В детстве Кеша Батуев был типичным маленьким жирным мальчиком. Это адское племя было наслано Богом на погибель страждущему человечеству, скорее всего, когда творец всего сущего размышлял над тем, какой казни в очередной раз предать неукротимый род людской. Потоп уже был, обрушение горящей серы вроде тоже… Нашествия саранчи, глад и мор – всё проходили. Ладно, в арсенале остались только маленькие жирные мальчики. Каждый в своей жизни хоть раз наблюдал, как эти монстры, которых становится всё больше с распространением системы фаст-фуда, ведут нескончаемую войну с мирным человечеством.
Кеше Батуеву шесть лет. Он отдыхает с мамой на черноморском пляже. Купаться Кеша любит не очень: вода мокрая и норовит в рот попасть, где и выясняется, что она на вкус горькая, точно лекарство, которое мама давала ему, когда он болел ангиной. Но Кеша мальчик энергичный (несмотря на круглое брюшко, за которое всякие гады в детсаду дразнят его жиртрестом). Он придумал себе отличное развлечение – решил топить вражеских шпионов. Кеша недавно кино видел: вражеские аквалангисты вылезают на таком же пляже (акваланги они на дне спрятали) и идут в глубь нашей территории. Что-то взрывать будут. А наши пионеры вражеских агентов выслеживают, а потом их пограничники суровые ловят.
Во-о-он тот дядька, наверное, шпион. Вынырнул неизвестно откуда. Кеша берёт крупную гальку и ловко бросает в «шпиона». Получив неожиданный удар по затылку, тот от испуга приседает и прячется под водой. Потом выскакивает на поверхность и крутится на месте, высматривая обидчика. Кеша смотрит прямо на него. Заподозрить в чём-то нехорошем невинного бутуза с пронзительно голубыми глазками-пуговками на румяной мордочке никому и в голову не придёт. Никому, кроме мамы. Мама у Кеши очень умная. Несмотря на то что на работе постоянно общается с самыми глупыми людьми на свете. Она – психиатр, главный врач областной психиатрической клиники. И она на своём веку повидала столько маньяков с невинными детскими глазками на пухлых мордах, что Кеше её не провести. Доблестный борец со шпионами уличён под возмущённые вопли своей третьей жертвы. Кеша тут же отшлёпан и лишён права на мороженое. Отшлёпала его мама. Папы у Кеши нет. Просто нет – без комментариев со стороны мамы.
Но унывает мальчик недолго. Этот активный пацан постоянно ищет всё новые развлечения. Он, в общем-то, не злой. Просто ему абсолютно наплевать на окружающих. Он не воспринимает человечество как совокупность равных себе индивидов. О том, что другому человеку может быть так же больно или обидно, как ему, Кеше в голову не приходит. Не получается утопить шпионов в море – будем их встречать на суше. Предприимчивый жиртрест находит эффективное орудие борьбы с врагами. Если бутылку из-под пива (по соседству расположилась шумная компания приблатнённой татуированной молодёжи, так что бутылок у Кеши в избытке) разбить крупной галькой, а потом осколки зарыть недалеко от кромки прибоя в песок, то шпионы порежут себе ноги и не смогут потом скрыться от преследования наших подводных пограничников. Ласты на окровавленные пятки натягивать больно.
Громкий визг прыгающей на одной ноге гражданки средних лет заставил Кешину маму оторваться от очень интересной статьи в научном журнале, в этот день она так и не узнала, чем эпилептоиды отличаются от истероидов. Схватив ревущего и упирающегося сынишку за руку, она решительным шагом устремилась прочь с пляжа. Страждущее человечество может чувствовать себя в безопасности. До завтрашнего дня.
С возрастом некоторые жирные мальчики превращаются в подтянутых суровых мужчин. Нелёгкие годы пребывания в шкуре жирдяя, жиртреста, скотобазы оставляют неизбывные душевные травмы, а потому бывшие жертвы преследований со стороны тощего большинства превращаются, как правило, в людей подозрительных и мстительных. С Кешей не произошло ни того, ни другого. Он так и не стал подтянутым и стройным. А, наоборот, с каждым годом, до самого окончания института, прибавлял в весе. При этом он каким-то чудесным образом не превратился в изгоя жестокого мальчишеского сообщества. Если его иногда и награждали неполиткорректными кличками, то звучали они как-то необидно, даже ласково. Видимо, от мамы юному Батуеву передалось умение интуитивно разбираться в психологии окружающих, и знания эти он использовал с большой пользой для себя. Помогало ему и неслабое обаяние: он умел так искренне улыбаться, глядя прямо в глаза собеседнику, что большинство его знакомых почти мгновенно проникались к нему симпатией. А с возрастом Кеша вообще стал интересным мужчиной. Голубые глазки-пуговички не потеряли своей пронзительной яркости. Плюс длиннющие ресницы, которым завидовали все девчонки его класса. Взгляд из-под подвижных бархатных бровей искрился весёлым лукавством, парень умел состроить такую ангельски умильную физиономию, что сразу хотелось его наградить каким-нибудь шутливым прозвищем: котик, зайка, пупсик. Так что даже объёмистое пузо не помешало Кеше стать со временем удачливым сердцеедом.
– Понимаешь, Ириш, ему просто невозможно отказать, – делилась впечатлениями от близкого знакомства с Батуевым Динка из параллельного десятого класса. – Пока он тебе в глаза смотрит, пока бормочет что-то на ушко… бац! – а его лапа уже у тебя в трусах. Другому бы по морде навесила, а у этого всё как-то по-дружески.
– Ага, по-пионерски, ещё скажи. Ты смотри, Динка, так по-дружески и залететь недолго.
Но насчёт залететь от Кеши ни у кого из его школьных подружек не вышло. Мама очень внимательно следила за тем, чтобы у сына не иссякал запас презервативов. Дорогих, надёжных, безопасных, с латексом.
Глава 4
Ганя Хохлачёва в девять лет решила, что она не такая, как все. Она прямо так и сказала об этом своей злобной старшей сестрице Сашке, которая в пароксизме семейного конфликта загнала Ганю под кровать и пыталась извлечь негодницу из её убежища при помощи швабры.
– Ты, Сашка-какашка, а я пани Ганя! Я принцесса, а ты шалашовка.
– Что? Как ты меня назвала? – опешила Сашка, которая в свои двенадцать лет уже неплохо освоила дворовый лексикон, регулярно пополняемый откинувшимися с зоны родителями её одноклассников. – Я вот папе скажу, он тебе покажет шалашовку, тоже мне, принцесса из собеса!
Ганя примолкла. Отца она слегка побаивалась и очень уважала. Отец у девочек был настоящий герой. Он потерял правый глаз во время Курской битвы. Левую ногу ему ампутировали позже, в военно-полевом госпитале, куда он поступил в безнадёжном состоянии: когда командира танкового взвода лейтенанта Хохлачёва извлекли из его боевой машины, его положили рядом с мёртвыми товарищами. Всё как в знаменитой песне, четыре трупа возле танка. Но лейтенант оказался на редкость живучим, его удалось спасти, несмотря на сорокапроцентный ожог тела и осколок в голове. После демобилизации молодой инвалид устроился мастером на завод в большом уральском городе. Несмотря на послевоенный мужской дефицит, он почти десять лет проходил в холостяках, женился только в середине пятидесятых. Жили они с женой тихо, спокойно. Хохлачёв был интеллигентным человеком, не пил, не матерился. Только во время регулярных мигреней на пару суток ложился в постель и, накрывшись с головой одеялом, пережидал приступ.
С перерывом в три года родились в семье Хохлачёвых две дочки. Старшую назвали Александрой в честь Пушкина (жена отставного лейтенанта была словесницей в местной школе). А младшую в метрике записали Анной, но отец почему-то упорно называл её на украинский манер Ганей (первый слог он произносил на южнорусский манер, среднее между «г» и «х»). Для близких этот каприз танкиста остался нераскрытой тайной: никаких украинских корней в роду Хохлачёвых не наблюдалось, пристрастия к малороссийскому фольклору Ганин отец тоже не питал. Уже много лет спустя, когда Ганя начала всерьёз сходить с ума, ходила в вышиванке и призывала прыгать всех, кто не относится к племени клятых москалей, она придумала себе польско-литовско-украинскую родословную. На ветвях генеалогического древа, корни которого Ганя заботливо доводила до князя Гедиминаса, были отмечены имена Марины Мнишек, Марии Валевской и почему-то Софьи Перовской. Но это было потом. А в детстве Ганя немножко стеснялась своего имени и требовала, чтобы все (кроме любимого папочки, разумеется) звали её официально: Анной. Но после смерти отца Анна снова стала Ганей.
Мать девочки почти не помнили. Тихая спокойная учительница русского языка и литературы скончалась от пневмонии, когда Гане исполнилось два года. Отец так больше и не женился, хотя через несколько лет после смерти хозяйки дома в гости к Хохлачёвым стала регулярно захаживать тётя Люда. Она приносила девочкам скромные гостинцы, оставалась на ужин, а после того, как со стола была убрана (а затем вымыта) посуда, отец с гостьей уединялись в спальне.
Но через какое-то время визиты тёти Люды прекратились. Почему у Хохлачёва не сложились отношения с этой, в общем-то, приятной и доброй женщиной? Кто его знает. Может быть, к пятидесяти с лишним годам измученный ранами и болезнями организм окончательно отказался от выполнения репродуктивной функции. А может быть, свою роль сыграли укоризненные взгляды Гани и кривые усмешки Саши, которыми они награждали отца после ухода соседки.
Через несколько лет Хохлачёв ушёл на пенсию, и всё свободное время Ганя проводила с отцом. Сашка, выполнив свою долю домашних обязанностей, убегала на улицу, где и проводила досуг в своё удовольствие в компании с самыми отпетыми хулиганами и их шальными подругами. А Ганя устраивалась на диван рядом с любимым папочкой. Они вели долгие задушевные беседы, слушали радиопередачи. Но чаще всего просто читали. Точнее, читала Ганя. Вслух, поскольку врачи категорически запретили отцу напрягать единственный глаз. Книги Ганя брала в школьной библиотеке или в шкафу, оставшемся от матери. Вкусы у отца и дочери Хохлачёвых были самые консервативные: русская классика, Бальзак, Гюго, Диккенс, Вальтер Скотт и Марк Твен. А ещё Ганя любила читать отцу стихи. И это был не вошедший тогда в моду Есенин. «Фи, дурной вкус, папа!» – наморщила носик девочка, когда отец попросил прочитать ему что-нибудь из народного поэта. Не разделяла она и любовь многих своих одноклассников к Евтушенко и Рождественскому. Её кумирами были Тихонов, Багрицкий и полуподпольные в то время Ахматова и Мандельштам. Литературные пристрастия пани Гани должны были подчеркнуть её неординарность.
Отношения с противоположным полом у дочери героя-танкиста складывались неоднозначно. Красавицей она точно не была. Дурнушка? Несмотря на жиденькие волосы мышиного цвета, которым она придавала золотистый оттенок с помощью копеечных пакетиков индийской хны, и крупные неровные зубы, уродиной её не называли даже самые заклятые враги. Выразительные карие глаза с поволокой, великолепная осанка и, самое главное, абсолютная уверенность в собственной неотразимости создавали вокруг Гани ореол настоящей роковой женщины (la femme fatale, как любила именовать себя эта нахалка в штопаных колготках). Конечно, интеллектуальные пристрастия отпугивали от неё многих парней. Её острого язычка откровенно побаивались. Но зато её жизнь была наполнена встречами с множеством интересных мужчин, которых очаровывало терпкое сочетание природного аристократизма, изысканного интеллекта и редкостной стервозности.
Невинность она потеряла в девятом классе. Её соблазнителем стал командировочный из Москвы, красавец полковник, приехавший в провинцию на штабные учения. Как они познакомились? Просто поймали друг друга взглядами. Голенастая нескладная девочка-подросток неторопливо прогуливалась по одной из центральных улиц города, ожидая подружку, с которой они собирались пойти в театр на премьеру «Ревизора». Высокий стройный офицер нервно поглядывал на часы: казённая машина, которая должна была отвезти его из гостиницы в штаб округа, почему-то запаздывала. Они одновременно подняли глаза – и это случилось. Мужчина на минуту вернулся в фойе гостиницы, попросил у дежурной листок бумаги и ручку, быстро написал несколько чисел и выбежал на улицу. Молча подошёл к девчонке и сунул ей в ладошку листок. Там был написан адрес квартиры его местного приятеля, который пока не знал, что нынешнюю ночь ему придётся провести в гостиничном номере москвича.
Ганя меняла любовников с царственным спокойствием: одноклассники (позже – однокурсники), преподаватели, актёры и художники, завхозы и товароведы. Евреи, татары, пара грузин и даже эстонец, с которым она познакомилась в Москве, куда её отправили делегаткой на съезд ВЛКСМ. Но на подсознательном уровне она искала того самого полковника: высокий, подтянутый, ни на минуту не сомневающийся в том, что его командирский статус хоть кто-то может подвергнуть сомнению. Поэтому уже после первой встречи с Пашей Кручининым не сомневалась: она выйдет за него замуж. К тому времени Ганя окончила институт и трудилась в заводской бухгалтерии. Паша, который демобилизовался из рядов вооружённых сил по ранению в Афганистане, открыл кооператив и занимался поставками компьютерной техники. Было это в разгар перестройки, времена самые лихие. Но Паша, настоящий богатырь из древнерусских былин, трудностей не боялся. Гвардейский рост, косая сажень в плечах, устрашающая репутация десантника, прошедшего кандагарский ад, – такие под мелкотравчатых бандосов не прогибаются. Плюс надёжная крыша – местный совет ветеранов Афганистана. Паша подумывал об организации собственного производства, но для реализации таких планов требовался серьёзный стартовый капитал. Бывший десантник обратил внимание на предприятие, где служила Ганя. Руководство шустро разваливало крупный завод, который располагал мощным инструментальным производством. Паша узнал через знакомых о том, что в ближайшем будущем огромный склад подшипников будет приватизирован дочерней фирмой завода, которой руководит племянник директора. Пытаясь разведать обстановку, предприимчивый отставник наведался в бухгалтерию. Так начался роман Паши и Гани, который через полгода завершился свадьбой.
Отец не дожил до этого момента два месяца. Сказались старые раны, а добила его разваливающаяся советская медицина. Влюблённая Ганя умудрилась не заметить, что отец на ногах перенёс два инсульта, а участковая врачиха уже давно не баловала ветерана своим вниманием. Сестрица к тому времени уехала на ПМЖ за границу, так что старик оказался совсем без присмотра. Однажды утром Ганя, забежавшая домой после очередной бурной ночи с нетерпеливым женихом, застала отца мёртвым. Он сидел в кресле, рядом на полу лежал упавший с колен томик Есенина.
Глава 5
Когда маленького Кешу взрослые спрашивали, кем он хочет стать, когда вырастет, мальчик неизменно отвечал: «Директором». Директором чего? Карапуз недоумённо таращил на непонятливых глазки-пуговки. Как чего? Неужели непонятно – просто директором. Главное – не дело, главное – социальный статус. Кеша ещё не знал таких мудрёных слов, но прекрасно понимал, что главное в жизни – стать царём горы… Ну, хотя бы даже маленькой горки.
В институте Кеша быстро влился в дружные ряды комсомольских активистов. Уже на втором курсе он был избран руководителем культмассового сектора. А это значит, под его полным контролем находились все институтские дискотеки. Осваивая выделяемые на проведение мероприятий средства, Батуев создал бизнес по фарцовке пластинками зарубежных исполнителей. В застойные времена это давало неплохой доход: покупка виниловых дисков через знакомых, имеющих выход на заграницу, изготовление магнитофонных записей с последующим распространением. К концу обучения на инженерном факультете в распоряжении Кеши была целая студия звукозаписи, оснащённая прекрасной аппаратурой. После получения диплома он ни минуты не проработал по специальности. Батуев устроился в местный Дом культуры, где продолжал свой бизнес. Когда началась перестройка, Кеша сумел приобрести квартиру и машину. Кроме того, он обзавёлся полезными связями, женой и двумя маленькими дочурками. А ещё у него появился первый настоящий друг. Бывший десантник Паша.
Чем только не занимался Кеша в эпоху первоначального накопления капитала в постсоветской России! Торговля вином неизвестного происхождения, которое прямо на железнодорожной станции его подручные разливали в квасные бочки; разведение собак модных пород с многоэтажными сертифицированными родословными, которые Кешины приятели штамповали в местной типографии; организация автобусных шоп-туров в Турцию; проведение корпоративов в самых модных кафе города в сопровождении фирменного Кешиного конферанса; перегонка просушенных после наводнений «мерседесов» из Польши (небольшая контрабанда в виде сигарет и пива не исключается). Набираясь опыта, Батуев всё больше утверждался в мысли, что подавляющее большинство людей – неисправимые лохи. Их единственное предназначение – поставлять в Кешины карманы необходимое для скромной (или не очень скромной) жизни количество денежных знаков. Что интересно, он даже не находил нужным скрывать подобные убеждения. У него на лице было написано: осторожно, граждане, вас сейчас обдурят! Но Кешино фантастическое обаяние делало своё дело. Даже самые прожжённые, видавшие виды дельцы, даже самые отмороженные бандиты покупались на Кешины улыбки и ласковые уговоры. Он каким-то чудом выходил сухим из воды, попадая в невероятно сложные ситуации. Его вывозили в наручниках за город, а потом поили в дорогих ресторанах элитным коньяком местные авторитеты; он добивался перекредитования у самых недоверчивых банкиров. Ему давали самые неприступные красотки, самые верные жёны. Меркантильные шлюхи после стриптиза угощали Кешу дармовым шампанским, которое для них заказывали другие клиенты борделя.
Но однажды Батуев всё-таки попал. Его окрутила лилипутка Настя. На самом деле эта миниатюрная женщина, разумеется, не была настоящей карлицей. Она заслужила это прозвище за то, что её рост (если вспомнить выражение классиков) льстил девяноста девяти процентам мужчин. Монументально пузатый Кеша и крохотная Настя – эта пара вызывала у знакомых чувство умиления. Жили они душа в душу. И дружили семьями с Пашей и Ганей. Всё было чудесно: дела шли отлично, супруги любили друг друга. Но затем у них случились дети. Сначала Кешины с Настей девочки-погодки, а потом Пашина с Ганей дочурка. Несчастье обрушилось на обе семьи почти одновременно.
– Так, Настасья, по магазинам после пяти поедем, я раньше не освобождаюсь. Тут со Стасом надо потолковать, дельце одно не маленькое подворачивается. И Тимофею нужно участок в Комарово показать, серьёзный интерес проявляет. А ты Катьку после обеда из садика заберёшь, на тихий час её сегодня не оставляй, а то опять воспиталки жаловаться будут, что эта мерзавка мальчиков подушками лупит. Машку я сам вечером прихвачу, в три отзвонишься Славику по нашей проблеме с налоговой. Слезу пускаем, глазки по телефону строим – не мне тебя учить, ты у нас уже совсем большая лилипутина. Да, как девчонку приведёшь – Тайгу на лоджии запри, не нравится она мне что-то. Течка в последнее время на неё как-то странно влияет. Машка, слава богу, у нас осторожная барышня, за три метра зверюгу обходит, а Катька к ней лезет, ничего дурилка маленькая не понимает.
– Ладно, Кент, не учи учёную. Всё тип-топ будет. Иди работай, кормилец.
Настя чмокнула Кешу в умеренно щетинистую (по моде) щеку и закрыла за мужем дверь. Батуевы проживали в просторной, чудовищно захламлённой трёхкомнатной квартире на предпоследнем этаже панельной девятиэтажки. Повсюду валялись детские вещи, по углам громоздились стопки книг и видеокассет. На обеденном столе посреди немытых тарелок и хлебных крошек расположился одинокий мужской носок. С хрустальной люстры в спальне свешивался кружевной красный бюстгальтер. На лоджии нервно завывала и скреблась Тайга – здоровенная сука ротвейлера, племенная производительница, щенки которой отличались отменным экстерьером и эталонной свирепостью, а потому пользовались заслуженной популярность среди домовладельцев. Настя взяла на себя «собачий» бизнес, освободив Кешино драгоценное время для более перспективных проектов.
– Кешенька, золотко, пупсёночек…
Плачущий Настин голос в трубке не вовремя отвлёк внимание Батуева от дорожной ситуации. Он в это время пытался, перескакивая из ряда в ряд, миновать сложный участок, который в часы пик отнимал у водителей массу времени.
– Что за пожар, рыбка, перезвони минут через восемь, меня тут гандон один подрезал.
– Кеша, с Катькой беда. Не уследила я, прости меня…
Беда Насти заключалась в том, что она имела дурную привычку делать два-три дела одновременно. Вот и в этот роковой день она строила глазки по телефону, пытаясь застегнуть поводок на ошейнике мечущейся во все стороны Тайги и проинструктировать двухлетнюю Катьку о том, какие колготки нужно надеть взамен перепачканных кашей. В результате всё обернулось жутким кошмаром: огромная собака боднула массивной башкой миниатюрную женщину так, что та выронила телефонную трубку и врезалась во входную дверь. На шум из соседней комнаты выбежала задорная Катька с чистыми колготками в одной руке, а другой попыталась обнять псину за шею. Та разинула чудовищную слюнявую пасть и схватила ребёнка за лицо.
– Красавица ваша жить будет. Шок, разумеется, жуткий, но детская психика обладает удивительной гибкостью. Красавицей она, конечно, останется только в профиль. Такую пластику у нас в стране пока ни за какие деньги не делают, – усталый после операции врач с наслаждением затянулся сигаретой и ушёл в ординаторскую.
Кеша и Настя остались одни в тускло освещённом коридоре городской травматологии.
Жену Батуев так и не простил. В тот же вечер собрал вещи и переехал на квартиру, которую приберегал для продажи.
Про Ганину девочку ещё в роддоме опытные акушерки решили, что ребёнок этот долго на белом свете не заживётся. И оказались правы. Продержалась Светочка всего четыре, с небольшим, месяца. И месяцы эти стали для Гани кромешным адом. Что было с ребёнком – никто ей толком объяснить не мог. Видимо, на букет генетических дефектов наложились последствия вирусной инфекции, подхваченной девочкой в роддоме.
Малышка надрывно кричала всю последнюю неделю своей недолгой жизни. Когда смолк её последний крик, обезумевшая от страданий и недосыпа мать ещё несколько часов не отдавала посиневшее тельце медсёстрам. Наконец, Гане удалось вколоть дозу снотворного, и крохотный трупик унесли в морг детской поликлиники.
Неделю после похорон Ганя никого к себе не подпускала: она заперлась в детской и не реагировала на призывы мужа выйти наружу. Когда она появилась на пороге кухни, где Паша поглощал яичницу с колбасой, тот не узнал свою жену. Тёмные круги под глазами, глубокая морщина, перечеркнувшая высокий лоб, и седая прядь на левом виске.
– Я ухожу от тебя, Пашук, – сообщила женщина, прислонившись к дверному косяку.
– Гануся, милая, давай не будем пороть горячку. Тебе нужно отдохнуть, подлечиться, обстановку сменить. Мне врачи советуют Карловы Вары. Давай на пару недель туда махнём.
Ганя отрицательно покачала головой.
– А хочешь – одна съезди. Или с подругой.
– Нет, Пашенька. Ни одна, ни с подругой. И уж тем более не с тобой. Всё. Точка. Наша семейная жизнь окончена. Не перебивай. – Ганя стукнула жёсткой ладонью по дверному косяку. – Я тебя не люблю больше. Я видеть тебя не могу. Я хочу забыть весь этот ужас. А ты – живое напоминание. Поэтому твою фотокарточку я вычёркиваю из своей жизни.
Паша перестал жевать, как-то весь сгорбился и словно уменьшился в размерах.
– Как жить собираешься? – сипло спросил он жену.
– У Кеши квартира есть, как-нибудь перекантуемся, – спокойно ответила Ганя.
– Что? – Паша треснул здоровенными кулачищами по столу так, что тарелка с остатками еды с грохотом полетела на пол. – Кешка, гадёныш, за моей спиной шашни с тобой закрутил! Прибью мерзавца!
