В любом разговоре она всегда старалась побольнее уколоть собеседника, так что особого внимания на этот выпад я не обратила.
Любовь к вкусной пище – обратная сторона чувствительности к запахам. Обоняние и вкус тесно взаимосвязаны, и без аромата кушанья теряют львиную долю своей притягательности. Впрочем, несмотря на «чревоугодие» и двое родов, я все еще могла похвастаться приятными формами.
Бывает отравленный мед, собранный с болотного вереска, аконита, азалии, рододендрона, багульника. Именно на такой пьянящий сладкий яд походила Гюльвейг.
– А вы, моя дорогая Гюль, вижу, наконец нашли достойного парикмахера? – парировала я в той же манере, пропуская мимо ушей «комплимент».
Хозяйка дома поморщилась и ответила кислой улыбкой. Пожалуй, самым слабым звеном в ее почти безупречной внешности действительно были волосы: тусклая и редкая шевелюра доставляла ей немало огорчений. Гюльвейг отчаянно пыталась скрыть недостаток с помощью шляп, накладных локонов и прочих ухищрений.
Так что она предпочла сменить тему:
– Мы так давно не виделись! Непременно завтра же к вам загляну! Мне нужен крем для лица и еще… – царственно сообщила Гюльвейг.
Взаимная неприязнь нисколько не мешала ей приобретать у меня косметику.
– Вечная тема… – хохотнул мэр. – Госпожа Мирра, господин Ингольв, простите, нам с женой нужно идти к гостям.
– Конечно, – ответил за нас двоих муж. – Мирра будет рада видеть вас, госпожа Гюльвейг.
Они отбыли, а вскоре мне пришлось успокаивать подругу, которую тоже не обошла вниманием хозяйка дома. Гуда походила на огонек свечи – неяркая, теплая и уютная.
– Зачем она так? – тихонько спросила Гуда, сжимая мою ладонь и пытаясь удержать слезы. – Прозрачно намекнула, что Торольд женился на мне ради денег! А еще, что у меня сыновья не от мужа!
– Это от безделья, не обращай внимания, – посоветовала я. – Торольд тебя любит, и никакая Гюльвейг этого не изменит.
– Мне так одиноко без него, – пожаловалась она со вздохом. – Он же все время в море!
– Но он всегда возвращается, так что утри слезы и перестань думать о глупостях! К тому же у тебя есть сыновья, и младший еще несколько лет будет рядом.
Гуда наконец улыбнулась, к явной досаде Гюльвейг…
Этот вечер походил на множество других: чинные разговоры; колкости, замаскированные под любезности; перемены блюд и похвалы хозяйке дома. Не прием, всего лишь небольшой званый ужин.
Когда мужчины выкурили свои сигары и выпили по бокалу коньяку, а дамы вдосталь насплетничались, гости вновь собрались в гостиной.
Дождавшись, пока немного уляжется шум, дородный и степенный господин Фритрик потребовал всеобщего внимания и с гордостью провозгласил:
– Дорогие гости, а сейчас сюрприз! – Он обвел взглядом присутствующих, словно фокусник, упивающийся успехом нового трюка. – Для вас споют и сыграют Ратори и Петша!
Он сделал жест, будто достал кролика из шляпы, и в комнату буквально ворвалась пара. В Хельхейме живут лишь хель, люди и ледяные драконы, так что кочевых орков – южных гостей – приветствовали с восторгом.
Она, уже весьма потрепанная жизнью, но по-прежнему завораживающе яркая, и он, молоденький мальчик в пестрых тряпках, с удивительно наивным взглядом. Музыканты казались единым целым: гитара в его руках плакала и смеялась, и эти звуки будто обнимали глубокий голос женщины, заставляя сердце колотиться в груди, а глаза влажнеть…
Прослушав несколько романсов, все возжаждали танцев, и мрачноватые песни – красно-черные, огненные, жгучие, как перцовая настойка, – сменились медленными мелодиями.
Осенними листьями закружились пары, повинуясь ветру нот – то взмывая ввысь, то опадая на землю…
Ингольв обнимал меня, я послушно скользила в его объятиях по драгоценному дубовому паркету и вспоминала, как танцевала с ним еще девчонкой. От запаха воска и лимонного масла у меня тогда кружилась голова, а руки и губы любимого были так близко…
Как же мы были тогда счастливы!
«Нужно помириться», – решила я и слегка погладила плечо мужа.
Раньше он непременно отозвался бы даже на такое легкое прикосновение, однако теперь лишь недовольно поморщился. Мы давно лишь изображали любящую пару. Игра на публику, не более.
Но как бы то ни было, он мой муж.
Следовало придумать предлог для примирения. Я отнюдь не рассчитывала на извинения: Ингольв никогда не просит прощения, даже когда сознает свою неправоту.
Нежная улыбка, несколько танцев и чуть-чуть шампанского…
Надо думать, по возвращении домой примирение должно было состояться само собой, в супружеской спальне. Однако Ингольва перехватил мой драгоценный свекор и принялся втолковывать ему что-то о политике.
Понаблюдав немного за мужем, я с досадой увидела, как в его глазах мечтательный блеск сменился совсем иным чувством, и почувствовала, что исходящий от него дурманящий запах мускуса сменился мятой и лимоном.
– Милый, я совсем устала и пойду к себе… – заявила я, вставая и расправляя складки платья. Подойдя к мужу, запечатлела на его щеке поцелуй. Ингольв слегка дернулся – надо думать, рассчитывал он вовсе не на эту почти сестринскую ласку.
Господин Бранд скептически хмыкнул:
– Мириться надумала?
Разумеется, Ингольв тут же принял неприступный вид!
Благоухая лавром – торжеством, – свекор послал мне за его спиной победную улыбку. Оставалось только улыбнуться, проворковать «спокойной ночи» и отбыть к себе. Могу поклясться, что муж остался не слишком доволен таким исходом…
Добравшись до спальни, я вызвала горничную и принялась приводить себя в порядок. Протереть розовой водой усталую кожу; распустить и расчесать волосы; надеть тончайшую рубашку, которая соблазнительно обрисовала линии тела; нанести пару капель духов на точки пульса… Масла розы, сандала и ванили обволакивали меня чарующим ароматом, заставляя учащенно дышать…
Оставалось подготовить мизансцену. Уннер тихонько выскользнула из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Она сообщила, что Ингольв уже собрался наверх.
Услышав шаги мужа (чеканит шаг, как на плацу!), я глубоко вздохнула и завизжала. Кстати пришелся опыт игр в пиратов с братьями, когда меня заставляли залезать на дерево и оттуда вопить, изображая впередсмотрящего…
Никакого риска: едва ли на мой крик явится свекор, а уж тем более слуги – Сольвейг слишком меня не любит, Сигурд редко ночует один, а Уннер строго-настрого велено не вмешиваться.
Спустя минуту дверь распахнулась, и я бросилась мужу на шею, бессвязно бормоча:
– Прости, прости, я не должна была кричать! Я просто перепугалась. Перепугалась… Ох, прости…
Я кивнула на постель, где восседал здоровенный паук (выловленный горничной в кладовой), и, всхлипывая, умоляла избавить меня от этого исчадия Локи.
Боюсь, я переигрывала, но какой мужчина в силах думать о достоверности, когда к нему прижимается полуобнаженная женщина, а за ее спиной виднеется гостеприимная кровать? К тому же принято считать, что даже самая спокойная и отважная дама при виде мышки или паучка впадает в панику. Зачем развеивать это удобное заблуждение?
Разумеется, вскоре страшный враг был повергнут, слабая женщина в моем лице защищена и утешена, а примирение состоялось как-то незаметно и естественно…
Следующие две недели не ознаменовались ничем примечательным. Разве что разговор с Утером заслуживал некоторого внимания.
Утер выбрал момент, когда Ингольва не было дома, и постучал в «Уртехюс». При виде меня он вытянулся по струнке, изображая недалекого вояку.
– Здравствуйте. Присаживайтесь, – гостеприимно предложила я, с радостью отвлекаясь от подсчета склянок с ингредиентами.
