– Тебе с твоей ногой нужно отдохнуть, если хочешь и дальше заниматься этим делом. К тому же в твоей комнате лежит письмо. Ты удивишься, когда узнаешь имя адресанта.
Шафран согласилась, зная, что на кухне от нее толку сейчас не будет. Домашнее хозяйство вела Элизабет – ее лучшая подруга по жизни и соседка по квартире с тех пор, как они вместе приехали в Лондон несколько лет назад. Ее кулинарные способности граничили с гурманством, а пристрастие к чистоте – с фанатизмом. Элизабет вела дом за двоих и помимо этого работала секретарем, а в свободное время писала провокационные стихи. Шафран это вполне устраивало: ее способности ведения домашних дел ограничивались умением составлять бюджет для содержания большого дома, утверждать меню и расставлять цветы. Ее мать и бабушка, разумеется, не предполагали, что Шафран будет жить такой жизнью, которую она себе выбрала, – жизнью ученого, обитающего в Лондоне.
В своей уютной спальне Шафран удалось снять сапог с больной лодыжки, при этом обойдясь лишь одним негромким ругательством. Она устроилась на кровати, чтобы осмотреть распухший сустав, но тут же отвлеклась на письма, которые Элизабет положила в изножье кровати.
Она обратила внимание на маленький конверт с ее именем и адресом, выведенными изящным почерком. Шафран была убеждена, что не про это письмо с таким восторгом говорила Элизабет.
Она взяла его в руки, сразу почувствовав, что в конверте всего один или два небольших, но дорогих канцелярских листа, которыми обычно пользовалась ее бабушка. Она открыла его, бегло прошлась по аккуратно написанным строчкам.
И вздохнула.
Шафран не знала, чего ожидать, когда несколько месяцев назад решилась наконец рассказать своей матери, бабушке и дедушке, виконту и виконтессе Истинг, о своем участии в деле об отравлении. Ее показания были необходимы, чтобы выиграть дело, – так ей сказали адвокаты обвинения, и она с готовностью согласилась их дать. Она бы не позволила этим чудовищам выйти на свободу или отделаться маленьким сроком всего лишь из страха перед общественным мнением.
Но у ее дедушки было иное мнение. Как-то раз Шафран репетировала свою речь, готовясь к вопросам адвоката, когда вдруг другой адвокат – друг дедушки, мистер Фейзи, – заявился на порог и сказал, что ей достаточно будет написать показания под присягой и они будут зачитаны в суде. Поначалу Шафран было обидно, что дедушка не удосужился связаться с ней лично, не говоря уже о том, чтобы поинтересоваться ее самочувствием после отравления, но затем согласилась. Через неделю ей предстояло начать свое исследование, и она испытала некоторое облегчение от того, что не придется разрываться между судебным процессом и первой самостоятельной работой в качестве ученого.
Это письмо, каким бы коротким оно ни было, стало еще одним напоминанием о вновь возникшей пропасти между ней и ее семьей. Бабушка продолжала уговаривать ее вернуться домой, не понимая, что Эллингтон уже давно перестал был для нее домом. Единственным человеком, о разлуке с которым девушка жалела, была ее мать.
Шафран сидела, уставившись на письмо, пока в глазах не защипало от язвительных слов. «Ты доказала свою правоту, – писала бабушка, – ты способна столь же бездарно тратить время на пыльные книги и грязь, как и твой отец. Лучше принеси пользу семье, возвращайся и помоги своей матери».
О такой любящей и заботливой матери, какой была Вайолет Эверли, можно только мечтать. Впрочем ее живая, но хрупкая натура была сломлена душевной болью утраты мужа, которого она потеряла во время Первой мировой войны. После смерти отца Шафран погрузилась в свою страсть – ботанику, а ее матушка – в уединение, будто, спрятавшись, могла скрыться от душевной травмы.
Шафран было больно от осознания, что тогда ее присутствие в Эллингтоне никак не помогло Вайолет. Не поможет оно ей и сейчас набраться мужества выйти из своего заточения.
Шафран неосознанно положила руку на больную лодыжку. Возможно, для матери она и была бесполезна, но не для других. Она помогла поймать двух потенциальных убийц и помешала им украсть деньги из университета, а также смогла определить вредные вещества, которые употребили Джоуи и другие люди. Ее работа не спасала жизни – не то что работа Ли, – но все же это было лучше, чем потягивать чай в гостиной с занудными ухажерами, координировать церковный праздник или вязать. Шафран поморщилась. Она терпеть не могла вязать.
Несмотря на частую переписку, ее мать не знала, чем именно Шафран занималась в университете. Обман был болезненным, но Вайолет беспокоилась бы, знай она, что дочь работает в полях, выискивая ядовитые растения. Помощь людям – призвание, которое ее мать одобряла безоговорочно. Было время, когда Шафран с уверенностью бы сказала, что ее отец солидарен с ней.
Она отложила письмо в сторону.
Ее взгляд притягивал большой потрепанный конверт из города Макапа, Бразилия. Она провела пальцами по беспорядочным каракулям, оказавшимся ее именем, и осторожно вскрыла письмо.
Сначала Шафран увидела фотографию, сложенную в папиросную бумагу. На фоне разбитого лагеря, окруженного размытыми деревьями, стояла в три ряда группа мужчин. Они серьезно смотрели в камеру, их широкие рубашки и брюки были изрядно изношены и испачканы. Как всегда широкоплечий и подтянутый, доктор Лоуренс Генри непринужденно стоял в центре снимка. Шафран прищурилась, выискивая среди знакомых лиц одного конкретного биолога.
Она нашла его с краю в дальнем ряду. Александр Эштон был почти неузнаваем, его лицо скрывала короткая темная борода. «Как жаль, что в наши дни молодые люди не носят бороду», – подумала Шафран, покусывая нижнюю губу. Выражение его лица было серьезным, как это часто бывало; брови над темными глазами нахмурены, губы сжаты в тонкую линию. Черные непослушные кудри отросли. Она долго рассматривала расплывчатые линии и тени на его лице, затем перешла к остальным деталям. На нем была рубашка без воротника, с глубоким вырезом на груди, галстука не было и подавно. На руке виднелась повязка, хорошо заметная при закатанных рукавах.
Шафран удовлетворенно вздохнула. Эта борода очень шла Александру. Отложив фотографию в сторону, она взялась читать письмо.
23 июля 1923 г.
Дорогая Шафран,
Благодарю за ваше последнее письмо. Я читал его с наслаждением, пока мы плыли вверх по реке в Сантарем, где встречаются реки Тапажос и Амазонка. Приведенная вами цитата из Уолта Уитмена идеально описала то, что я видел вокруг, когда мы преодолевали милю за милей в дикой природе. Наша планета и правда временами пугает своей буйностью и необъятностью, но я чувствую, что начинаю понимать, по словам Уитмена, божественность джунглей. Хотя мы здесь уже девять недель, все деревья, вся живность все лагуны и заливы, что встречались на нашем пути, – лишь капля в море по сравнению с тем, что представляет собой вся Амазонка. Я бы хотел, чтобы вы тоже насладились этим зрелищем.
Шафран улыбнулась при этих словах. Как же приятно было уловить в них что-то нежное.
…Никаких новых ужасов не произошло с тех пор, как Трумонта укусила та змея, о чем я писал в предыдущем письме. Кстати, он полностью выздоровел и присоединится к нам через пару недель, когда мы вернемся из Сантарема. С нетерпением жду возможности передать ему работу, которая в его отсутствие пала на мои плечи. Добыть образцы, которые вы так жаждете получить, и без того непростая задача.
Вам будет приятно узнать, что я нашел половину из них, хотя нет уверенности, что получится привезти их в полном объеме, поскольку собрать образцы мы сможем не ранее, чем за месяц до отправления отсюда. Особенно легко было найти стрихнос[11 - Стрихнос – род растений семейства Логаниевые, включающий в себя деревья и лианы, растущие в тропических областях.]. Многие из наших гидов категорически не разрешали мне прикасаться к его плодам. Похоже, они думают, что я собирался их съесть, так что я выучил на их языках фразу «Я не собираюсь это есть, я не идиот». Но, боюсь, они мне не поверили.
С ее губ сорвался легкий смешок. Его тонкий юмор всегда был непредсказуем.
Из-за большого расстояния и особенностей наших задач в Сантареме я не уверен, как скоро я смогу отправить вам следующее письмо. К тому времени, когда вы будете читать эти строки, мы успеем приехать в город и вновь покинуть его и будем отсутствовать несколько недель. По словам доктора Генри, на этом отрезке пути нас либо убьют во сне (покушаться будут целых три туземных племени), либо на нас нападут какие-нибудь злобные твари. Думаю, он просто взвинчен и измотан из-за всей этой работы с ядами. Я напишу вам, если меня не изувечит ядовитое манго.
Надеюсь, вы довольны успехами в учебе и у вас все благополучно.
Ваш Александр Эштон
P.S.: На фотографии, которую я приложил, изображена наша команда, с которой я буду путешествовать весь следующий месяц. Уверен, вы сразу заметите повязку на руке. Не волнуйтесь, у меня случился небольшой спор с ягуарунди[12 - Ягуарунди – хищное млекопитающее из семейства кошачьих. По размеру чуть больше домашней кошки.]о том, смогу ли я вскарабкаться на его дерево. Очевидно, нет.
Шафран перечитала письмо еще раз, а затем вернулась к фотографии и неприлично долго разглядывала ее.
Когда Элизабет позвала ее ужинать, она аккуратно спрятала письмо в ящик вместе с другими посланиями из Бразилии, а снимок оставила, чтобы вернуться к нему позже. Кажется, образ Александра Эштона с мужественной бородой надолго поселился в ее мыслях.
Глава 4
Два дня спустя Шафран позвонила инспектору Грину из университета, чтобы поделиться своими догадками насчет букетов.
Она вновь обошла все возможные книжные магазины и библиотеки, но ей так и не удалось отыскать хоть один цветочный словарь. Впрочем, даже не имея другого источника для подтверждения своей теории, Шафран могла с уверенностью сказать инспектору, что первый букет, похоже, означает обвинением, а второй – своего рода предупреждение.
«Странно, что цветы прислали перед убийством, – подумала она, поднимая трубку. – Что за убийца предупреждает свою жертву таким необычным способом?»
Девушка сомневалась, стоит ли вообще делиться своей идеей с инспектором Грином, но испытывала вину за то, что предоставила ему так мало полезной информации, когда он обратился за помощью именно к ней.
Шафран попросила соединить ее с полицейским участком и устроилась на табурете, примостившемся в телефонной будке, стоявшей на первом этаже северного крыла. В ожидании соединения она намотала шнур на палец и принялась разглядывать слова, нацарапанные на белой стене озорными руками.
Вскоре в трубке раздался голос инспектора:
– Мисс Эверли, чем могу помочь?
Сделав глубокий вдох, Шафран ответила:
– Знаю, что шансов мало, но я попыталась интерпретировать значения букетов, используя викторианский словарь по флориографии, и похоже, они оба имеют довольно специфические послания.
К будке подошел мужчина, явно желавший сделать звонок. Он был темноволосым и невзрачным и нервно постукивал ногой по черно-белой плитке. Шафран с извиняющимся видом улыбнулась ему.
Немного помолчав, инспектор спросил:
– Что такое флориография?
Разумеется, он подумает, что Шафран сошла с ума, предложив ему столь странную теорию. С неожиданной для самой себя храбростью она приступила к объяснению:
– Эту практику применяли в викторианскую эпоху для передачи посланий через цветы. Сказать что-то напрямую считалось бестактным, вместо этого посылались особым образом составленные букеты.
– Ясно, – задумчиво ответил инспектор.
– Я изучила каждый цветок, и, согласно толкователю, первый букет говорит о богатстве, тщеславии и неискренности. Второй, тот, что с аконитом, кажется, предупреждает об опасности или жестокости. Знаю, все это кажется немного надуманным, но…
Ожидавший мужчина насмешливо фыркнул. Шафран высунула голову из укромного уголка и устремила на него взгляд.
