Юра

Это началось в тот год, когда уменьшились цветы. Повсеместно произошла стремительная перемена. С поздней весны всё новые цветы, появляющиеся согласно своему цветочному календарю, оказывались меньше, чем ждали. Куцые ромашки, крохотные васильки, маленькие шарики роз и шиповника. Растения стали давать мало нектара, почти не пахли, их цветы не имели того насыщенного колора, что заставляет сорвать, купить, дарить. Цветущие растения перестали нуждаться в насекомых для опыления. Случилась некая перестройка, метаморфоза или мутация. Всё цветущее научилось опылять себя без роя жужжащих. Бутоны только появившись – отмирали. Распускались не полностью. Пахли просто травой. Ни пчела, ни бабочка не могли насытиться сухой пылью на пестиках-тычинках. Цветы редуцировались и клонясь к земле засыхали. Всего одна весна, одно лето положили конец привычному. Вечные паразиты одуванчики и вовсе не расцвели. Не летели над лодыжками пешеходов белые зонтики, не красили носы собакам жёлтые цветки, дети не пачкали руки белёсым неотмывающимся соком сорванных растений. И сока в природе стало меньше. Всюду взгляд видел траву, побеги, деревья, но не тюльпаны. Розы, покрытые колючками, без крупных своих цветов стали походить на терновые кусты. Крылатые насекомые валялись серой шелухой под ногами. Дворники мели их в кучи и поджигали как листья осенью. Стали находить мёртвых птиц, дроздов и скворцов. Постоянно приходилось наступать на скрюченных мёртвых лягушек. Часть птиц улетела на юг в июле и больше не вернулась. Люди пытались спасти птиц, кормить их семенами подсолнуха, но оказалось, что очень многие птицы его не едят. А к летнему солнцестоянию подсолнух так подорожал, что халва и всякая энергетическая шоколадная чепуха начала быть дорогим лакомством. На асфальте дети не рисовали больше цветов, пчёл и птиц. Новое поколение карапузов не имело перед собой примера, модели, с чего переносить мелками на плитку. Их каракули повторяли дома, машины, солнце, что угодно, кроме цветов. В последнюю очередь я заметил отсутствие паутины и почти полную тишину по утрам. Цветы всех подвели. В том году они проснулись маленькими, бледными и неароматными. Некрасивыми и невкусными, уродливыми карликами. Уменьшенные цветы запустили целую волну перемен и смертей в природе.

Это было в том городе, где вполне мог бы творить Шинкарёв. Огромные кубы зданий с маленькими одинаковыми окнами здесь могли скрывать что угодно. По внешнему виду серого-кирпичного куба нельзя было предсказать, детский сад ли, завод ли, цирк ли внутри. Вилками торчали из слежавшегося прошлогоднего снега палки деревьев. Именно палки, стволы, лишённые дополнительного фрактала средних и малых веток. Тени таких деревьев всегда показывали на земле урок геометрии, вечную зебру чёрных на сером полосок. Вода рек того города напоминала лужу. Она стояла недвижимо и ничего не отражала, так как цвет неба полностью вторил цвету воду. Улицы перетекали в мосты и были значительно живее реки. Там кувыркались чёрные знаки вопроса – фигуры пешеходов, рывками танцевали коробки грузовиков, кружился розенбаумовский бостон опавших пакетов. На воде жизни не было. Ни лодок, ни плывущего мусора, ни тени ограды, ничего демонстрирующего энергию потока, показывающего, что река, в общем, та же дорога. Реками в том месте не пользовались. Вода под мостами нужна была для поглощения избытка мыслительной энергии индивидов в пальто и платках. Она была очистительным фильтром, что неслышно сорбирует лишнее из воздуха и головы. Река принимала канализацию, обрывки писем, отрепетированные и несказанные признания, плевки злобы и слёзы счастья. Река смешивала всё это по ночам, чуть ускоряя под гнётом луны и выводила шлаки в далёкое море, что граничило с иными городами. Шинкарёв нашёл бы здесь облупившиеся классические статуи в парке, бровку мусора у дороги, терракотовую котельную с трубой-ракетой и написав это, остался бы висеть в краеведческом музее. Тот город и художник не встретились. Пейзажи шинкарёвские здесь называли просто «вид из окна» или «обычная погода». Никому в голову не приходило, что серый день и двухэтажный проулок нарисованные натурально криво и без деталей для кого-то являются темой творчества. Деталей же в переулках было довольно.

Во 2-м Огнеупорном переулке, к примеру, стоял Голубой дом. Типовой деревянный трёхэтажный барак, отделанный снаружи толстым слоем известки, выкрашенной в голубой цвет. Не везде штукатурка была на месте, не везде рамы содержали стекла, а крыша шифер, но всё же дом выделялся своей самобытностью в серой шеренге других мокрых стен переулка. Дом даже стоял иначе. На метр ближе к дороге, отбирая у тротуара место, отчего с одной стороны его было видно с обоих концов улицы, с другой, его первый этаж был вечно забрызган грязью от проезжающих бортовых грузовиков. На счёт того отчего дом был голубым, а соседние имели цвет неопределённый или просто некрашенный цвет штукатурки, ходили разные городские легенды. Все они были глупыми и скучными. Жители дома никак не участвовали в развитии легенд и преданий, им было наплевать какого цвета дом. Дом строили кооперативом при другой власти. Его проект и цвет, скорее всего, были выбраны спонтанно, как самые дешёвые или доступные. Обитали в Голубом доме – бывшие заключённые – сухие махорковые мужички с толстыми венами на шеях, прачки из соседней фабрики-прачечной и две просто бедных без причины семьи. Квартиранты жили недружно, ругались и портили друг другу двери. Не было ни одной полной семьи в Голубом доме и ни одного рукастого мужика, что мог бы поправить крыльцо или вставить стекло на общей лестнице. Брошенные мужьями прачки били своих детей и слушали Моцарта по радио. Бывшие заключённые пили водку и сносили в свои комнаты различное краденное барахло, что потом пытались продать. На первом этаже между тёмной лестницей подъезда и комнатой особенно часто пьющего и выпадающего из окон по этому случаю бывшего сидельца, жила семья Ильичёвых. Пребывали они в количестве трёх особей: дед, мать и Юра-школьник. Дед был без одной ноги до колена, которую потерял, подорвавшись на мине в войну. Нигде не работал, выходил редко, в основном сидел и смотрел в окно отворачиваясь от грязи грузовиков. Пенсию ему носили совсем маленькую и отчего-то не носили деньги ни за его ранение, ни за ветеранский статус. Будто не был он вовсе на войне. Мать, его дочь, за него на это бранилась и отказывалась готовить пищу. Дед особенно не возмущался, просто тихо каждый раз объяснял ей. Что он ветеран войны, которой ещё не было. Его забрали в будущее и там, на настоящей большой войне, ему оторвало ногу. Как бы подтверждая его истории, одновременно внося ещё большую путаницу, к деду каждую зиму приезжали однополчане. В такой день дом был полон еды и подарков. Мутные мужички о чём-то беседовали с дедом и негромко выпивали за стеной. Они оставляли горы бутылок, что мать потом сдавала за деньги, также и вещи, припасы. Привозили пальто деду, Юрке ботинки, матери платок или отрез ткани. За это мать прощала деду тунеядство временно, но с ходом года её недовольство вновь копилось. Более всего её возмущало, что к деду не приходили сослуживцы в мае, не ходили пионеры из школы, соцобеспечение и прочие службы, приглядывающие за ветеранами Майской войны. Что в доме у них нет никакой символики Майской победы, ни одной льготы или пособия. Май дед ненавидел. В дни празднования Майской победы, ни гвоздика, ни ленточка, ни флажок не появлялись в квартире Ильичёвых. И хотя война была всего одна, все знали о ней, проходили в школе, дед служил на какой-то другой. Словно он всё придумал и на самом деле сидел в тюрьме, как большинство соседей Ильичёвых.

Мать работала уборщицей, в разных местах. В зависимости от места, где она трудилась, она обеспечивала небогатый дом каким-то особенным образом. Уборщицей в школе она приносила домой забытые детские вещи, перешивала их для Юры. Уборщицей в аптеке обеспечивала деда лекарствами недавно просроченными. Когда работала уборщицей в заводской столовой, носила кислое молоко и затвердевший хлеб. Когда Юра перешёл в среднюю школу, его мама устроилась служить уборщицей в проектное бюро откуда приносила бумагу для письма и редко карандаши и авторучки. Мать не любила ни дом, ни деда, ни Юру, но она ежедневно делала всё что полагается матери и дочери. Сухо, по минимальному объёму, но делала.

Юра был спокойным и тихим мальчиком. Отца своего он не знал, уважал деда и любил маму. Друзей почти не было. Дома своего стеснялся. Старался меньше распространяться в школе, где живёт. Ребята говорили, что в Голубом доме живут «голубые». Так в городе называли мужиков, которые спали с мужиками. Это считалось очень позорно. Никто не видел голубых мужиков, не имел таких знакомых, не знал, как именно мужики спят с мужиками, но. Позор цвета распространялся на всех жителей дома во 2-м Огнеупорном переулке. Голубым называли и Юру дети в школе, и деда, проходящие мимо грузчики. Деду было всё равно, а Юра сильно конфузился и обижался. Дети – злые существа – они всегда находят кого обидеть. Со временем Юра увидел, что он может для всех голубой, но другой мальчик – засранец, третий – идиот и далее до самого каждого и всякого. К пятому классу Юра перестал обращать внимание на прозвище, тем более Голубой дом окончательно облез до серой подложки и только под самой крышей сохранилась полоска небесного цвета. Красить его снова никто не собирался, как и остальные дома переулка, школу, борта грузовиков или котельную. Вещи здесь имели один первозданный облик, который смертные люди не меняли до полного разложения.

Школьник Ильичёв не был отличником и успевал только по математике. Предмет этот казался ему совсем простым, нужно было только совершать действия с цифрами, ничего не читать и не учить наизусть. Можно было делать это в уме и не записывать, учителю сообщать лишь ответ. Позднее неплохо ему давалась физика и химия, но по математике он определённо был лучшим учеником в своей параллели. Почти все остальные предметы, особенно русский, литература, география, история, не давались Юре. Он не мог читать книги страница за страницей, не понимал зачем объяснять на уроке характер героев повестей, не мог выучить стихотворение. Каждый год его неуспехи были причиной собрания учителей чтобы оставить Юру на второй год, на повторное обучение. Однако здесь на стороне мальчика оказывались два важных обстоятельства. Первое – именно математичка была завучем школы и принимала решение об отчислении или «втором годе». А математичка считала Юру талантом. Он не готовясь мог решить любое задание у доски. Решал задания из учебников старших классов. Он не видел разницы в сложности заданий, все цифры были для него одинаково понятны. Латинские буквы в математике он не понимал, но переназывал их по-своему, вроде «крест» и «вилка», вместо икс и игрек, и так справлялся. Второй козырь также включала математичка. Когда все остальные учителя начинали объяснять, что Ильичёва нельзя перевести в следующий класс, завуч приглашала Юру в кабинет ко всем собравшимся и начинала такую беседу.

– Юра, скажи, пожалуйста, почему ты ничего не читаешь по программе литературы?

– У меня дома нет никаких книг, Вера Николаевна, – смущённый рослый мальчик стоял в центре учительской, – дед их порвал на папиросы, а новые мама не покупает.

– Юра, а почему ты не ходишь после уроков в школьную библиотеку? Там есть все необходимые книги.

– После школы мне нужно бежать к тётке обедать. Она не любит, когда я опаздываю. Я бегу до Центральной очень быстро, обедаю и потом уже возвращаюсь домой.

– А почему ты дома не обедаешь? – встревала какая-нибудь новенькая учительница.

– Дома мне дают только ужин. Завтракаю я в школе как малоимущий. Тётя Лена-буфетчица, раньше работала с моей мамой на фабрике, она мне даёт всегда двойную порцию и полдник в двенадцать. Обедаю я у тётки. Ужинаю с дедом-ветераном. Он мне своё отдаёт.

– Про тётю Лену это мы проясним, Юра, – перебивала завуч, – скажи нам почему вечерами не получается заниматься дома?

– Потому что мы рано выключаем свет. К соседям ходят вечером собутыльники из тюрьмы и часто путают окна. Могут в наше постучать или разбить, если свет горит и никто дверь не открывает. Стекла дорогие, мать выключает свет.

– Ну, что ж, уважаемые учителя, – после откровения ученика математичка чувствует победу над всей учительской, – есть ещё вопросы к Ильичёву?

Вопросов от учителей не было. Каждый год Юру переводили в следующий класс с неизменными пятёрками по математике и тройками по всем остальным предметам.

Про питание своё мальчик не врал. Бежать на Центральную приходилось почти каждый день около получаса, километра три-четыре, в зависимости от времени года, от протоптанных дорожек, от силы ветра и глубины грязи. Тётка была бездетной и богатой, жила одна в двухкомнатной квартире и, главное, в центре, прямо с видом на серый широкий канал и мост. Если Юра опаздывал она воспитывала его отдавая еду своим трём кошкам, и он шёл домой голодным. С мамой Юры она не общалась и редко передавала какое-то простое сообщение, вроде «пусть будет здорова» или «передай ей поздравление с Днём рождения». Про деда тётка кажется и вовсе не знала. Бег до тётки кроме полного желудка принёс также в жизнь Юры пятёрку по физкультуре. Он так натренировался, что был лучшим в классе по бегу с препятствиями. Две пятёрки это в два раза больше, чем у него было до этого. Шансы закончить школу выросли.

День Юры часто заканчивался у кровати деда. Тот уже был пьяненький и учил внука жизни. Вещал, что может помочь во всём. Может абсолютно всё, так как знает жизнь, многое повидал ещё до рождения Юры. Говорил какую-то ерунду постоянно и много, и однажды Юра не выдержал и сказал:

– Дед, если ты так много можешь для меня сделать, сделай меня умным.

– Юрочка, внучок, я конечно могу тебя сделать умным, это просто. Но, мне поверь сейчас, тебе это не нужно. Если ты вдруг сейчас станешь умным, ты же жить не сможешь. Ты же оглядишься по сторонам и всё поймёшь, в какой мы жопе. Какие люди вокруг, какое это всё… Юра, не надо тебе быть умным. Не сейчас.

Мальчик молчал. Он подумал, как бы поскорее уйти из комнаты к себе. От деда пахло спиртом и мочой.

– Но, Юра, я могу тебя сделать сильным, – дед сказал это весьма уверенно.

– Я тебе сделаю сильным, вот что тебе нужно. Достань-ка мои костыли из-под кровати.

Юра нагнулся и вытащил самодельные костыли деда, которыми он мало пользовался. Две металлические трубы с прикрученными ручками.

– Смотри, внук, какой металл. Это тебе не ржавая перила в школе. Смотри, возьми в руку, какая лёгкая и тёплая, да? Это с войны.

Открути вот здесь ручку эту и вставь палку в коридоре в те дырки, где была раньше труба отопления к соседям. Будет тебе перекладина для подтягивания. Каждый раз когда будешь под ней проходить ты должен подтягиваться столько раз сколько сможешь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.