Он фыркает.
– Покормить их, что ли? – размышляю я вслух.
– Лучше капканы поставь, – огрызается Филип, – пока не расплодились.
Он уезжает, а я все-таки иду их кормить. Ставлю на землю открытую банку тунца, но зверьки боязливо держатся на расстоянии. Зато когда я отхожу к дверям, начинается настоящая драка. За еду сражаются пять кошек – белая, две полосатые (похожи как две капли воды), пушистая черная с белым пятном на шее и маленькая палевая.
Все утро мы с мрачным видом драим кухню, надев резиновые перчатки. Выкидываем кучу ржавых вилок, дуршлаг, пару кастрюль. Под линолеумом обнаруживается целое семейство тараканов. Успеваем нескольких передавить, но большинство разбегается. После обеда звоню Сэму, но трубку снимает Йохан. Мой сосед по комнате поглощен экспериментом – проверяет, контролируют ли парни из двенадцатого «летное пространство над своим газоном». То есть держит ногу над этим газоном и ждет, пока кто-нибудь не съездит ему по морде. Ладно, потом перезвоню.
– С кем говорил? – дед вытирает лицо футболкой.
– Ни с кем.
– Вот и хорошо, работы невпроворот.
Сажусь верхом на кухонный стул и кладу подбородок на спинку.
– Думаешь, со мной что-то не так?
– Думаю, в доме надо прибраться. Лет мне уже немало, поэтому вкалывать полагается тебе. Ты же у нас не красавчик-белоручка.
Я смеюсь.
– Да, мне как раз лет мало, но я не вчера родился. Ты не ответил на мой вопрос.
– Раз такой умный, сам и скажи, что происходит.
Дед ухмыляется. Очень его забавляют словесные перепалки. Вспоминаю, как летом в Карни мальчишкой бегал у него по двору, было привольно и безопасно. Он никогда не использовал нас, чтобы обдурить простачка или припрятать краденое. Зато постоянно заставлял лужайку косить.
Лучше попробовать по-другому.
– А что происходит? Про себя не знаю, но с Морой точно что-то неладно.
– В смысле? – улыбка сходит с дедова лица.
– Сам же видел – она в ужасном состоянии, музыку какую-то слышит. Ты говорил, Филип над ней поработал.
Дед качает головой и бросает футболку на стол.
– Он не…
– Да брось. Я не слепой. Знаешь, что она мне сказала?
Старик не успевает ответить – слышен стук. Мы оборачиваемся. Одри, нахмурившись, смотрит сквозь грязное стекло. Вид у нее растерянный. Она поворачивает ручку и толкает тугую заднюю дверь.
– Как ты меня нашла?
От удивления голос делается чужим и отстраненным. Вот так бы всегда.
– Все адреса студентов есть на сайте, в личных данных.
Одри качает головой и смотрит на меня как на идиота. Я и есть идиот, причем полный.
– Ну да, извини. Заходи. Спасибо…
– Тебя отчислили?
Она положила руку на пояс, обращается ко мне, но смотрит мимо – на кипы газет, нагромождение пепельниц, ноги от манекенов, чайные пятна на столешнице.
– Временно.
Голос предательски дрожит. Вроде бы я уже привык к этому мерзкому чувству – скучать, привык, что Одри нет рядом. Но не видеть ее каждый день в классе, во дворе – от этого тоска делается совершенно нестерпимой. Внезапно мне становится плевать: черт с ним, с деланым безразличием.
– Проходи в гостиную.
– Я дедушка Касселя.
Дед протягивает левую ладонь. Несколько пальцев на резиновой перчатке болтаются. Хорошо, что черные культи не видно. Метка мастера смерти.
Одри бледнеет и прижимает к груди руку в синей перчатке. Словно только что догадалась.
– Простите. Дед, это Одри. Одри, это мой дедушка.
– Ты такая милашка. Зови меня просто Дези, – заявляет он, откидывая назад волосы, и ухмыляется. Старый шельмец.
Мы проходим мимо него в гостиную. Усаживаюсь на дырявый диван. Интересно, что она подумает? Может, спросит про дом или про деда? Мальчишкой мне нравилось приводить сюда друзей, я даже гордился. Они терялись в нашем хаосе, а я так ловко перепрыгивал через кучи одежды, через осколки и черепки. А теперь вот не знаю, как все это объяснить. Настоящее безумие.
– Держи.
Одри достает из блестящей черной сумочки кипу распечаток и бросает их мне, потом тоже плюхается на диван. Чуть влажные рыжие волосы скользят по моей руке. Как будто она только из душа.
У Лилы волосы были светлые. Светлые волосы, красные от крови – такими я их помню.
Изо всех сил зажмуриваюсь. Не хочу ничего вспоминать, ничего видеть! Думал, Одри поможет мне стать таким, как все. Только бы она считала меня обыкновенным, только бы любила. Сумею я ее вернуть? Надолго ли? Опять ведь облажаюсь, и она меня бросит. Я все-таки не настолько хороший мошенник.
– Иногда люди ходят во сне из-за снотворного, – Одри показывает на распечатки. – Фармацевтические компании об этом обычно умалчивают. Я откопала несколько статей в библиотеке. Один даже во сне машину водил. Ты бы мог им сказать…
– Что пил таблетки от бессонницы?
Прижавшись к плечу Одри, вдыхаю ее запах. Она не отстраняется. Поцеловать ее прямо тут, на грязном диване? Нет – срабатывает инстинкт самосохранения. Трудно доверять тому, кто однажды сделал тебе больно, трудно вновь полюбить. Но ведь хочется. Иногда даже думаю: чем больнее было, тем больше хочется.
– Соври. Необязательно же правду говорить.
Объясняет, как маленькому. Мило, конечно, но и унизительно немного. А план неплохой. Сообразил бы раньше – так бы им и сказал. Может, не выгнали бы тогда.
– Я уже признался директрисе, что в детстве ходил во сне.
– Черт. Тогда мы в пролете. А то в Австралии из-за одного лекарства люди по ночам объедались до безобразия и красили двери.
