– Страшно.
– Чего тогда ехать, раз страшно?
– Поехали все вместе, а? Если бы ты тогда был с нами, глядишь, и обошлось бы. Хочу с тобой…
– Уж больно ехать туда неудобно…
Масару снова стал спрашивать жену о причинах столь странного желания. Сама не знаю, твердила она. Тогда муж, любитель детективных романов, вспомнил один из основных постулатов криминалистики и подумал: «Убийцу, несмотря на опасность, неудержимо влечет к месту преступления. Наверно, и Томоко так же тянет снова побывать там, где погибли ее дети».
Трижды заводила жена разговор о поездке – правда, очень спокойно, без надрыва, – и наконец Масару сдался. Он решил взять отгул и поехать в будний день, чтобы не толкаться в переполненном поезде. Гостиница в А. была всего одна – «Эйракусо». Масару заказал номер, расположенный как можно дальше от злополучной комнаты, где семья останавливалась два года назад. Ехать в машине мужа Томоко по-прежнему не соглашалась. Сойдя в Ито с поезда, семья взяла такси.
Лето было в разгаре. Во двориках домов, вытянувшихся вдоль шоссе, трепетали косматыми львиными гривами подсолнухи. Пыль из-под колес оседала на ясных ликах цветов, но подсолнухи сохраняли невозмутимость.
Когда слева показалось море, пятилетний Кацуо радостно закричал – он не видел морских волн уже два года.
Супруги в такси почти не разговаривали. Так трясло, что беседовать ни о чем не хотелось. Момоко иногда уже лепетала что-то вразумительное. «Море», – сказал ей Кацуо. Она показала пальчиком на лысые глинистые холмы с противоположной стороны дороги и повторила: «Море». Масару не мог отделаться от ощущения, что сын учит сестренку какому-то запретному слову.
Приехали в гостиницу. Встречать их вышел тот же самый администратор. Масару дал ему на чай и вспомнил, как совал этому человеку дрожащей рукой тысячеиеновую бумажку.
В этом году дела в «Эйракусе» шли неважно, постояльцев было мало. В номере на Масару нахлынули воспоминания, он помрачнел и прямо при детях обрушился на жену:
– Какого черта ты меня сюда притащила?! Что тут нас может ждать, кроме тяжелых воспоминаний? Только стали забывать обо всем – и вот тебе, пожалуйста. Первый раз везем дочурку в путешествие! Что, получше места не могла придумать?! На работе дел невпроворот, а ты заставила меня из-за этой идиотской затеи отгул брать!
– Но ты сам согласился.
– Так ты же пристала с ножом к горлу!
Трава в саду вспыхнула яркими красками под горячими лучами послеполуденного солнца. Все было точно так же, как позапрошлым летом. На бело-синих качелях сушились голубые, зеленые и красные купальники. Возле щита с колышками на траве валялись забытые кольца. В углу сада темнела густая тень, там лежало когда-то тело Ясуэ. Просеиваясь сквозь листву, солнечный свет падал на траву пятнами, и на миг показалось, что Ясуэ в своем зеленом купальнике все еще там, – это были проделки ветерка, колеблющего ветки и стебли. Впрочем, Масару не знал, что его сестру положили в том углу, так что жертвой галлюцинации стала одна Томоко. Для ее мужа это был просто спокойный тенистый уголок, точно так же, как на следующее утро после трагедии, когда все уже стало ясно, он еще пребывал в счастливом неведении. А остальным постояльцам и вовсе невдомек, подумала Томоко.
Поскольку жена перестала отвечать на его упреки, Масару тоже замолчал. Кацуо сбежал в сад и подобрал одно из колец, но не кинул его на щит, а пустил катиться по земле. Кольцо катилось, а мальчик, присев на корточки, на него смотрел. Вихляясь, оно описало кривую по светлым и темным пятнам. Потом подскочило, завалилось набок и скрылось в густой тени. Кацуо, не шелохнувшись, продолжал смотреть. Ему казалось, что кольцо сейчас снова поднимется и покатится дальше.
Супруги молчали. Тишину нарушал лишь стрекот цикад. Масару почувствовал, как по шее стекает пот. Тут он вспомнил о родительских обязанностях и крикнул:
– Кацуо! Пойдем на море.
Томоко взяла дочку на руки, семья вышла из ворот и зашагала через сосновую рощу к пляжу. Показалось море. Оно лежало поверх песчаной полосы берега, широкое и сверкающее, и по нему стремительно бежали волны.
Сейчас, в час отлива, на пляж можно было пройти, не поднимаясь на холм. Масару потянул сына за руку, и они ступили на горячий песок.
Людей на берегу было совсем немного, зонты стояли нераскрытыми. Семья уже обогнула холм и шла по пляжу, здесь загорало человек двадцать, не больше.
Вчетвером они замерли у самой кромки прибоя.
Сегодня, как и тогда, над горизонтом слоились тяжелые облака – даже было удивительно, отчего эти массивные, наполненные светом громады не падают вниз. Над ними синело небо, по которому шли легкие белые разводы, словно оставленные метлой, подметавшей тучи. Сплошная пелена, спустившаяся ниже, будто противилась чему-то. Избыток сияния и тени, облаченный в белые одежды, удерживала вместе некая единая воля, подобная архитектурной силе светлой музыки, вбирающей в себя темные и бесформенные страсти.
Неохватный океан начинался откуда-то из-под самых облаков и надвигался на берег. Океан был всеобъемлющ, куда больше суши, даже небольшие его бухты не казались плененными твердью. Наоборот, здесь, в широком заливе, создавалось ощущение, что это море ведет фронтальную атаку на берег.
Волны вздымались высоко. Замирали. Обрушивались вниз. Их рокот был одной природы со жгучим безмолвием летнего солнца – почти не звук, почти тишина. К ногам же семьи подкатывались уже не волны, а лирическое их перевоплощение, легкая пена, насмешливая самоирония белых громадин.
Масару искоса взглянул на жену.
Она смотрела на море. Пряди волос трепетали на ветру, жаркое солнце было ей нипочем. Глаза налились влагой и глядели вдаль с каким-то странным холодным выражением. Губы были упрямо сжаты. Она прижимала к себе маленькую Момоко, головенку которой защищала от солнца соломенная шляпка.
Масару приходилось видеть такое выражение на лице жены и прежде. С тех пор как произошла трагедия, Томоко нередко застывала вот так, словно забыв обо всем на свете, словно ожидая чего-то.
«Чего ты сейчас-то ждешь?» – хотел спросить Масару, но промолчал. Он и так это знал.
Мороз пробежал по его спине, и Масару сильнее стиснул ручонку сына.
Печенье на миллион
– С тетушкой ведь договорились на девять часов? – спросил Кэндзо.
– Да, на девять. Сказала, что будет ждать у отдела игрушек, но там толком не поговоришь, и я предложила музыкальное кафе на третьем этаже, – отозвалась Киёко.
– Это ты хорошо сообразила.
Молодые супруги не спеша подошли к зданию «Нового мира»[7 - «Новый мир» – развлекательный комплекс, существовавший в 1959–1972 годах в старинном квартале Асакуса в Токио, где находятся храмы, древний храм Сэнсодзи, магазины традиционных ремесленных изделий, парк развлечений.] и принялись разглядывать пятиярусную неоновую башню-пагоду на его крыше.
Был влажный душный вечер, обычный для сезона дождей. Тучи низко нависали над землей, поэтому неоновый свет густо пропитывал небо. Изящная пагода, словно сотканная из легких, слабо мерцавших лучей, была поистине прекрасна. Особенно красиво она смотрелась, когда мерцание на время пропадало, пагода целиком погружалась во тьму и казалось, что остатки сияния растаяли во мраке, но тут оно вновь возникало в полном блеске. Зрелище, которое можно было наблюдать из любого места Шестого района Асакуса, вечерами стало здешней приметой вместо прежнего символа – засыпанного ныне пруда Хётанъикэ[8 - Хётанъикэ – пруд, напоминающий по форме тыкву.].
Кэндзо и Киёко, прислонившись к ограждению парковки, какое-то время смотрели вверх, где сияла воплощенная в пагоде недостижимая, запредельная мечта о жизни.
Кэндзо был в майке, грубых брюках и гэта. Светлокожий, с мощными плечами и грудью, между буграми мышц в подмышечных впадинах виднелись заросли черных волос. Киёко, одетая в футболку без рукавов, всегда тщательно брила подмышки, как того придирчиво требовал Кэндзо. Но когда волосы начинали отрастать, под мышками болело, снова сбривать их приходилось через силу, и на белой коже проступали красные полосы.
На круглом маленьком личике Киёко мило расположились симпатичные глазки и носик, на нем все выглядело к месту. Оно чем-то напоминало мордочку маленького серьезного зверька и сразу располагало людей к себе, но трудно было понять по нему хоть что-нибудь.
В руке она держала розовую виниловую сумочку и бледно-голубую рубашку Кэндзо – тот любил ходить с голыми руками.
По скромной косметике и прическе Киёко легко было понять, что живут супруги бережливо. Маленькие, чистые глаза жены ни на секунду не обращались в сторону других мужчин, только на мужа.
Они пересекли полутемную дорогу мимо парковки и вошли в торговый зал на первом этаже «Нового мира». На огромной площади повсюду громоздились горы замечательно дешевых красочных товаров, из узких щелей в этих горах выглядывали лица продавщиц, отделы заливал холодный свет флуоресцентных ламп. Позади высящихся рядами серебристо-белых макетов Токийской башни тянулись стенные зеркала, расцвеченные видами Токио: идешь вперед, а в зеркалах волнами плывут горы галстуков и рубашек, возвышающихся на противоположной стороне.
– Не могла бы я жить в такой зеркальной комнате. Неловко как-то.
– Да чего тут стыдиться.
Кэндзо говорил небрежно, однако всегда был внимателен к словам жены и не пропускал их мимо ушей. Вскоре они дошли до отдела игрушек.
– А тетушка знает, что ты любишь это место. Вот и сказала, чтобы мы встретились здесь.
– Хорошая мысль.
Кэндзо нравились игрушечные космические ракеты, поезда, машины. Не собираясь ничего покупать, он слушал объяснения продавца, пробовал пускать игрушки, Киёко чувствовала себя неудобно. Поэтому она вмешалась, потянула мужа за руку и немного отвела от отдела игрушек.
– Судя по игрушкам, которые ты выбираешь, сразу понятно, что хочешь мальчика.
– Мне все равно, мальчик или девочка. Просто хочу поскорее.
