И позвал.
Еще через час или минут через сорок мужской голос из трубки спросил:
– С кем я имею честь?
– С его сыном!
– Отлично! Тогда вы не можете не понять. Моей супруге будут вырезать желчный пузырь. Обещали, что вырежет ваш отец. Именно поэтому я и положил ее в эту больницу. Хотя у меня были другие возможности! Мне обещали, что ваш отец… И вдруг такая неприятная неожиданность! Как же так? Надо поднять его на ноги! Может быть, нужны особенные лекарства? Какие-нибудь дефицитные! Я бы мог… Одним словом, я хотел бы его дождаться. Это не театр: здесь дублеры меня не устраивают!..
– Скажите все это его жене. Вот так, как вы говорили мне… Слово в слово! Может быть, она сумеет помочь.
Я опять позвал маму.
И в другие дни я говорил всем, кто интересовался папиным самочувствием:
– Сейчас ничего определенного сказать не могу. Вы позвоните вечером. Как раз его жена будет дома! Она вам все объяснит…
Вернувшись с работы, мама усаживалась в коридоре возле столика с телефоном и беспрерывно разговаривала с теми, кого я днем просил позвонить.
Иногда я говорил бабушке:
– Может быть, ты ей поможешь?
И она «подменяла» маму у столика в коридоре.
Больные, врачи, медсестры, которые звонили папе, каждый раз спрашивали:
– А какая температура?
К сожалению, температура у папы была невысокая. А мне хотелось, чтобы все продолжали волноваться о его здоровье!
Однажды я сказал:
– Температура? Не знаю… Разбил градусник. Но лоб очень горячий. И вообще мечется!
Так я в тот день стал отвечать всем. Я говорил шепотом в коридоре, чтобы папа не слышал.
Мой шепот на всех очень действовал. Мне отвечали тоже чуть слышно:
– Все еще плохо?
– Да… Позвоните попозже, когда будет его жена!
Вечером нам принесли целых три градусника.
– Хочется, чтобы у него была нормальная температура, – сказала та самая женщина, сыну которой папа должен был что-то вырезать. И протянула мне градусник. – Он все еще мечется?..
– Нет, уже лучше, – сказал я. – Гораздо лучше. Не волнуйтесь, пожалуйста…
– Поставьте ему этот градусник, – попросила она. Будто от градусника что-то зависело.
– По-моему, есть заметное улучшение, – вновь успокоил я женщину.
Она вынула платок, опустила голову и ушла…
– Неужели вы думаете, – сказал я маме и бабушке, – что, если бы этот ваш виолончелист заболел гриппом, ему бы столько звонили? И купили бы столько градусников?..
– Ну, что ты!.. Разве можно сравнить? – воскликнула бабушка. – Тут же речь идет о человеческих жизнях!
– Да, он нужен людям! – сказал я.
– Безусловно! – воскликнула мама.
Не заболей папа вирусным гриппом, она бы ни за что этого не вскрикнула. То есть она, может, произнесла бы то же самое слово, но не так твердо, не так уверенно.
Во всех газетах пишут, что с вирусным гриппом надо беспощадно бороться. А я думал об этих вирусах с нежностью и даже с любовью… Что поделаешь? Если они мне так помогли!
В тот день я твердо решил, что, если меня и дальше будут дома недооценивать, я тоже тяжело заболею. Хорошо было бы умереть… на время, чтобы все поняли, кого они потеряли! Но так как это, к сожалению, невозможно, я обязательно заболею! И весь наш класс будет звонить. Уж я постараюсь! Тогда все сразу поймут…
6. Егоров
– Ты знаешь, я почти физически ощущаю страдания своих пациентов, – сказал мне однажды папа. Сказал тихо, чтобы мама и бабушка не услышали. Он даже тихо стесняется говорить им такие слова, потому что они кажутся ему слишком громкими. А может быть, он просто не хочет, чтобы мама знала, как часто он «физически» ощущает страдания.
А мне папа рассказывает обо всем! Даже о том, что всю жизнь, начиная с четвертого класса, он любит одну только маму.
– Некоторые приятели удивляются этому, – сказал как-то папа.
– Пусть удивляются! – воскликнул я. – Несчастные! Просто они никогда не встречали таких женщин, как мама…
Одним словом, от меня у папы не бывает секретов.
Мне кажется, что, если когда-нибудь мне будут делать тяжелую операцию, я перенесу ее очень легко. Потому что обо всех тяжелых операциях, которые приходится делать папе, он мне подробно рассказывает, и я к ним как-то уже привык.
Ведь надо же ему с кем-то делиться! Женщин он не хочет расстраивать. А мужчина, кроме него, в доме только один. Это я!
Всех тяжелых больных я знаю по имени-отчеству. И родственников их знаю, потому что они без конца звонят нам по телефону. Папа им сообщает: «Сегодня мы вашего мужа начали поворачивать!», «Ваш сын научился ходить! Да, опять… И уже дошел до окна! Поздравляю!..»
– Можно подумать, что у вас в больнице нет справочного бюро, – сказала бабушка.
– Близкие люди иногда переносят операцию трудней, чем сами больные, – ответил папа. – Ведь им не дают наркоза! Вот я и стараюсь хотя бы по телефону производить «обезболивание».
Папе всегда известно, где и кем работают его пациенты, о чем мечтают и сколько у них детей.
– Нельзя вторгаться в чужую жизнь, не зная ее! – говорит он. – Особенно так решительно, как делаем это мы, хирурги…
Папа всегда очень боится разволновать маму и бабушку. Поэтому, когда по утрам он весело и громко поет, я знаю, что на душе у него очень грустно. Или, вернее сказать, тревожно. Тогда я тихонько затаскиваю папу на кухню и спрашиваю:
– Что, сегодня тяжелая операция? Ты волнуешься?
