Финикийский корабль

1. Странный старик

Утром Ам-Лайли[1], как всегда, разбудила меня на рассвете.

– Вставай, Эли, – шептала она мне на ухо, – довольно спать. Твой хозяин будет бранить тебя, если ты не прибежишь раньше его. Я тебе сварила чечевичную похлебку. Слышишь, как она приятно кипит?

Мне не хотелось вставать. Тепло лежать, свернувшись на бараньей шкуре, прикрывшись старым плащом отца! Я приоткрыл глаза. В очаге пылал огонь. Медный котелок, поставленный на два кирпича, ворчал, выпуская клубы пара. Мать сидела около меня на полу. Красный отблеск огня освещал ее худое смуглое лицо. На щеке у нее выделялись синие черточки – от дурного глаза. Рукой она гладила меня по голове, стараясь разбудить.

За дверью раздались странные звуки, как будто вздохи и рыдания. Мы тихонько встали и подошли к двери.

– Кто там? – спросила мать.

– Помогите мне! – послышался хриплый голос. – Я путник, пришел издалека. Моя ослица захромала. Я выбился из сил, идя пешком. Не бойтесь меня: я совсем слаб и болен.

– Тише, не отвечай! – прошептала мать. – Может быть, это разбойник и только обманывает, чтобы войти в дом.

По лесенке, через дыру в потолке, я взобрался на крышу и осторожно посмотрел вниз. Действительно, около дома стояла, свесив длинные уши, белая старая ослица. Через спину ее были перекинуты два туго набитых мешка с красно-зелеными полосами. Около двери сидел, съежившись, старый человек с длинными растрепанными волосами и седой бородой. Он всхлипывал и бормотал:

– Неужели теперь, когда я добрался до самого моря, злой глаз судьбы раздавит меня! – Он поднял руки к небу и воскликнул:

– О лучезарное солнце, появись скорее, согрей мое замерзающее тело!

Неожиданно под моими руками обвалился кусок глиняной крыши и упал на старика. Он заметил меня.

– Кто ты, кудрявое дитя с черными глазами? Как зовут тебя?

– Меня зовут Элисар, сын Якира.

– Но Элисар значит «тот, кто приносит счастье», а Якир значит «добрый». Поэтому думаю, что ты послан самим солнцем и не можешь принести мне горе…

Солнце бросило первые лучи из-за Ливанских гор.

Мне стало жаль старика.

– Подожди еще немного, путник, перестань плакать. Я поговорю с моей Ам-Лайли. Она самая добрая на земле и, наверное, тебе поможет.

Я спустился обратно в хижину и рассказал все моей матери. Она посмотрела в сторону, сдвинув брови, закутала покрывалом лицо, так что остались видны только ее черные глаза, и отодвинула деревянный засов двери.

– Войди, путник, – сказала она. – Эли, отвяжи мешки и внеси в дом, а ослицу введи во двор и привяжи около курятника.

Путник с трудом встал и, цепляясь за стену, хромая, перешагнул через порог. Он сперва казался страшным: волосы дыбом стояли на голове. Но голос его звучал ласково.

Подойдя к очагу, он опустился около огня на скамеечку, вдруг оживился и протянул руку:

– Что это такое? Кто сделал такие красивые вещи?

Около очага стояло несколько глиняных корабликов и других игрушек, которые я слепил. Кораблик я сделал совсем такой, какой видел в море: с изогнутым носом, с высокой кормой и перилами для кормчего, с отверстиями в боках для весел.

– Уже год, как я работаю у горшечника, – объяснил я старику. – У него я научился лепить такие кораблики, чтобы они служили светильниками. В середину надо налить масла, а на носу корабля и на его корме выпустить концы двух фитилей. Тогда светильник может гореть двумя огнями. Я обжег эти игрушки в печи у моего хозяина и хочу продать их в Сидоне на базаре.

– Это искусство тебя прокормит, – сказал старик. – Я куплю вот этот светильник, он поможет мне написать книгу – мне, Софэру многоязычному, Софэру-лекарю, бродящему по миру в поисках убежавшей от людей правды.

Старик развязал широкий шерстяной пояс, вынул из него кожаный кошель, достал оттуда серебряное кольцо и дал его мне.

Это было целое богатство! Я поблагодарил путника и отдал кольцо Ам-Лайли.

– Ты сегодня получишь медовые лепешки, – шепнула мне она.

2. Горшечник рассердился

Ам-Лайли принесла глиняный таз и кувшин с водой. Старик вымыл руки и вытер их полосатым полотенцем, которое ему подала мать. Она налила в миску чечевичную похлебку. Мы со стариком сели друг против друга и, обмакивая в густую кашицу кусок лепешки, брали темные зерна и ели в задумчивом молчании.

Мать стояла в стороне и, подперев щеку рукой, следила за нами.

Потом она дала мне завернутый в тряпку кусок лепешки и печеную свеклу, а старик положил голову на руки и сразу заснул. Я скорей побежал к горшечнику.

По улице уже проходили рыбаки с веслами и гарпунами на плечах.

Перебегали дорогу женщины с горшками горячих углей. Над плоскими крышами вились голубые дымки.

Я добежал до мастерской горшечника и спросил у раба, который разбивал молотком сухие куски глины:

– Где хозяин?

Он буркнул:

– Уже шипит!

Я осторожно протиснулся к двери. Хозяин расхаживал по мастерской и осматривал большие и маленькие глиняные кувшины. Длинными рядами стояли они на полу и на деревянных полках вдоль стены. Одни уже были покрыты узорами, другие, не обожженные еще, ждали, чтобы старый искусный мастер, тоже раб, нарисовал на них женщин в ярких одеждах, деревья, оленей, коз и охотников с копьями, которые гонятся за львами.

Я пробрался к печке, стараясь не шуметь, влез в отверстие, сгреб в сторону золу и стал раздувать вчерашние угли, пока не затлел огонек; тогда я положил жгут сухой соломы, и огонь весело затрещал.

«Как хорошо, – подумал я, – удалось сразу разжечь!»

Беда, если огонь долго не разгорается или вовсе потухает! Тогда хозяин сердится и кричит, что это плохая примета и случится несчастье: либо лопнут горшки, либо кто-нибудь из рабов заболеет.

Я стал вылезать из печи, и вдруг что-то обожгло мне спину.

Хозяин стоял около печи с плетью. Его лицо, сморщенное, как скорлупа ореха, с растрепанной бородой, было сердито.

– Ты почему опоздал? – закричал он. – Обленился? Кто в детстве был лентяем, тот в старости будет нищим – запомни это. – И он опять ударил меня плетью по ногам. – Ты еще мальчишка, отца у тебя нет, и я должен учить тебя мудрости. Вот я и бью тебя. А что ты должен сказать мне в ответ?

– Спасибо, дорогой Абибаал, за науку, – прошептал я.

– Ты вот опаздываешь, а у меня из-за этого не сохнут горшки!.. Ах, вот что, дерзкий щенок? Ты еще смеешься?

Хотя мне и было больно от плети, но у горшечника, когда он сердится, так смешно трясется борода, совсем как у козла, что я засмеялся против воли.

– Чему ты смеешься? Говори! – Горшечник снова поднял плеть.

Разве я мог упомянуть про его почтенную бороду? Поэтому я сказал:

– Мне смешно вспомнить, что чудной старик мне подарил за глиняный кораблик настоящее серебряное кольцо.

– Какой старик?

Я рассказал, что случилось утром. Абибаал замахал руками и забегал по мастерской.

– Это, вероятно, большой богач! Ты его приведешь ко мне, я ему буду продавать мои светильники и кувшины или я с ним открою большую торговлю посудой и сразу разбогатею.

Он охал, качал головой, наконец сел за гончарный круг.

– Встань около меня и учись, как надо работать.

Перед ним находилась деревянная круглая доска, прикрепленная к прямой подставке. Внизу к этой же подставке был приделан второй деревянный круг.

Горшечник толкал ногой нижний круг, и тогда верхний круг вертелся то медленнее, то быстрее – как было нужно хозяину.

Я подаю кусок мягкой глины. Он с размаху опускает его на середину круга и обминает руками, а круг все время вертится. Питом он вдавливает четыре пальца в середину глины, а большим пальцем прижимает глину снаружи.

Крутящаяся глина под его пальцами начинает превращаться в грубую чашу; тогда он, сжимая пальцы, тянет глину кверху, стенки становятся все выше и тоньше. Руки он постоянно мочит в миске с водой, почему глина легко скользит.

Что он захочет, то и делается под его пальцами из вертящейся глины.

Сперва у чаши стенки все расширяются, но он подхватывает края снаружи и начинает сжимать. Тогда у чаши суживается верх, вытягивается узкое горло, и получается пузатый кувшин, в каком у нас дома хранится оливковое масло.

Хозяин останавливает круг и туго натянутой ниткой срезает кувшин под самым дном. Тогда я беру его бережно, чтобы не помять, и ставлю на полку рядом с другими кувшинами. Такой кувшин должен хорошенько просохнуть.

Потом его прожигают в печи, и он делается крепким. Если он недостаточно просох, то во время обжига может лопнуть.

Работы было много, время летело быстро. Уже близился вечер. Хозяин ворчал, что расходов много, а торговля идет медленно, и все вспоминал странного старика, который мне хорошо заплатил.

Вдруг раздался стук в дверь и просунулась знакомая лохматая голова старика. Он окинул взглядом мастерскую и пробормотал:

– Мир и счастье этому дому полезного дела! – Затем он заметил меня и воскликнул:

– Вот я и нашел тебя, мальчик Элисар, приносящий счастье! Где же твой хозяин?

Хозяин догадался, кто это пришел, ополоснул руки, вытер их о передник и поспешил навстречу гостю:

– И тебе тоже удача во всех делах твоих! Входи, путник.

Он взял под руку старика и ввел его в мастерскую.

– Не нужны ли тебе кувшины? Смотри, какие большие и как хорошо нарисованы на них цветы и звери! Не нужны ли такие чаши или эти светильники?

Старик отмахивался, а горшечник тащил его вперед, показывая свои изделия.

– Мне нужны глиняные плитки, только ровные квадратные плитки, и я их возьму сырыми. Потом принесу обратно, и ты обожжешь их в печке. Сколько будет стоить сотня таких ровных квадратных плиток?

Горшечник помедлил и сказал:

– Сто таких плиток будут стоить десять серебряных колец.

Старик пристально посмотрел на горшечника, подумал, посвистел и направился к двери.

– Если мышь захочет проглотить верблюда, то лопнет, – сказал он и вышел.

Тогда горшечник так рассердился, что неосторожно раздавил кувшин, который только что слепил, и закричал на меня:

– Как посмел этот чужеземный бродяга назвать меня мышью? И он еще живет в вашем доме? Да ты нарочно привел его ко мне, чтобы он посмеялся надо мной! За это не стану больше держать тебя – убирайся с глаз моих! – И, схватив плеть, горшечник бросился на меня.

Я успел поднять свой плащ испачканными в глине руками и в страхе выбежал вон из мастерской.

3. Корабль «Северная звезда»

Выскочив на улицу, я остановился и стал ждать, не позовет ли горшечник меня обратно. Я приоткрыл дверь и заглянул. Горшечник вскочил с места.

– Как, ты опять здесь? – крикнул он и бросил в меня комком глины.

«Кажется, дело кончено», – подумал я и медленно побрел по улице. Мне казалось, что мои ноги так тяжелы, точно к ним привязаны камни. Я спустился к морю. Оно было неспокойно. Большие волны подымались, с грохотом падали и разбивались у моих ног.

Волны оставляли на гладком мокром песке мелкие ракушки, мертвых рыбок с колючками на боку, черные набухшие обломки дерева – может быть, щепки разбитых кораблей.

Я давно не был на морском берегу: целые дни приходилось работать в мастерской, мять глину и смотреть за печкой.

Ветер обдувал мне лицо и трепал волосы. Я оглянулся – лодок не было.

Вероятно, все рыбаки ушли в море на рыбную ловлю.

Под береговым обрывом несколько человек стучали топорами и возились около остова корабля. Я направился туда. Этот корабль имел вид павшего верблюда, которого обглодали шакалы. Голые ребра торчали с обеих сторон.

Они были прикреплены к бревну, лежавшему на земле. Один конец бревна загибался кверху. Я подошел ближе. Как это мастера изогнули такое толстое бревно?

Рабочие обшивали досками ребра корабля; они сверлом буравили дырки и затем загоняли в них большие деревянные гвозди.

Постройкой распоряжался человек, с виду моряк, который мне сразу понравился. Он был сильный, крепкий, загорелый. Его кудрявая голова была перевязана ремнем. Темная шерстяная рубашка подпоясана широким кожаным поясом, на котором висел большой нож в деревянных ножнах. Лицо было веселое, со смелым взглядом, и я подумал: «Хорошо бы и мне быть таким смелым моряком!»

– Куда гребешь? – спросил он меня.

– Смотрю и думаю, как вы согнули такое большое бревно, – ответил я.

– Нос корабля должен быть очень крепок. Мы отыскиваем в Ливанских горах такое дерево, у которого очень толстый изогнутый корень, очищаем ствол от ветвей, а корень сохраняем. Видишь, ствол кедра лежит внизу как основа – киль корабля, а корень подымается кверху.

Около меня послышалось знакомое сопение. Старик Софэр подошел к нам; он слушал объяснения моряка.

– Ты ли хозяин этого корабля?

– Я вместе с товарищами только строю корабль, – ответил моряк, – а хозяин живет в Сидоне. Это богатый купец, он ведет большую торговлю.

Повсюду у него склады товаров и множество кораблей. Они плавают по всему свету. Макар заказал мне построить корабль побольше и покрепче обыкновенного. Этот корабль будет плавать в самых далеких морях, у сердитого океана, где начинается вечная ночь.

– Могу ли я поехать на этом корабле?

– Хозяин Макар деньги любит, и если ты заплатишь, то можешь ехать хоть до конца света.

– Ладно, – сказал старик. – Съезжу в Сидон, поговорю с купцом Макаром. Спасибо за то, что рассказал!

– Плыви дальше с попутным ветром! – ответил моряк.

Старик, держа меня за плечо, бормотал:

– Славный будет корабль! На нем смело можно доехать до Счастливых островов. Пойдем, Элисар, домой. Проводи меня.

Я нехотя побрел домой. Как рассказать матери, что Абибаал прогнал меня? Ей ведь так нелегко было упросить его, чтобы он взял меня в ученье.

– Элисар, почему ты вернулся так рано? – спросила мать, едва мы ступили на порог.

Я остановился, не решаясь сказать.

– Ну, говори же! Что-нибудь плохое?

– Меня Абибаал выгнал вон и бросил вдогонку кусок глины.

– Что же ты наделал? – всплеснула она руками. – Вероятно, ты разбил кувшин или нагрубил хозяину? Ну не плачь, стыдно мальчику плакать!..

Почтенный путник, входи с миром. Очаг согреет тебя.

4. Я помогаю старику

Узнав о моем горе, старик сильно взволновался:

– Как же так: ты учился ремеслу, старательно работал – и вдруг хозяин без всякой причины тебя прогоняет? Здесь несправедливость и человеческая злоба.

Мать сказала:

– Может быть, еще все уладится. Я сама схожу к горшечнику, обниму его ноги, и тогда он пожалеет бедную женщину, потерявшую кормильца дома.

– Нет! – воскликнул старик. – Этот горшечник мне не нравится: у него вид откормленного индюка. Может быть, твой мальчик сумеет заняться другим делом, которое будет не хуже, чем ремесло горшечника.

– Но только чтобы он не сделался моряком, – сказала мать и ушла в угол; она молча плакала.

Старик позвал меня к себе:

– Подойди сюда, сядь передо мной; слушай и отвечай на мои вопросы.

Он опустился на скамеечку, а я, подобрав под себя ноги, сидел против него на камышовой циновке.

– Знаешь ли ты, где можно найти хорошую, чистую глину без примеси песка?

– Еще бы не знать! Ее много там, близ дороги к Ливанским горам.

– Отлично! Мог бы ты наделать глиняных плиток величиной с мою ладонь?

– Он показал сморщенную кисть, покрытую волосами, и растопырил пальцы. – Только плитки надо делать ровными, одинаковыми и чистыми.

– Чтобы они были одинаковы, я сперва сделаю деревянную дощечку такой величины, как тебе нужно, а потом уже буду по этой дощечке обрезать ровные глиняные плитки.

– Ты хорошо смекнул. Если ты мне будешь изготовлять такие плитки, я тебе буду за них платить столько же, сколько хотел платить горшечнику.

Завтра же ты возьмешься за дело.

Я подумал: «Зачем Софэру нужны эти плитки? Не хочет ли он их обратить в золото, как, говорят, умеют это делать хохомы?[2]»

Но плитки нужны ему были для другого.

– Ты хочешь научиться читать и писать? – спросил Софэр.

– Это только ученые люди могут заниматься таким трудным делом, – проговорила из угла мать. – А при нашей бедности разве мы можем учить этому наших детей!

Софэр взял прутик, насыпал золы на пол, разгладил ее и начертил мне такой знак:

– Что это тебе напоминает?

Я подумал, посмотрел справа, посмотрел слева и сказал:

– Если повернуть немного, то этот знак похож на голову быка с рогами и ушами, – и нарисовал пальцем на золе.

– Верно! Вот этот знак и есть «алеф», по-сидонски[3] значит «бык». Если мы этот знак напишем, то будем говорить «а». А вот этот знак похож на дом или шатер – «бет» – и произносится как «б». Ты можешь его повернуть вот так, и тогда он совсем похож на шатер, из которого идет дымок. Ведь наши деды не жили в земляных хижинах, как мы живем теперь, а кочевали с баранами по полям: то здесь расставят свои шатры, то в другом месте, где хорошая трава.

Мать подошла ближе и тоже внимательно смотрела, как старик рисовал на золе свои значки.

– Этот знак не напоминает ли тебе голову нашего большого друга и труженика верблюда – «гимель», голову на длинной тонкой шее? Этот значок читается как «г». А вот этот вьется, как волна, и означает «мем» – «вода»

– и читается как «м».

Так Софэр стал мне показывать разные буквы, и я в первый же день выучил, как пишутся некоторые из них. Их можно складывать вместе, и тогда получаются интересные слова. Писать надо справа налево. Первое слово, которое я написал, было «ам», что значит «мать».

На другое утро, когда совсем рассвело и повсюду заблеяли козы, уходившие с пастухами в горы, я побежал к моим друзьям. Они на гумне, около мельницы, заняты были игрою в «шарики».

Все почти были в сборе: Менахем с разбитой губой, тощий Мендола, обжора Гамалиель – две редьки торчали у него за пазухой, – косой Бахья и маленький Ханания. Бахья, прищурив один глаз, целился в рассыпанные глиняные шарики; ловко сбив сразу три, он вдруг увидел меня и закричал:

– Эли, разве сегодня праздник, что ты с нами?

Я раздувался от важности – ведь я мог им рассказать столько новостей, о которых они и не подозревали.

– Сознайся, что ты плохо смотрел за телятами Абибаала и он тебя прогнал, – заметил Гамалиель, принимаясь за редьку.

– Ну так что ж, что прогнал? Зато вчера я смотрел, как строят корабль, и научился писать слова! – И я рассказал им и про старика, и про купленный им мой глиняный кораблик.

Мальчики слушали раскрыв рты, а маленький Ханания даже сел на землю и заревел, говоря:

– Я боюсь, что старик придет ко мне ночью и будет охать и кашлять!

Но остальные на него зашикали. Гамалиель сунул ему в рот недоеденную редьку, и Ханания замолк.

Все мои друзья – отчаянные храбрецы; сколько раз мы вместе ходили на кузницу сердитого Бен-Барзила, и, хотя он бранился и грозил щипцами, мы все равно смотрели, как он плавил медь, светившуюся как солнце; вместе мы пускались на старой лодке в море, ныряли за крабами, каракатицами и морскими ежами, лазили в чужие огороды за горохом, но никогда друг друга не выдавали. Все мы однолетки, кроме маленького Ханании.

Друзья пошли за мной – они хотели посмотреть на волосатого старика и на его старую бедную ослицу. Тихонько вошли мы в хижину и остановились у дверей. Старик, увидев нас, приподнялся и облокотился на руку.

– Кто эти маленькие люди? Я плохо вижу, – простонал он.

– Это мои друзья, дети авалинских рыбаков. Они пришли пожелать тебе скорее выздороветь.

Гамалиель громко воскликнул:

– Проживи сто тридцать лет и повидай весь свет!

– После такого пожелания, конечно, я поправлюсь и еще объеду самые далекие страны.