– Ага, мечтай! – хмыкнул Блю. – Сейчас принесут обед на серебряном подносе! Это больничный корпус в приюте, дурья башка! Сразу видно – новенький! Я-то здесь уже неделю. Играешь? – мальчишка кивнул на карты, растянув в улыбке тонкие губы.
Передние зубы у него отсутствовали.
– Давай, Дженни, перетасуй-ка заново, на троих!
За болтовнёй и игрой в карты прошло два больничных дня. Холли оказался старше, чем выглядел: ему было четырнадцать. В приют он попал случайно и задерживаться здесь, как и Блад, не собирался.
– Мне надо в Сотлистон, у меня там работа, – хвастался он. – Мой хозяин держит гостиницу, ага. Дал меня в помощь одному из постояльцев, в дорогу до Детхара. А этот ушлёпок, вместо того чтобы заплатить мне да посадить на дирижабль до дома, спустил меня с лестницы. А тут жандармы! Да я б утёк, но зашибся сильно: ребро сломал, голову рассадил…
– Зубы тоже на лестнице потерял? – поинтересовался Блад.
– Зубы? Да не-е-е, тут другое, – махнул рукой Холли, – но вот там-то они меня и взяли, ага. Жандармы-то. Документики мои отобрали, пока я тут совсем болезный валялся, теперь вот на Дженни надёжа – он тот ещё шнырь, обещал мне добыть бумаги из директорской конторы. Так-то я уже раз шесть из приютов сбегал, помотался, конечно, пока хозяин меня к себе не взял. Теперь и горя не знаю, ага! Если б не этот ушлёпок, что меня с лестницы… Ну ничто, Дженни мне тут подмогнёт, правда, Дженни?
Не по годам основательный, пухлощёкий Дженнингс серьёзно кивнул:
– А он меня за это с собой возьмёт, попросит за меня у своего хозяина. Тоже буду работать в гостинице. Уж всяко лучше, чем тут. Тут-то я уж пятый год.
– Да, этот понравится, он смышлёный, ага, – Блю хлопнул по плечу маленького Дженнингса, – будет постояльцам помогать! Не полы ж ему мыть с такими ресницами! Ты глянь, какой херувимчик, просто ангел небесный, неболтливый да вежливый!
– Как думаешь, Холли, а для меня у твоего хозяина работёнка найдётся? – спросил Блад. – Я и полы могу мыть.
– А отчего бы и не нашлась, ага! – подмигнул Блю. – Неужто с нами хочешь? Так мы завтра ночью уйдём, а ты ещё дохаешь! Потянешь дорогу-то? До Сотлистона неблизко, на улице февраль!
– Потяну, – согласился Шентэл, – уж лучше на улицу, чем обратно в спальню к этим паскудам!
– Ха-а-а! – развеселился Холли. – Слышали-слышали, как тебя в девчачьей умывальне голожопого… – осёкся, наткнувшись на пронзивший его недобрый взгляд Блада, – ну всё, забудь! Вот доберёмся до Сотлистона, там заживём, ага!
Если бы я только знал, в какое дерьмо втянет меня тощий, вертлявый, как щенячий хвост, Холли Блю!
Мальчики Коронеля
Молчу я долго. Священник тоже молчит, посматривает на меня время от времени. Делаю вид, что не замечаю его приглашающих к разговору взглядов. Надеюсь, что он опять уснёт, оставит меня в покое. Но старик взбодрился.
– Можешь рассказать мне всё что угодно, – голос мягкий, как свежие бинты, – чего я только за свою жизнь не слышал! Судить не буду…
Я никому и никогда не рассказывал этого. Старался забыть подробности того, чему был свидетелем за те полгода. С чего бы я взялся всё выложить сейчас незнакомому деду?
– А тебе на душе полегчает.
Вновь посещает неприятное чувство, что он читает мои мысли.
– Через пять часов меня расстреляют. Какая разница?
– Ну хоть без лишнего груза. В последние-то минуты.
Не убедил. Да и что там рассказывать? До Сотлистона мы добрались за несколько дней, без особых приключений, безбилетниками, на товарных поездах. Когда Холли Блю привёл нас в гостиницу, я ничего не заподозрил. Маленькая, чистая, в тихом квартале. Гостиница и гостиница. Из прислуги – старая немая бабка на кухне. Остальные – мальчишки. Хозяину около сорока, он щеголеват и резок; коротко остриженные чёрные кудри и полированные ногти. Эктор Коронель. Дженни он встретил тепло, а меня смерил недовольным взглядом, позвал Холли к себе в кабинет. «И куда ты его приволок, ему же на вид лет двадцать!» – кричит, и я представляю, как яростно он жестикулирует. «Шестнадцать, – доносится из-за двери голос Блю, – и он красавчик». «При чём здесь это?» – мысленно удивляюсь и прислушиваюсь внимательней, но двое за дверью понижают голоса, и я уже не могу разобрать слов.
Коронель выходит из кабинета, за ним следом с довольной беззубой улыбкой трусит Блю.
– Ну что, – черноволосый упирает ухоженные руки в бока, – Холли говорит, что ты хочешь учиться на хирурга?
– Да, сэр, – отвечаю.
– Я могу платить тебе очень щедро! Накопишь на учёбу. Но придётся делать всё, что велят. Работы много. Готов?
– Я не боюсь работы, сэр.
– Ну и отличненько! Жить будешь здесь. Блю покажет тебе комнату. Но ты должен отдать мне свои документы. Теперь я за тебя отвечаю, мало ли что.
***
– Что там было, – прерывает паузу священник, – в гостинице?
– В первую неделю завалили работой, в основном – уборкой, – отвечаю неохотно, но иначе ж не отстанет!
Дел было так много, что некогда выскочить в уборную. Остальных мальчиков я почти не видел, разве что случайно сталкивался в коридорах. Дженнингса не видел вообще, его забрали «на учёбу».
– А потом?
– Как-то вечером Коронель вызвал к себе. Сказал, что пора переходить к настоящей работе. К той, за которую здесь платят деньгами, а не едой и крышей над головой, как за уборку. Спросил, на что я готов ради медакадемии. А я брякнул, что на всё. Коронель одобрительно кивнул и отправил меня в номер: нужно было помочь постояльцу. Делать я должен был всё, что тот скажет, – замолкаю.
Чувствую, как к горлу подступает тошнота. Даже спустя столько лет.
– И ты… сделал? – голос священника дрогнул.
Вскидываю голову. Да что он про меня думает?! Собираюсь сказать ему что-то резкое, подбираю слово, чтобы задеть старика посильнее, но вижу его глаза: они полны сочувствия и слёз. Он боится моргнуть – всё потечёт по щекам, и это должно бы оскорбить меня. Жалость. Но не оскорбляет, – даже удивительно. Между нами натягивается тонкая раскалённая проволока: я чувствую, что это не сопливая унижающая жалость. Это глубокое сострадание понимающего человека. Так бывает, если сам пережил подобное. Старик обо всём догадался. И моё замешательство также не укрывается от его взгляда.
– Думаешь, я не понял? – шёпотом спрашивает он. – Маленькая гостиница в тихом месте, маленькие мальчики с хорошенькими лицами, но без передних зубов…
Через силу сглатываю вязкий ком. Во рту горчит. Страшно хочется курить. Положена ли мне сигарета перед казнью?
– Я видел, как вскрывают трупы в морге медакадемии, – продолжаю, – на войне я видел разорванные тела своих товарищей. И штопал тех, кто был ещё жив, по локоть в их крови, кишках и блевотине. Но ничего омерзительнее похотливого взгляда того постояльца в жизни не встречал. Вот тогда-то я всё понял…
– Что… Что он с тобой сделал?
Смотрю на деда исподлобья, чувствую, как начинает знобить. Чёртова вода продолжает капать мне на плечо, но я не могу отодвинуться: уже врос в пол. Готов променять половину оставшейся жизни на пару глубоких затяжек.
– Не он, – голос предательски осип до беспомощного шёпота, – я.
Глаза старика удивлённо расширяются, того гляди выпадут из орбит.
– Он не отступал и не позволял мне сбежать. Он не оставил мне выбора… Я защищался и не рассчитал, что канделябр окажется слишком тяжёлым для его хрупкого черепа.
***
Вспоминая тот вечер, я не могу отделаться от мысли, что всё было подстроено, и мне специально подсунули проблемного клиента. Во всяком случае, его смерть Коронеля не удивила.
– Значит так, парень, – сказал он, вытирая пальцы белым платком, – от этой работы, как я понимаю, ты отказываешься, а полотёры мне здесь не нужны. Поэтому вот моё предложение: ты останешься здесь, будешь помогать по хозяйству, как на прошлой неделе. Мы тут всё приберём, я найду тебе учителя, и осенью поступишь в свою медакадемию. Я даже согласен оплачивать твою учёбу. А в благодарность наймёшься санитаром в сотлистонскую психушку. Там пациентам дают отличные пилюли, которые в малых дозах очень любят некоторые наши постояльцы. Ты будешь приносить эти таблетки мне.
