Эх, если бы, хоть кто-то мог меня понять! Если бы хоть с кем-то я мог поделиться своими мыслями, без опасности быть принятым или за идиота. или за глупого мечтателя. Отвлекшись от своих с мыслей, я увидел, что стою напротив избы Кутузова. Маячившие у крыльца часовые с непониманием косились на меня. Оконце в горнице Кутузова светилось. Это мерцала свеча – старый фельдмаршал еще не спал.
На обратном пути до избы Коновницына я начал развивать свою мысль о вооружении дальше. Ладно, пистолетами я займусь позже, когда для этого будут хоть какие-то условия. Что касается шпаги, то я бы все же предпочел ей более совершенную саблю, но шпага все еще считается штатным оружием и придется пока таскаться с ней.
Фехтованию я немного учился в нашем историческом клубе, но честно говоря, никогда это дело особо не любил. Как бы ты не фехтовал шпагой, но против ружья со штыком немного навоюешь. Моей любовью всегда было метание ножей. Во время службы в ДШБ я метал ножи на звук, на вспышку света, с завязанными глазами из разных стоек и в падении на землю. Лучший мой личный результат это четыре ножа в лист сирени и три штыка от автомата АКМ с шести метров в крышку банки от сгущенного молока.
После недолгих раздумий я пришел к выводу, что метательные ножи мне будут нужны в любом случае. И надо заняться их изготовлением. С этой хорошей мыслю я и вернулся в свою «берлогу». Гусарский ротмистр уже вовсю похрапывал, издавая какой-то полусвист-полухрип. Быстро раздевшись, я забрался под одеяло и почти сразу провалился в глубокий сон.
* * *
Следующим утром я, первым делом, навел справки о толковом полковом кузнеце. Мне отрекомендовали некого Алексея Матюшкина – старшего кузнеца Конногвардейского полка. О нем говорили не только, как о мастере своего дела, но и о человеке, который всегда готов помочь человеку, который к нему обратиться за помощью. Матюшкина я нашел быстро. Несмотря на большую загруженность работой, увидев мои аксельбанты, он сразу согласился помочь мне. Еще бы не согласиться, когда ему отдал распоряжение представитель самого Кутузова! Тем более что я сразу озвучил и стоимость предстоящей работы, которая кавалергардского умельца, видимо, устроила. Как и все кузнецы, Матюшкин любил поговорить. Вначале он поведал мне, что сам из подмосковного села Таганьково, а жена его из-под Бронниц. Выслушав это, я начал втолковать кузнецу, что и как ему следует делать. Вначале мы выбрали сорт железа, из которого предстояло ковать мои ножи. Сделать это было не так-то просто, так как по жесткости железо должно было быть не жестким, чтобы не ломалось и не мягким, чтобы нож не гнулся. Лучше всего для метательных ножей всегда годилась рессорная стать от ГАЗ-21, но где взять рессору от горьковской «Волги» в начале Х1Х века! Не сразу, но сорт железа мы с Матюшкиным все же определили. Теперь все зависело от него, чтобы он, не дай бог ничего не перекалил и не перековал. Впрочем, Матюшкин заверил меня, чтобы барин не сомневался, так как все будет как надобно.
Затем я втолковал кузнецу, какой должна быть форма моего ножа. я отправился м случае. к выводу, что метательные ножи мне будут нужны в любом случае. Опираясь на опыт своих предшественников, я давно пришел к выводу, что нож, должен напоминать силуэт плывущей акулы, когда нижний режущий край более полого заточен относительно верхнего. Такой нож не только удобно метать, но им также удобно работать в ближнем бою и фехтовать на дистанции. В спецназе мы, как правило, работали ножами длиной в 15 сантиметров плюс ручка.
Итак, метательный нож должен весить около 200 граммов. В пересчете на старые меры веса это значило 48 золотников.
Выслушав это, кузнец Алексей почесал кудлатую бороду:
– Значится, весу в ножике твоем будет «гривенка малая».
– Ну, да, – кинул я в ответ, абсолютно не представляя, что это за такая милая мера веса.
Разобравшись с формой и весом, мы перешли к вопросу заточки.
– Заточку заготовок производи с двух сторон посередине длины ножа от жала до начала рукоятки, не затрагивая последнюю. Иначе мне трудно будет сбалансировать нож. – Объяснил я кузнецу.
– Какой такой баласыр? – не понял он.
– Ладно, отмахнулся я. – Тебе это не надо!
Всего я заказал кузнецу десяток ножей. Для одного вполне достаточно. Через день Алексей Матюшкин торжественно явился ко мне и, загадочно улыбаясь, торжественно развернул тряпицу, в которой лежала дюжина весьма неплохо выкованных лезвий.
– Я же десяток заказывал?
– А пусть будет вашему благородию запасец! – снова улыбнулся мне кузнец Алексей.
Получив от меня за работу золотой червонец, он был на десятом небе от счастья:
– Та когда вашему родию чего надобно еще сделать, так я хочь черта лысого подкую!
– Ладно, черта не черта, но и тебе спасибо огромное!
Рукоятки к ножам я вырезал сам из липы. Штабные офицеры искоса поглядывали за моей работой. Было видно, что им очень любопытно, но спрашивать не решались, мало ли, чем занят офицер для особых поручений. Может это у него поручение такое особое – ручки для ножей вырезать.
Когда ручки были готовы, я насадил их на ножи и занялся балансировкой. Без хорошей балансировки метать ножи – гиблое дело. В то место, где рукоятка начинается от лезвия, я поставил указательный палец правой руки, а указательный палец левой руки слегка удерживал нож в горизонтальном положении у жала. При отпускании пальца левой руки рукоятка ножа, как бы задержавшись, ровно и потягивала нож к полу. В первом случае рукоятка ножа оказалась значительно тяжелее лезвия, и нож сразу упал на землю в сторону рукоятки. Пришлось обстругивать рукоятку. Так не слишком быстро, но я сбалансировал все свои двенадцать ножей. После этого я выкрасил ножи чернью, для того, чтобы их не было видено в руке и в полете. На следующий день я нашел время и, отъехав подальше от лишних глаз в лет, вдоволь наметался ножами, начав с двух метров и постепенно увеличивая дистанцию броска до предельных двенадцати, меняя при этом поочередно и стойки, и руки. Если поначалу кое-что не получалось, то потом руки сами вспомнили, что и как делать и все быстро пошло на лад.
Затем я заказал у ближайшего полкового шорника кожаный пояс под ножи и чехлы, которые сшили по моей раскройке: один для ношения ножа за спиной, второй в рукаве и третий в сапоге. Через несколько часов я уже примерял и пояс, и чехлы. Все меня вполне устроило. Хотя в том не было особой необходимости, я сразу же решил, что и пояс, и чехлы с ножами всегда будут при мне. Конечно, всю дюжину таскать не стоит, но пять-шесть всегда надо иметь под рукой, как пятый козырь в рукаве. Как знает, что нас ждет за ближайшим поворотом!
* * *
День спустя Кутузов перенес главную квартиру в соседнюю деревню Леташевка, что лежала в четырех верстах по дороге в Калугу, так как там было не столь тесно и шумно.
Фельдмаршал занял чистую избу с тремя окнами. За дощатой перегородкой у печи стояла кровать Михаила Илларионовича, остальная, большая часть избы была кабинетом, столовой и приемной фельдмаршала. Генерал Коновницын с канцелярией так же перебрался в Леташевку и разместился рядом в старой избе, которую топили «по-черному». В эту же дымную избу переселился и остальной штабной «планктон», включая меня. Во дворе в низеньком овине стал квартировать комендант главной квартиры, бывший суворовский любимец Ставраков.
Тогда же пришел и высочайший указ о производстве меня «за подвиги в сражении с неприятелем у села Бородино» в капитаны 2 ранга. Учитывая оперативность моего производства, думаю, здесь не обошлось без участия Багратиона, который самолично отписал о моих заслугах императору и расписал их в превосходных степенях. Насколько я помнил, мой пращур никакой перемены в чинах после Бородино не получил. А это значило, что я не только теперь обогнал его в карьере, но и еще раз, пусть самую малость, но изменил течение истории. По случаю своего производства, я, как водилось, не только в ХХ1 веке, но и в веке Х1Х, проставился своим сослуживцам. В этом смысле в российской армии никаких изменений я не заметил.
Свободное время офицеры штаба, как и раньше, проводили у гостеприимного Коновницына. Никакой мебели не было. В сенях глиняный пол толстым слоем устилали соломой, сверху набросали попон, ковров и бурок. Так организовался своеобразный штабной клуб, где обедали и ужинали, а кроме того спали вповалку офицеры штаба, адъютанты и заезжие гости. Там же курили трубочки, гоняли чаи и калякали на всевозможные темы. Народу всегда в сенях было не протолкнуться, но, как это, ни странно, всем хватало места и поесть, и поспать.
В целом штаб Главной армии, при ближайшем рассмотрении оказался настоящей «банкой с пауками». Первым из «пауков» был Беннигсен, все еще не терявший надежду когда-нибудь свалить Кутузова и самому стать главнокомандующим. Беннигсен всюду кричал о дряхлости главнокомандующего, хотя сам был ровесником Кутузова. К Беннигсену примыкали родственники царя, молодые, но ядовитые генералы – герцог Вюртембергский и принц Ольденбургский. Отдельную партию представлял мой новый знакомец сэр Роберт Вильсон, имевший непонятно зачем некие полномочия от Александра Первого. Вильсон был ганноверцем по происхождению, а значит земляком Беннигсена, и в чем-то его единомышленник. Свою линию гнул и, оказавшийся не у дел, и московский губернатор Ростопчин, живший здесь же при штабе. С Кутузовым они на дух не переносили друг друга. Сам себе на уме был и внешне доброжелательный, но всегда державший камень за пазухой, самолюбивый и злой на язык Ермолов.
Мое появление штаб встретил без особой радости. Как же явился, не запылился, и сразу в «дамки» – в любимчики к главнокомандующему, да еще в некой загадочной должности офицера по «особым (каким еще особым?) поручениям». С другой стороны, я имел флигель-адъютантский аксельбант, и за мной стояла фигура князя Багратиона. При этом все понимали, что у Кутузова ко мне по некой неизвестной причине (таинственное сожженное письмо Багратиона!) особенное отношение, как понимали, что в случае возвращения к армии Багратиона мое влияние еще более усилится. По этой причине, в целом внешне окружающие относились ко мне достаточно предупредительно, хотя и настороженно.
* * *
А затем у меня произошла весьма небезынтересная встреча. Утром следующего дня я получил приказание фельдмаршала донести до сведения Беннигсена какие-то секретные бумаги. Сам Кутузов, по понятным причинам, старался лишний раз с генералом не встречаться. Меня же он по какой-то причине посчитал фигурой для сношений с Беннигсеном самой подходящей, и теперь я должен был возить их взаимные письма друг к другу. Не слишком довольный своей новой миссией, я отправился в недолгий путь от одной околицы к другой, когда вдруг неожиданно за спиной услышал крик:
– Ваше высокородие!
Я оглянулся. Поодаль стоял и улыбался мне тот самый егерский унтер- офицер, что спас меня во время рукопашной схватки в день Бородина.
– А я все думал, выжили, али нет! Поклон вам мой, что тогда спасли меня от штыка французского!
– Да и тебе спасибо, что спас меня! Давай хоть познакомимся. Я капитан 2 ранга Колзаков Павел Андреевич, состою нынче при главнокомандующем.
– Унтер-офицер егерского полка Василий Алдакушкин! – бойко представился мой спаситель.
– А по отчеству как?
– Батюшку Петром звали.
– Значит Петрович! – улыбнулся я, вспомнив своего первого старшину роты в училище прапорщика Усуляка, которого мы тоже с удовольствием звали Петровичем. – А знаешь, Петрович, не хотел бы ты перейти служить ко мне?
– Это в денщики что ли? – сразу нахмурился унтер. – Звиняйте ваше высокородие, но я уж лучше в строю повоюю. Не привыкши я в холуях состоять.
– Ты не правильно меня понял. Мне не нужен денщик. Мне нужен толковый и преданный помощник, на которого я мог бы положиться в минуту опасности, чтобы и меня в бою мог прикрыть и тайну хранить. Смотри!
Я вытащил несколько своих ножей и с разворота один за другим всадил в ствол ближайшего дерева, так что они образовали почти правильную окружность.
– Здорово! – не удержался от восхищения унтер.
Издали за метанием ножей наблюдали и курившие неподалеку солдаты. По их приглушенным голосам я понял, что они тоже поражены увиденным.
– Хочешь научиться? – спросил я Петровича.
– А кто ж не хочет вашеродие так ножики-то кидать, я ж все же егерь.
– Ну, что, теперь пойдешь ко мне?
– Ежели научите хоть малость, пойду с превеликим удовольствием.
