Джентльмен в Москве

«Посол»

Двадцать первого июня 1922 года в полседьмого вечера графа Александра Ростова вывели из Кремля на Красную площадь. День был безоблачным и прохладным. Граф шел широкими шагами, жадно вдыхая воздух, как пловец после заплыва. Небо было такого же ярко-синего цвета, как синева на куполах собора Василия Блаженного. Казалось, купола собора с их буйством розового, зеленого и золотого цветов свидетельствовали о том, что религия создана только для того, чтобы радовать глаз Господа. Молодые большевички, стоявшие около витрин ГУМа, принарядились, чтобы встретить этот погожий летний денек.

– Здравствуй, милейший, – бросил на ходу граф Федору, стоявшему около арки при выходе с Красной площади. – Рано в этом году черника пошла.

Граф не стал ждать ответа продавца черники, подкрутил усы, похожие на раскинувшиеся в полете крылья чайки, и прошел сквозь Воскресенские ворота. Оставив слева благоухающие цветники Александровского сада, он двинулся направо, в сторону Театральной площади, на противоположной стороне которой располагался отель «Метрополь». Дойдя до дверей отеля, граф подмигнул швейцару Павлу, работавшему в дневную смену, и повернулся лицом к двум сопровождавшим его солдатам.

– Спасибо, уважаемые, за то, что доставили меня до отеля в целости и сохранности. Больше ваша помощь не требуется.

Несмотря на то что солдаты были немалого роста, им пришлось поднять голову, чтобы посмотреть в глаза графу. Точно так же, как и его предки по мужской линии, граф был человеком высоким, рост его составлял сто девяносто сантиметров.

– Проходи, – мрачно ответил один из солдат, вид у которого был более бандитский, чем у его товарища. – У нас приказ доставить тебя до комнаты.

Зайдя в фойе отеля, граф приветственно махнул рукой безукоризненно одетому консьержу Аркадию, стоявшему на ресепшене, и милейшей горничной Валентине, которая сметала метелочкой пыль с мебели. Несмотря на то что граф уже сотни раз таким образом их приветствовал, в этот час сотрудники отеля посмотрели на него с удивлением и страхом. Вид у них был такой, словно они увидели человека, который явился на званый обед без штанов.

Граф прошел мимо девочки, имевшей пристрастие ко всему желтому, которая удобно устроилась в одном из кресел фойе с журналом в руках, и резко остановился перед парой растений в огромных кадках, чтобы обратиться к следовавшим за ним красноармейцам:

– На лифте или по лестнице, уважаемые?

Солдаты недоуменно переглянулись, после чего снова уставились на графа. Судя по всему, они не были в состоянии определиться в этом простом вопросе.

«Как же мы можем рассчитывать, что солдаты примут правильное решение на поле битвы, – подумал граф, – когда они не в состоянии решить, как именно они собираются добраться до нужного этажа?»

– По лестнице, – произнес граф и начал подниматься, переступая сразу через две ступеньки, как привык еще в лицее.

На третьем этаже граф прошел по застеленному красным ковром коридору до своего номера, состоявшего из спальни, ванной и столовой, а также просторной гостиной. Огромные окна номера выходили на Театральную площадь. Тут графа ждал неприятный сюрприз. Двери его номера оказались открытыми, а перед ними стояли офицер Красной армии, а также Паша и Петя, работавшие в отеле носильщиками и коридорными. Паша и Петя имели весьма смущенный вид, словно их заставили делать то, что было им совсем не по душе. Граф обратился к офицеру:

– Что все это значит?

Офицер выдержал паузу. Казалось, он был немного озадачен вопросом графа.

– Я должен сопроводить вас до вашей комнаты.

– Мы перед ней стоим. Это мой номер.

На губах офицера появилась чуть заметная улыбка.

– Уже нет, – спокойно ответил он.

Оставив Пашу и Петю около открытой двери номера, офицер провел графа и двух красноармейцев по узкой служебной лестнице, на которую он вышел через не обозначенную номером или табличкой дверь в коридоре. Света на лестнице было явно недостаточно, и через каждые пять ступеней она делала резкий поворот. Было такое ощущение, будто они поднимались на колокольню. Наконец на шестом этаже они вышли в узкий коридор с шестью дверями, похожими на двери монастырских келий. Раньше в этом коридоре проживала прислуга гостей «Метрополя», но после того как господа перестали путешествовать со своими дворецкими и лакеями, комнаты на чердаке стали использовать в качестве мест для хранения сломанной мебели и самого разного хлама.

Они вошли в дверь ближайшей к лестнице комнаты, и граф увидел, что мусор из нее недавно вынесли, оставив в ней лишь железный каркас узкой кровати, пузатое бюро на трех ножках и слой пыли, который копился здесь не один год. Рядом с входной дверью была расположена кладовка размером с телефонную будку. Складывалось ощущение, что кладовки здесь не было после сдачи отеля и ее пристроили позднее. Потолок этой чердачной комнаты шел под наклоном к окну, и граф, очень высокий, стоять в полный рост мог только около входной двери. На противоположной от двери стене находилось слуховое окошко размером с шахматную доску.

Два красноармейца остались в коридоре, откуда осматривали внутренность комнаты с ухмылками на лицах. Офицер объяснил, что вызвал двух коридорных для того, чтобы перенести личные вещи графа из номера на третьем этаже в эту комнату.

– Но все вещи здесь явно не поместятся, – заметил граф. – Что станет с имуществом, которое сюда не войдет?

– Оно станет собственностью народа.

«А-а-а, вот, значит, как «народ» приобретает собственность», – подумал граф.

– Хорошо.

Они спустились вниз по узкой лестнице. Приклады винтовок конвоиров громко бились о ступеньки и стены. На третьем этаже граф подошел к коридорным, на лицах которых застыло самое трагичное выражение.

– Ну так вот, – решительным тоном произнес граф и начал показывать на предметы пальцем. – Это, это, вот то. И все книги.

Для своего нового жилища он выбрал два стула с высокими спинками, кофейный столик в восточном стиле, принадлежавший его бабушке, а также свой любимый фарфоровый сервиз. Граф решил взять две настольные лампы, украшенные вырезанными из черного дерева слонами, а также портрет своей сестры Елены, написанный Серовым во время одного из его посещений поместья «Тихий час» в 1908 году. Не забыл граф захватить и кожаный чемодан, изготовленный на заказ лондонской фирмой «Эспри», и который в свое время его близкий друг Мишка очень точно окрестил «послом».

Кто-то принес из камеры хранения отеля чемодан графа, в который он тут же начал собирать личные вещи из спальни, пока коридорные относили наверх остальные предметы. Он обратил внимание на то, что красноармейцы бросали жадные взгляды на стоявшие в гостиной две бутылки коньяка, и положил их в чемодан. После того как собранный чемодан отнесли наверх, граф указал на письменный стол.

Двое коридорных, чьи ярко-синие ливреи были уже перепачканы пылью, взяли стол с обоих концов.

– Ох, да он просто неподъемный! – произнес один из них.

– Король не может жить без замка, – наставительно заметил граф, – а джентльмен без своего письменного стола.

Стол вынесли в коридор, и напольные часы деда Ростова, которые граф не смог взять из-за отсутствия места в его новой комнате, грустным боем пробили восемь часов. Офицер уже давно исчез, а два скучающих конвоира-красноармейца размазались по стене и курили папиросы, небрежно стряхивая пепел на паркет. За выходящим на северо-запад окном было светло, как в разгар дня. Не будем забывать, что это был день летнего солнцестояния. Граф с грустью покидал свой номер. Сколько раз он стоял в халате перед этим окном с чашкой утреннего кофе в руках, наблюдая, как на извозчиках к подъезду отеля прибывали уставшие путники, приехавшие ночным поездом из Петербурга? А морозными зимними вечерами сколько раз провожал он взглядом одинокую фигуру пешехода, освещенного зыбким светом уличных фонарей? В тот вечер граф в окне увидел, как с северного угла в здание Большого вбежал молодой офицер, на полчаса опоздавший к началу оперы или балета.

Глядя на офицера, граф вспомнил дни своей молодости, когда и он, бывало, не раз являлся в театр после того, как зрители уже расселись, а балерины вышли на сцену. Он мог задержаться в Английском клубе, говоря себе и окружающим, что выпьет еще один бокал, после чего получалось, что выпивал три. Потом он прыгал в ждавшую его карету, несся в Большой и стремительно взбегал по ступеням перед входом в театр, как этот молодой офицер Красной армии. На сцене уже стояли балерины на пуантах, а он, шепча Excusez-moi[1], пробирался к своему месту в двенадцатом ряду, откуда так хорошо были видны ложи, в которых сидели дамы.

«Опоздать в театр, – подумал граф и вздохнул, – вот это настоящая роскошь, позволительная только юности».

Он резко отвернулся от окна и решил обойти комнаты, которые несколько лет были его домом. Граф осмотрел просторную гостиную с двумя люстрами, прошелся по небольшой, но уютной столовой с панелями на стенах и остановил взгляд на сложном медном механизме, запиравшем двойные двери спальни. Он осмотрел все комнаты, словно покупатель, который впервые знакомится с квартирой, что хочет приобрести. В спальне граф остановился у небольшого столика с мраморной столешницей, где лежало несколько мелких предметов. Граф взял небольшие ножницы, которые очень нравились его сестре. Ножницы были сделаны в форме цапли, с длинными серебряными лезвиями в виде клюва, а соединявший их золотой винтик служил глазом птицы. Ушки ножниц были такие узкие, что он с трудом мог просунуть в них большой палец.

Он обвел глазами комнату, чтобы еще раз осмотреть все то, что оставляет. Количество вещей, мебели и objets d’art[2], что он привез сюда четыре года назад, за это время значительно поубавилось. Как только он услышал об убийстве царя, граф немедленно выехал из Парижа в Россию. Он прибыл в Тихий Час седьмого августа 1918 года, через двадцать дней после отъезда. Ему пришлось проехать через шесть стран и несколько раз чуть не попасть под перекрестный огонь воинских частей, сражавшихся под пятью разными флагами. Граф добрался до поместья с одним рюкзаком за плечами. Несмотря на то что местные крестьяне были на грани восстания, а домочадцы пребывали в самом угнетенном состоянии, его бабушка-графиня встретила внука со свойственным ей спокойствием и радушием.

– Саша, – сказала она, не вставая с кресла, – как хорошо, что ты приехал! Ты наверняка голоден. Выпей со мной чаю.

Когда он объяснил ей, что она должна покинуть страну, и рассказал о мерах, предпринятых им для этого, она не стала с ним спорить, поскольку понимала, что другого выхода не существует. Она поняла и то, что с ней с радостью уехали бы и все слуги, но что ей придется взять с собой лишь двух. Графиня также поняла, почему ее внук и единственный наследник, которого она воспитывала с десятилетнего возраста, с ней не поедет.

Однажды, когда графу было семь лет, он проиграл соседскому мальчику партию в шашки. После этого, как помнится, были слезы, проклятия, а доска с шашками полетела на пол. За такое «неспортивное» поведение отец графа резко выговорил мальчику и отправил его спать без ужина. Когда маленький граф лежал в кровати и мучился, в его спальню вошла бабушка. Она села у него в ногах и сочувствующим тоном сказала: «Я понимаю, что проигрывать совсем несладко. Знаю я и то, что этот маленький Оболенский – полная оторва, он старше тебя и лучше играет в шашки. Но, Саша, зачем же ты, дорогой Саша, так себя унизил, устроив столь неприятную сцену?» Он расстался с бабушкой на пристани в Петергофе. Потом вернулся в имение и приказал закрывать дом.

Быстро почистили трубы, убрали и заперли в шкафу столовое серебро и накрыли мебель. Все было так, как всегда, когда хозяева возвращались осенью в Петербург, только на этот раз всех сторожевых собак спустили с привязи, разогнали лошадей и распустили челядь. Граф нагрузил лишь одну повозку с лучшей мебелью из имения, запер двери и поехал в Москву.

«Как все это странно, – думал граф перед тем как выйти из своего бывшего номера. – С самых ранних лет мы учимся прощаться с друзьями и членами семьи. Мы провожаем родителей или родственников на вокзал, навещаем двоюродных родственников, ходим в школу, идем служить в полк. Мы женимся, путешествуем за границу. То есть считается совершенно естественным потрясти человека за плечо и пожелать ему хорошей дороги, спокойно думая о том, что рано или поздно снова о нем услышим.

Наша жизнь не подготавливает нас к тому, чтобы сказать adieu[3] самым дорогим сердцу вещам. И мы не хотим, чтобы жизнь нас к этому готовила. Иногда некоторые милые сердцу вещи начинают приобретать большую ценность, чем некоторые друзья. Мы переносим вещи из одного места в другое, испытывая при этом массу неудобств и тратя большие деньги. Мы регулярно сметаем с них пыль или полируем их. Мы просим детей не делать резких движений и не играть в буйные игры рядом с этими вещами. Связанные с вещами личные воспоминания делают эти вещи еще дороже. Вот шкаф, где я в раннем детстве прятался, вот серебряные канделябры, которые зажигали на Рождество, а вот и платок, которым она однажды вытирала мне слезы. И так далее и тому подобное. Ибо мы понимаем, что эти хорошо сохранившиеся предметы смогут утешить нас при разлуке с человеком.

Но, с другой стороны, вещь – это всего лишь вещь».

Граф положил в карман ножницы сестры, еще раз окинул взглядом эти передававшиеся из поколения в поколение вещи и раз и навсегда выбросил их из своего сердца.

Час спустя граф дважды подпрыгнул на новом матрасе, чтобы понять, какую ноту издают пружины (соль-диез мажор, как выяснилось), осмотрел расставленную вокруг него мебель и напомнил себе, что в детстве всегда мечтал о путешествиях во Францию на корабле или в Москву на ночном поезде.

И почему он тогда так мечтал о путешествиях?

Потому что кровати были такими маленькими!

Как же было приятно обнаружить столик, который можно было откинуть так, что его не было заметно, выдвижные полки, встроенные в основание кровати, и лампочки-бра на стенах – маленькие, но достаточно мощные, чтобы осветить страницу книги. Функциональность дизайна поражала молодой ум. Все это говорило об инженерном гении и одновременно являлось обещанием удивительного приключения. Именно так должны были выглядеть жилые отсеки батискафа капитана Немо, отправившегося в путешествие длиной в двадцать тысяч лье под водой. Любой мальчик с радостью отдал бы сто обычных ночей за одну ночь на «Наутилусе».

Ну вот, много времени прошло, и он наконец «приплыл».

«Ну, и отлично, – подумал граф. – Половину второго этажа временно заняли большевики, которые день и ночь печатают свои директивы, отчего спать совершенно невозможно. По крайней мере, здесь, на шестом этаже, человек в состоянии спокойно размышлять»[4].

Граф встал с кровати и больно ударился головой о наклонный потолок.

«Вот уж да», – вырвалось у него.

Он отодвинул стул с высокой спинкой, переставил лампу со слоном с пола на кровать и открыл чемодан. Оттуда он извлек фотографию членов делегации и поставил ее на стол. Потом достал две бутылки коньяка и часы своего отца. Затем вынул театральный бинокль своей бабушки и тоже положил его на стол. Тут его внимание привлек звук за окном. На карнизе за этим окном размером не больше приглашения на званый обед сидел голубь и хлопал крыльями.

– Ну, здравствуй, – приветствовал голубя граф. – Как мило, что ты ко мне заглянул!

Голубь высокомерно посмотрел на графа круглым глазом, засеменил лапками по карнизу и несколько раз ударил в стекло клювом.

– Согласен, – произнес граф. – Очень правильное замечание.

Он уже собирался объяснить новому соседу, почему оказался в этой комнате, как услышал, что за дверью кто-то негромко откашливается. Граф тут же понял, что это метрдотель ресторана «Боярский» Андрей, который всегда таким деликатным образом обращал на себя внимание занятых своими делами гостей.

Граф приятельски кивнул голубю за окном, давая понять, что они еще вернутся к начатому разговору, застегнул пуговицы пиджака и открыл дверь, за которой в коридоре оказался не только Андрей, а целая делегация сотрудников отеля, пришедших его навестить.

Андрей был высоким человеком с благородной осанкой и длинными, как у пианиста, пальцами. Рядом стояли консьерж Василий и скромница Марина, до недавнего времени работавшая горничной, которую совсем недавно сделали швеей. На лицах этой троицы было то же удивленное выражение, которое он наблюдал на физиономиях Аркадия и Валентины в фойе отеля. Граф понял, что после того как его утром увели в Кремль, никто не мог предположить, что он вернется. Но он вернулся из Кремля, как летчик с места крушения самолета.

– Дорогие друзья, – произнес граф. – Вне всякого сомнения, вы сгораете от любопытства, желая узнать, что со мной произошло в течение этого дня. Я был в Кремле, куда меня вызвали на небольшой tête-а-tête, во время которого представители нынешнего режима решили, что я виновен в том, что являюсь аристократом, за что и должен быть приговорен к пожизненному заключению в этом отеле.

Гости ответили ему аплодисментами и возгласами одобрения, а граф подал им руки и сердечно поблагодарил за участие.

– Проходите, – пригласил он их внутрь.

Трое сотрудников отеля протиснулись в комнату, заставленную мебелью.

– Андрей, будь так добр, – произнес граф, протягивая метрдотелю бутылку коньяка. Потом он наклонился над «послом» и открыл чемодан, словно огромный фолиант. Внутри чемодана находились пятьдесят два стакана, точнее, двадцать шесть пар стаканов самых разных размеров и форм. Здесь были бокалы для бургундского, фужеры для шампанского, стопки для водки, а также «наперстки» для разноцветных ярких ликеров Южной Европы. Граф достал четыре рюмки и передал их Андрею, чтобы тот разлил коньяк.

После того как напиток был разлит и все застыли с рюмками в руках, граф торжественно произнес: «За «Метрополь»!»

– «За «Метрополь»!» – повторили гости.

Граф был светским человеком и прирожденным хозяином, умевшим занять гостей непринужденной беседой. Он выпивал с ними и вел легкий разговор на самые разные темы. Несмотря на разницу в социальном положении, все чувствовали себя комфортно и даже расслабленно. Забыв о сдержанности, соответствующей его положению метрдотеля, Андрей улыбался и иногда подмигивал. Василий, который обычно с необыкновенной точностью объяснял гостям отеля, как добраться до той или иной достопримечательности столицы, говорил в тот вечер как человек, не готовый ответить завтра за слова, произнесенные сегодня. И даже скромница Марина позволила себе смеяться, не прикрывая ладонью рта.