Теперь он выдавливал слова хоть и тягуче медленно, но четко, и каждое камнем оседало в воздухе.
– Врет! Врет, сука! – осмелев, неожиданно опять заорал неуемный баклан.
– Да заткните ему пасть! – проревел камерный пахан и склонился над Антоном. – Слушай, Седой, или как тебя там, ты… ты что… действительно?..
Но тот продолжал почти бессознательно бормотать:
– Передай маляву… доброе дело сделаешь… да и перед Мессером чист будешь.
Он замолчал, и его голова откинулась в лужу крови. Прошла секунда, другая, и в камере словно что-то изменилось – все смотрели на Сиську. И вдруг вновь завизжал баклан:
– Все! Пиздец!! Чего ж ты раньше, с-с-сука, про Мессера-то… – И заскулил, получив от кого-то хлесткий удар по морде: – За что? Падла!
Но на парня уже никто не обращал внимания. Все знали, что такое аппендицит, тем более лопнувший, когда гной пошел в кровь, отчего окочурился не один зэк, как знали и то, кто таков Мессер, и если он выяснит, что его кореша по первоходке замочили в пресс-камере, приговор будет коротким: заточка в печень или удавка на шею, дабы другие мозгами шевелили. И опять заскулил оклемавшийся баклан:
– Пахан… Слушай сюда, пахан. Ведь из-за него же нас всех…
– Это уж точно, – подтвердил кто-то из-за стола, – Мессер подобное никогда не простит. – И вдруг завопил голосисто: – Брыль-блядина! Это ж надо так подставить!
И тут вдруг все взорвались единым криком, а явно струхнувший Сиська был схвачен за отворот рубашки.
– Слухай сюда, пахан! Надо что-то делать, иначе нам всем пиздец! А я на деревянный бушлат не подписывался.
Отбросив руки вцепившегося в него сокамерника, пахан угрожающе процедил:
– Тихо! Щас разберемся. – И вдруг рванулся к двери, громыхнул по железу тяжелыми кулаками: – Человек умирает!
По бетонному полу гулкого коридора загрохотали ботинки контролеров, металлическим звоном стукнула щеколда, и в раздаточном оконце нарисовалось встревоженное лицо коридорного.
– Ша! – заорал он, и уже на тон ниже: – Чего случилось?
– Брылю звони, – рявкнул Сиська, – Седой помирает!
– Что, замочили?
– Ты чего, козел поганый! – завопил кто-то. – Да за такие слова…
Страх, дикий нечеловеческий страх давил на этих отморозков, и они готовы были даже коридорного сожрать с говном, лишь бы не оказаться под тяжелым прессом Мессера. Здесь-то охрана отметелит да отпустит, а Мессер, узнай он вдруг о смерти своего корефана… Голова в кустах и яйца на телеграфном проводе.
– Ша, козлы! – заорал пахан и вновь повернулся лицом к коридорному. – Аппендицит у мужика. Видать, гной в кровь пошел… уже ногами сучит. А капитан приказал, что он живой ему нужен. Соображаешь? И я не хочу, штоб меня, как петуха последнего, раком из-за него поставили.
Он замолчал было, как вдруг опять взорвался бешеным ревом:
– Врача зови, с-с-сука!..
Догола раздетый, с опущенными до колен трусами, которые фельдшер то ли забыл, то ли побрезговал натянуть обратно, Крымов лежал на кушетке в спецсанчасти и, закрыв глаза, слушал приговор тюремного эскулапа, чьи жесткие пальцы он все еще ощущал на своем животе. Этот садист в грязном халате, от которого за версту несло застарелым перегаром, заправленным «свежачком», пожалуй, не менее получаса мял и крутил его живот, пах и ребра, будто не человек был перед ним, а слепок из глины, и стонущий симулянт с ужасом думал, что бы с ним сейчас сталось от боли, если бы у него действительно случился аппендицит. Этот костолом боялся ошибиться в своем диагнозе, и когда он распрямился наконец-то, на его носу висела капелька пота. Сам же Седой был мокрым от того непомерного напряжения, в котором находился все это время. А фельдшер между тем бубнил напористо:
– Повторяю еще раз! У арестованного перитонит, и я, как врач, обязан принять соответствующие меры. – Этот алкаш в халате, видимо, не хотел, чтобы его уличили в пьянстве во время дежурства, и от этого его речь была хоть и напористой, но в то же время витиевато-напыщенной.
– Так принимай! – огрызнулся дежурный офицер.
– Легко сказать, принимай. Я-то приму, но сегодня суббота, к тому же уже вечер. В санчасти кроме меня ни одной собаки больше нет, хирург только в понедельник будет. А этому, – кивок на обнаженного арестанта, – срочно нужна операция.
На какое-то время в приемной воцарилась тишина, наконец корпусной прохрипел:
– А ты того… случаем, ошибиться не мог?
– Не мог! – огрызнулся медик. – Так просимулировать приступ аппендицита просто невозможно. Понимаешь, сапог, невозможно!
Он сделал ударение на слове «так», и Крымов невольно сжался, прося милости у Бога и вспоминая уроки двадцатилетней давности, когда опытнейшие врачи с погонами на плечах натаскивали курсантов на профессиональной симуляции аппендицита и еще нескольких заболеваний, что могло бы пригодиться, случись непредвиденное. Тонкости, конечно, подзабылись, но главное…
– Ну и? – обозленно протянул обиженный «сапогом».
– Операция нужна. А у нас, как я тебе уже говорил…
– Короче, лепило, – оборвал оправдания корпусной, – чего предлагаешь?
Обдавая больного парами застарелого амбре, фельдшер огласил свой приговор:
– Госпитализировать! Причем срочно.
– Ты что… хочешь сказать, что…
– Да, именно это я и хочу сказать, – не терпящим возражения тоном произнес явно обозленный врач. – Надо вызывать конвой и везти этого чудика, который уже завтра может оказаться жмуриком, в горбольницу. А иначе…
Он явно сбрасывал с себя ответственность за жизнь подследственного, которому вскоре, возможно, придется сколачивать деревянный бушлат.
– Так куда ж его везти такого? – смирившись с этим решением, уныло произнес корпусной, и его состояние можно было понять. Привези он сейчас в больницу измордованного подследственного, на котором нет живого места, об этом тут же будет знать весь город, а пресса поднимет такой вой, что мало не покажется. И в то же время… случись вдруг во время дежурства смерть арестованного, тем более москвича, за которым неизвестно кто стоит, и начни прокуратура раскручивать это дело… Это уже попахивало служебным расследованием со всеми вытекающими последствиями.
– Раньше надо было думать, – хмуро пробубнил фельдшер, накрывая Антона простыней. – А сейчас вызывай своих контролеров, чтобы помогли привести в божеский вид этого жмурика. В больницу повезем.
…Теперь Крымова мяли пальцы дежурного врача хирургического отделения городской больницы. Несмотря на субботний вечер, этот мужик оказался на удивление трезвым, и после прощупывания брюшной полости пришел к заключению, что больного придется оперировать.
– Когда? – хмуро спросил старший конвоя.
– Что когда? – не понял хирург, ополаскивая под краном руки.
– Оперировать когда будете?
– Ну-у, во-первых, придется все анализы сделать, так что не раньше чем в понедельник, – пожал плечами врач, и Седой увидел, с какой неприязнью он покосился на прапорщика. Потом спросил, кивнув на синюшного от побоев пациента (а ведь старался, очень старался тюремный лепила, прибирая своего клиента в горбольницу, даже кровяные подтеки спиртом протер и голову от спекшейся крови отмыл): – Что, клиент, поди, с нар ненароком упал?
– Не, – ощерился старший конвоя. – Это его опера приложили, когда с риском для собственной жизни брали. Опасен, с-сука, весьма опасен.
– Убийца, что ль? – подыграл ему хирург.
– Угу, – подтвердил прапор и, видимо считая вечер вопросов законченным, перешел на доверительный тон: – И поэтому его необходимо определить в отдельную палату.
– Знаю, не впервой, – буркнул врач, однако тут же поинтересовался: – А если вдруг убийца этот сбежать надумает?
