозжил этой твари башку, раскрошил её, подобно веткам! Нога откинула мёртвую тушу. Краем уха я услышал крики других юнцов и рычание остальных цепных псов. Кровь продолжала струиться из ран. Она текла и на землю. Я сдерживал её рукой, сжав руку до бела.

Я метнул взгляд на тушу. Бесполезное мясо… или?.. В голову пришла мысль. Я дёрнулся в поисках более хорошего камня. Нашёл более подходящий и ударил им по другим булыжникам, заострив край. Самодельный нож. Мозг лучше соображает и находит ответы из трудного положения, когда попадает экстремальную ситуацию. Когда ты на пороге смерти, и одно неправильное решение вынудит тебя упасть в гроб.

Ножом я располосовал брюхо мёртвому псу. Увидел первым делом кишки и также их порезал. Всё дерьмо скинул в траву, очистил кишки. Готово! Взял их и завязал толстым слоем на раны. Скрепил всё тугим узлом.

Спрятал под одежду ножик. Он пригодится.

А лихорадочный, дикий взгляд искал цели. Никогда не думал, что застану себя с кровавой раной, остановившаяся из-за собачьих потрохов, и с неотёсанным, болезненно-пронзительным взглядом. Устрашающим взглядом.

Я продолжал идти, но не бежал. Самое страшное и сложное осталось за спиной. Или же я надеялся на это? По крайней мере, я шёл по лесу с мыслью, что могу расслабиться. Крики поутихли. Мои сверстники скрылись в лесу.

Я взглянул на окровавленные руки. Одна – перевязанная в тугой жгут с помощью кишки. Пурпурная, блекло-фиолетовая кишка с бордовыми прожилками. Я до сих пор чувствовал запах дерьма, исходящего от жгута. Поэтому я пошёл искать воду или реку, чтобы немного смыть запах с раненной руки.