Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей

© Ахматова А.А., наследники, 2021

© Гумилев Н.С., наследники, 2021

© Докашева Е.С., 2021

Предисловие

Перед Вами книга литературных портретов известных пар Серебряного века. Марина Цветаева и Сергей Эфрон, Александр Блок и Любовь Менделеева, Анна Ахматова и Николай Гумилев, Андрей Белый и Ася Тургенева, Максимилиан Волошин и Маргарита Сабашникова, Вячеслав Иванов и Лидия Зиновьева-Аннибал, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский, Сергей Есенин и Айседора Дункан.

Они не только вписали свои имена в историю русской культуры, но и показали – как любовь раскрывает творчество и ведет к новым свершениям и открытиям. Трагизм жизни обусловлен конкретными обстоятельствами, но творчество и любовь позволяют выйти за пределы земного существования и воплотиться в вечности.

Каждая любовь неповторима. Мы вглядываемся в судьбы знакомых нам поэтов и художников, пытаясь разгадать магию творческого дара и его непосредственную связь с небесными координатами.

Герои этой книги – люди разные, но всех их объединяет служение Слову и культуре и понимание, что по-настоящему творцы ответственны только перед своим даром, который дан им свыше.

Так, по одной из версий, причина самоубийства Цветаевой в том, что она поняла: родник иссяк и стихам больше не течь. В этом есть некий символ и безусловная правда.

И еще – мы можем удивляться – насколько тесно тогда были переплетены знакомства, влюбленности, судьбы. Они перетекали свободно, без границ, и любовь порой как облако накрывала тех, кто был рядом. Андрей Белый и Любовь Менделеева, Маргарита Сабашникова и Вячеслав Иванов… Отношения напоминали античную трагедию, потому что все было серьезно, на грани жизни и смерти. Ведь в ту эпоху еще и стрелялись и были дуэли… Вспомним хотя бы Волошина и Гумилева.

В пору влюбленности в творчестве поэтов мы видим поразительный взлет, да и страдания обогащали лирику шедеврами. Эпоха Серебряного века была полна поисков новой религиозности и выхода за пределы косного существования. Этим объясняется ренессанс русской религиозной философии. А также популярность в России идей теософии и антропософии, которую разрабатывал Рудольф Штейнер… Две дамы Серебряного века – прекрасные Ася Тургенева и Маргарита Сабашникова – связали свою жизнь с учением Штейнера и внесли свой вклад в строительство Гётенаума.

Некоторые герои после двух революций – Февральской и Октябрьской – оказались разлученными – по ту сторону границы. Кто-то остался в России, кто-то связал свою жизнь с зарубежьем. Но память… память сохранялась. Часто велась переписка… Очерк Цветаевой «Живое о живом», посвященный Волошину, и воспоминания Маргариты Сабашниковой «Зеленая змея», да и великолепная трилогия Андрея Белого – зримое свидетельство ушедшей эпохи… Каждый из них хранил память о другом.

В книге цитируются письма, воспоминания, дневники, стихотворения героев этого сборника – лучшие свидетельства о их жизни и творчестве.

«Да, в Вечности – жена, не на бумаге»

Марина Цветаева и Сергей Эфрон

«Мы никогда не расстаемся. Наша встреча – чудо. Пишу Вам все это, чтобы Вы не думали о нем, как о чужом. Он – мой самый родной на всю жизнь. Я никогда бы не могла любить кого-нибудь другого, у меня слишком много тоски и протеста. Только при нем я могу жить так, как живу – совершенно свободная.

Никто – почти никто! – из моих друзей не понимает моего выбора. Выбора! Господи, точно я выбирала!» – так о своем муже С. Эфроне писала М.Цветаева В.В. Розанову.

В своем послании Марине (будучи разлучен с ней), написанном после нескольких лет неизвестности, когда родные не знали – жив он или умер, Сергей Эфрон удивительным образом вторит жене, умножая ее слова своей любовью и преклонением:

«Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни, живите! Я ничего не буду от Вас требовать – мне ничего и не нужно, кроме того, чтобы Вы были живы. Остальное – я это твердо знаю – будет. Об этом и говорить не нужно, п<отому> ч<то> я знаю – всё, что чувствую я не можете не чувствовать Вы.

Наша встреча с Вами была величайшим чудом, и еще большим чудом будет наша встреча грядущая. Когда я о ней думаю – сердце замирает страшно – ведь большей радости и быть не может, чем та, что нас ждет. Но я суеверен – не буду говорить об этом. Все годы нашей разлуки – каждый день, каждый час – Вы были со мной, во мне. Но и это Вы, конечно, должны знать».

Так они отзывались друг о друге и на таких высоких струнах души основывался их союз, начавшийся в годы далекой юности в Коктебеле.

Размышляя о жизни Марины и Сергея, понимаешь, что сходство судеб предопределило их встречу. Мать Марины умерла от туберкулеза, когда ей было 13 лет, Сергей остался без матери в 16 (Елизавета Дурново повесилась из-за самоубийства любимого сына Константина). Они ощущали внутреннее сиротство и неприкаянность, что тоже притягивало их друг к другу.

Ранние стихи Марины проникнуты жаждой любви как чуда – чуда, где высокие отношения и рыцарские чувства.

В этом стихотворении, посвященном сестре Асе, очень явно желание Марины самой встретить рыцаря, «готового на все»…

Слово «рыцарь» еще долго будет в ее поэтическом арсенале, тревожа далекой мечтой.

В пору взросления Марине хочется любви, она предчувствует ее, ждет, испытывает потребность в другом человеке, в его сочувствии и участии, ласке и нежности. Но все же книжный мир еще сильнее, чем реальный, или по крайней мере его полноправный соперник. Марина как будто бы находится в странном заколдованном круге, из которого пока выйти – не может. Нужно, чтобы явился тот, кто расколдует…

Вот, что она пишет в письме к Петру Юркевичу, другу ее 15-ти лет (как назовет его в дарственной надписи на книге «Волшебный фонарь»). Брат гимназической подруги Сони Юркевич, он был на три года старше Марины.

М.И. Цветаева – П. Юркевичу

<Не ранее второй половины сентября 1908 г., Москва>

Знаете, Понтик, я никак не могу решить, Вас ли я любила или свое желание полюбить? «Жить скверно и холодно, согревает и светит любовь». Так говорят люди. Я хотела попробовать, способна ли я любить или нет. Но все встречные были такие противные, мелочные, дрянные, что, увидев Вас, мне показалось: «Да, такого можно любить!» И мало того – я почувствовала, что люблю Вас.

Все дни, когда от Вас не было писем, и эти последние, московские дни мне было отчаянно-грустно. А теперь я несколько дней совершенно о Вас не вспоминала. А герцога Рейхштадтского, к<оторо>го я люблю больше всех и всего на свете, я не только не забываю ни на минуту, но даже часто чувствую желание умереть, чтобы встретиться с ним. Его ранняя смерть, фатальный ореол, к<отор>ым окружена его судьба, наконец то, что он никогда не вернется, всё это заставляет меня преклоняться перед ним, любить его без меры так, как я не способна любить никого из живых. Да, это всё странно.

К Вам я чувствую нежность, желание к Вам приласкаться, погладить Вас по шерстке, глядеть в Ваше славное лицо. Это любовь? Я сама не знаю. Я бы теперь сказала – это жажда ласки, участия, жажда самой приласкать. Но сравниваю я свое чувство к Наполеону II с своей любовью к Вам и удивляюсь огромной их разнице.

М<ожет> б<ыть> так любить, как люблю я Наполеона II, нельзя живых. Не знаю.

Чувствую только, что умерла бы за встречу с ним с восторгом, а за встречу с Вами – нет. <…>

Так рождается представление, что возвышенные чувства – это мечта, далекая и неисполнимая. Марине не хочется ошибиться и принять дружеское участие за большое чувство. Уже тогда она не соглашается на компромисс. Ей нужно все или ничего.

А эти стихи обращены к Чародею, Эллису, Льву Кобылинскому – другу, в котором тоже страшно «ошибиться»…

Марина расшибается о людей, о саму себя, ее первые стихи наивны и полны очарования еще детского мира – с его волшебством, смехом и грустью. Но вскоре она вступает в область чудесного, чего так долго ждала. И первым предвестником новых чудес стал Максимилиан Волошин, который пришел в восторг от Марининых стихов «Вечернего альбома» и явился лично к автору выразить свое почтение. Так завязалась дружба, вобравшая в себя затем: революции, крах старого мира, отчаяние, разлуку, голод и неприкаянность, но также и Коктебель, щедрые знакомства и встречи, море, веселье, поэтические споры, влюбленности, вдохновение места, дарившее стихи…

Волошин приглашает Цветаеву в Коктебель, приглашение – принимается. Марина еще не знает, что ждет ее там!

М.И. Цветаева – М.А. Волошину

Гурзуф, 6-е апреля 1911 г.

Многоуважаемый Максимилиан Александрович,

Я смотрю на море, – издалека и вблизи, опускаю в него руки, но все оно не мое, я не его. Раствориться и слиться нельзя. Сделаться волной? Но буду ли я любить его тогда?

Оставаться человеком (или «получеловеком», все равно!) – вечно тосковать, вечно стоять на рубеже.

Должно, должно же существовать более тесное ineinander[1]. Но я его не знаю! <…>

«Сделаться волной»… «Я – бренная пена морская»… Есть ли более глубокий символизм – что та, чье имя «пена морская» встретит своего суженого на море, эта стихия подарит главную любовь ее жизни. Буквально накануне встречи с Сергеем Эфроном Марина исповедуется Волошину, еще не зная, что завтра книжный мир рухнет, уступив место другому, более яркому и живому, о котором она до сих пор не ведала…

М.И. Цветаева – М.А. Волошину

Гурзуф, 18-го апреля 1911 г.

<…> «Я мысленно всё пережила, всё взяла. Мое воображение всегда бежит вперед. Я раскрываю еще нераспустившиеся цветы, я грубо касаюсь самого нежного и делаю это невольно, не могу не делать! Значит я не могу быть счастливой? Искусственно «забываться» я не хочу. У меня отвращение к таким экспериментам. Естественно – не могу из-за слишком острого взгляда вперед или назад.

Остается ощущение полного одиночества, к<оторо>му нет лечения. Тело другого человека – стена, она мешает видеть его душу. О, к<а>к я ненавижу эту стену!

И рая я не хочу, где всё блаженно и воздушно, – я т<а>к люблю лица, жесты, быт! И жизни я не хочу, где всё так ясно, просто и грубо-грубо! Мои глаза и руки к<а>к бы невольно срывают покровы – такие блестящие! – со всего.

<…> Должно быть что-то иное, какая-то воплощенная мечта или жизнь, сделавшаяся мечтою. Но если это и существует, то не здесь, не на земле!..

И вот – роковая встреча в Коктебеле. Роковая – от слова – Рок, Судьба. 5 мая 1911 года Марина познакомилась с 17-летним Сергеем Эфроном. Она сказала себе, что выйдет замуж за того, кто угадает, какой её любимый камень. В первый же день знакомства Сергей Эфрон нашел на пляже сердоликовую бусину и подарил Марине. Это и был ее любимый камень.

Позже Марина Цветаева признается матери Волошина Елене Оттобальдовне: «Коктебель 1911 г. – счастливейший год моей жизни, никаким российским заревам не затмить этого сияния».

Марина начинает выдумывать себе романтического героя на свой лад. Общеизвестно ее мифотворчество, ее всматривание, вчувствование в других людей, стремление видеть в них что-то свое… «Бабушкин внучек» благодаря Марининому воображению превращается в цыгана…

Дальше – больше. Теперь Сергей Эфрон – авантюрист, контрабандист, готовый к самым рискованным приключениям.

С момента встречи Марина и Сергей уже не расстаются. Они становятся одним целым, семьей… Вместе они покидают Коктебель, с тем чтобы уже навсегда соединить свои жизни…

М.И. Цветаева – Е.Я. и В.Я. Эфрон

9/VII <19>11 г.

Вера и Лиля!

Сейчас мы в Мелитополе. Взяли кипятку и будем есть всё то, что вы нам приготовили. Привет.

Милая Лиля и милая Вера, здесь, т. е. в вагоне, пахнет а́мфорой, но мы не унываем. Всего лучшего.

МЦ

При этом даже письма начинают писать вместе. Первые три строки – написаны рукой Сергея Эфрона, две последние – Цветаевой.

М.И. Цветаева – Е.Я. и В.Я. Эфрон

Самара, 15 июля 1911 г.

Дорогая Лиленька,

Вот мы и в Самаре. Уезжая из Москвы, я забыла длинное письмо к Вам. Если Андрей перешлет, Вы его получите. Сережа здоров и ужасно хорош. Привет всем. Целую Вас и Веру.

МЦ

Милая Лилюк и Вера! Как у вас сейчас в Кокте<беле>. Я страшно счастлив. Целую.

М.И. Цветаева – М.А. Волошину

Самара, 15-го июля 1911 г.

Милый Макс,

Эта открытка напоминает мне тебя и Theophile Gautier. Желаю тебе чувствовать себя т<а>к же хорошо, к<а>к я.

МЦ

<Рукой С. Эфрона:>

Милый Макс! Мы с Мариной часто вспоминаем твой Коктебель.

Целую, Сережа.

Кланяйся от нас Елене Оттобальдовне. Мы ей скоро напишем.

Марина постепенно начинает понимать, что ее любимый Сережа – это ребенок, о котором надо заботиться ввиду его слабого здоровья, опекать и оберегать…

М.И. Цветаева – Е.Я. Эфрон

<Июль 1911 г. Усень-Ивановский завод>

Дорогая Лиленька,

За неимением шоколада посылаю Вам картинку.

Сереженька здоров, пьет две бутылки кумыса в день, ест яйца во всех видах, много сидит, но пока еще не потолстел. У нас настоящая русская осень. Здесь много берез и сосен, небольшое озеро, мельница, речка. Утром Сережа занимается геометрией, потом мы читаем с ним франц<узскую> книгу Daudet для гимназии, в 12 завтрак, после завтрака гуляем, читаем…

Не забывает Марина написать и Волошину с благодарностью за судьбоносную встречу.

М.И. Цветаева – М.А. Волошину

Усень-Ивановский завод

26-го июля 1911 г.

Дорогой Макс,

Если бы ты знал, к<а>к я хорошо к тебе отношусь!

Ты такой удивительно-милый, ласковый, осторожный, внимательный. Я так любовалась тобой на вечере в Старом Крыму, – твоим участием к Олимпиаде Никитичне – твоей вечной готовностью помогать людям.

Не принимай всё это за комплименты, – я вовсе не считаю тебя какой-н<и>б<удь> ходячей добродетелью из общества взаимопомощи, – ты просто Макс, чудный, сказочный Медведюшка. Я тебе страшно благодарна за Коктебель, – pays de rе́demption[2], к<а>к называет его Аделаида Казимировна, и вообще за всё, что ты мне дал <…>

Один из главных вопросов, который встал перед юными влюбленными: где жить. Раз они решили не разлучаться… В письме к Волошину Цветаева жалуется на сестер Сергея, которые привыкли опекать брата и понятное дело – с настороженностью относятся к ней, так стремительно вторгнувшейся в сложившийся семейный уклад Эфронов.

М.И.Цветаева – М.А. Волошину

22-го сент. / 5-го окт. 1911 г. Москва

<…> Лиля серьезно больна, долгое время ей запрещали даже сидеть. Теперь ей немного лучше, но нужно еще очень беречься. Из-за этого наш план с Сережей жить вдвоем расстроился. Придется жить втроем, с Лилей, м<ожет> б<ыть> даже вчетвером, с Верой, к<отор>ая, кстати, приезжает сегодня с Людвигом. Не знаю, что выйдет из этого совместного житья, ведь Лиля всё еще считает Сережу за маленького. Я сама очень смотрю за его здоровьем, но когда будут следить еще Лиля с Верой, согласись – дело становится сложнее. Я бы очень хотела, чтобы Лиля уехала в Париж. Только не пиши ей об этом.

Сережа пока живет у нас. Папа приезжает наверное дней через 5. Ждем все (С<ережа>, Б<орис>, Ася и я) грандиозной истории из-за не совсем осторожного поведения. Наша квартира в 6-ом этаже, на Сивцевом-Вражке, в только что отстроенном доме. Прекрасные большие комнаты с итальянскими окнами. Все четыре отдельные.

И это пишет Марина, для которой еще совсем недавно книги – были всем… Характерно для ее настроения того времени стихотворение, где она поет настоящий гимн своему суженому и любви, которая теперь одна – на двоих. И название у стихотворения очень многозначительное – «На радость». Стоит отметить, что всю жизнь они были на «Вы». Такой высокий строй души…

Очень точно подметила Марина это сочетание – боги и дети. Здесь просится явная аллюзия – «Будьте как дети». Но ведь перед ними и вправду открыт рай. Все дороги мира!

В своем рассказе «Волшебница» Сергей Эфрон о Марине-Маре, о том впечатлении, которое она произвела на детей, появившись перед ними. Это, конечно, образ Марины его глазами.

«– Мара, – сказал я тихо, – я знаю, кто ты.

– Кто?

Ее блестящие глаза пристально взглянули в мои.

– Ты – волшебница. Правда, Женя?

– Правда!

– Догадались? Как я рада! Я сразу увидела, что вы меня поймете. Как же вы это узнали?

– Ты знакома с мальчиком-месяцем?

– Ты так легко ходишь!

– У тебя такие глаза, такое сердечко!

– И такие волосы.

– Ты по ночам не спишь, ты ничего не ешь, у тебя…

– Ты такая чудная!

– Мальчики мои! Ты, Кира, – золото, ты, Женя, – бриллиант! вы оба – аметистовые сердечки, как у меня на шее!

– А другие знают, что ты волшебница?

– Никто не знает.

– Даже Лена?

– И она не знает, – только вы, мои золотые, серебряные мальчики. Недаром у вас аквамариновые глаза. Это такой драгоценный камень цвета морской воды.

– Ты любишь море?

– Вы любите стихи, да? Ну, слушайте:

Мара кончила. Имя морское, душа морская, – может быть, она русалка?

– Ты русалка, Мара?

– Я все – и волшебница, и русалка, и маленькая девочка, и старуха, и барабанщик, и амазонка, – все! Я всем могу быть, все люблю, всего хочу! Понимаете?

– Конечно, ты волшебница!»

Каждодневная жизнь требовала определенных усилий по ее обустройству. Нужно было налаживать совместный быт и бытие. И снова она пишет своему Максу, делясь планами и перспективами – тем, что уже сделано и что еще только предстоит.

«…завтра мы переезжаем на новую кв<артиру> – Сережа, Лиля, Вера и я.

У нас с Сережей комнаты vis á vis[3], – Сережина темно-зеленая, моя малиновая. У меня в комнате будут: большой книжный шкаф с львиными мордами из папиного кабинета, диван, письменный стол, полка с книгами и… и лиловый граммофон с деревянной (в чем моя гордость!) трубою. У Сережи – мягкая серая мебель и еще разные вещи. Лиля и Вера устроятся, к<а>к хотят. Вид из наших окон чудный – вся Москва. Особенно вечером, когда вместо домов одни огни».

Конец октября 1911 года – хлопоты по обустройству нового жилья. Марина постепенно приходит к мысли, которая определит все ее мироощущение в последующие годы. Эта мысль о том, что отныне – семья на ней. И многое придется делать самой, не обращаясь к Сереже, с его хрупким здоровьем и беспомощностью.

М.И. Цветаева – М.А. Волошину

Москва, 28-го октября 1911 г.

Дорогой Макс,

У меня большое окно с видом на Кремль. Вечером я ложусь на подоконник и смотрю на огни домов и темные силуэты башен. Наша квартира начала жить. Моя комната темная, тяжелая, нелепая и милая. Большой книжный шкаф, большой письменный стол, большой диван – все увесистое и громоздкое. На полу глобус и никогда не покидающие меня сундук и саквояжи. Я не очень верю в свое долгое пребывание здесь, очень хочется путешествовать! Со многим, что мне раньше казалось слишком трудным, невозможным для меня, я справилась и со многим еще буду справляться! Мне надо быть очень сильной и верить в себя, иначе совсем невозможно жить!

Странно, Макс, почувствовать себя внезапно совсем самостоятельной. Для меня это сюрприз, – мне всегда казалось, что кто-то другой будет устраивать мою жизнь. Теперь же я во всем буду поступать, к<а>к в печатании сборника. Пойду и сделаю. Ты меня одобряешь?

Потом я еще думала, что глупо быть счастливой, даже неприлично! Глупо и неприлично т<а>к думать, – вот мое сегодня <…>

Марина собирается венчаться с Сергеем. Ее отец отнесся к предстоящему венчанию как к сумасбродству подросшей дочери. Ни у него, ни у других родственников не мог вызвать восторга тот факт, что жених и невеста слишком юны и к тому же не окончили гимназии. В письме к своему неизменному адресату Волошину (которого она приглашала на свадьбу и видела в качестве шафера) Цветаева жаловалась:

«На свадьбе будут все папины родственники, самые странные. Необходим целый полк наших личных друзей, чтобы не чувствовать себя нелепо от пожеланий всех этих почтенных старших, к<отор>ые, потихоньку и вслух негодуя на нас за неоконченные нами гимназии и сумму наших лет – 37, непременно отравят нам и январь, и 1912 год.

Макс, ты должен приехать!».

Беседа же с отцом, которого она боялась, закончилась, по словам Цветаевой, «Разговором в духе всех веков!».

«Разговор с папой кончился мирно, несмотря на очень бурное начало. Бурное – с его стороны, я вела себя очень хорошо и спокойно. – «Я знаю, что (Вам) в наше время принято никого не слушаться»… (В наше время! Бедный папа!)… «Ты даже со мной не посоветовалась. Пришла и – „выхожу замуж“!»

– «Но, папа, к<а>к же я могла с тобой советоваться? Ты бы непременно стал мне отсоветовать».

Он сначала: «На свадьбе твоей я, конечно, не буду. Нет, нет, нет».

А после: «Ну, а когда же вы думаете венчаться?»

В связи с предстоящим замужеством Цветаева в конце 1911 года покинула свой дом в Трехпрудном переулке. На одном из стихотворений Цветаевой, написанном в ту пору и посвященном мужу, стоит остановиться. В нем она как бы задает образ будущей семейной жизни и просит мужа не требовать от нее разумности.

С момента семейной жизни начинается один из самых счастливых и благополучных периодов в судьбе Марины Цветаевой. Она молода, красива, у нее любимый муж, и ее охватывает желание поехать за границу… Скучной обывательской жизни она предпочитает во всем – романтику и высокий лад души.

М.И. Цветаева – М.А. Волошину

Петербург, 10-го января 1912 г.

Милый Макс,

Сейчас я у Сережиных родственников в П<етер>бурге. Я не могу любить чужого, вернее, чуждого. Я ужасно нетерпима.

Нютя – очень добрая, но ужасно много говорит о культуре и наслаждении быть студентом для Сережи.

Наслаждаться – университетом, когда есть Италия, Испания, море, весна, золотые поля…

Ее интересует общество адвокатов, людей одной профессии. Я не понимаю этого очарования! И не принимаю!

Мир очень велик, жизнь безумно коротка, зачем приучаться к чуждому, к чему попытки полюбить его?

О, я знаю, что никогда не научусь любить что бы то ни было, просто потому, что слишком многое люблю непосредственно!

Уютная квартира, муж-адвокат, жена – жена адвоката, интересующаяся «новинками литературы»…

О, к<а>к это скучно, скучно!

Дело с венчанием затягивается, – Нютя с мужем выдумывают все новые и новые комбинации экзаменов для Сережи. Они совсем его замучили. Я крепко держусь за наше заграничное путешествие.

– «Это решено».

Волшебная фраза!

За к<отор>ой обыкновенно следуют многозначительные замечания, вроде: «Да, м<ожет> б<ыть> на это у Вас есть какие-н<и>б<удь> особенные причины?»