Лесной маг

© В. А. Гольдич, И. А. Оганесова, перевод, 2008

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство АЗБУКА®

Александре и Ядин, моим товарищам в трудные годы. Обещаю никогда не убегать.

Глава 1

Лесные сны

Лес полон благоухания. Оно исходит не от отдельного цветка или листа. Это не густой аромат темной рыхлой земли и не сочность фруктов, вызревших до приторной сладости. Запах, который я помню, соединяет в себе все это – солнечный свет, пробуждающий самую их суть, и легчайший ветерок, смешивающий их в единое целое. Она пахла именно так.

Мы лежали рядом в беседке. Над нами тихонько покачивались кроны деревьев, и в такт их движениям на наших телах танцевали солнечные лучи. Ползучие растения, свисающие с ветвей у нас над головами, зеленой стеной окружали лесное убежище. Моя нагая спина утопала в густом мху, а ее нежная рука служила мне подушкой. Лозы и лианы укрывали наше ложе за пологом листьев и крупных бледно-зеленых цветов. Чашелистики вытягивали вперед мясистые губы лепестков, тяжелых от пыльцы. Большие бабочки с оранжевыми в черных отметинах крылышками исследовали их. Одно из насекомых слетело с низко свисающего цветка, опустилось на плечо моей возлюбленной и принялось ползать по ее бархатной пятнистой коже. Я смотрел, как оно развернуло черный хоботок, чтобы попробовать на вкус капельки испарины лесной женщины, и позавидовал ему.

Я тонул в неописуемом покое и удовлетворении, превосходящем по силе страсть. Я лениво поднял руку, чтобы преградить дорогу бабочке, но она бесстрашно перебралась на мои пальцы. Тогда я поднял ее, превратив в изысканное украшение для густых спутанных волос моей возлюбленной. Почувствовав мое прикосновение, она открыла глаза, зеленые с легкой примесью карего. Она улыбнулась, и я привстал, опираясь на локоть, и поцеловал ее, а она прижалась ко мне пышной, поразительно мягкой грудью.

– Мне жаль, – тихо проговорил я, отстранившись после поцелуя. – Мне так жаль, что пришлось тебя убить.

Ее глаза были грустными, но по-прежнему любящими.

– Я знаю, – ответила она, и в ее голосе не прозвучало упрека. – Не переживай, мальчик-солдат. Все будет так, как должно. Теперь ты принадлежишь магии и будешь делать то, что ей потребуется.

– Но я убил тебя. Я любил тебя – и убил.

Она мягко улыбнулась:

– Такие, как мы, не умирают, подобно прочим.

– Значит, ты все еще жива? – спросил я, отодвинулся и, опустив глаза, посмотрел на ее живот.

Она солгала. Моя сабля оставила широкую рану, внутренности вывалились наружу и лежали между нами на мху. Они были розовыми с серым, извивались, точно жирные черви, и, теплые и скользкие, грудой лежали на моих голых ногах. Ее кровь перепачкала мои гениталии, я попытался закричать и не смог. Попытался отстраниться от нее, но мы словно срослись друг с другом.

– Невар!

Вздрогнув, я проснулся и сел на койке, беззвучно хватая воздух открытым ртом. Надо мной нависло высокое бледное привидение, и я сдавленно вскрикнул, прежде чем узнал Триста.

– Ты стонал во сне, – сказал мне Трист.

Я судорожно провел руками по бедрам, потом поднес ладони к глазам и в тусклом свете, падающем из окна, разглядел, что на них нет крови.

– Это всего лишь сон, – заверил меня Трист.

– Извини, – пристыженно пробормотал я. – Я разбудил тебя.

– Ты не единственный, кого мучают кошмары.

Тощий кадет сел в ногах моей постели. Когда-то он был стройным и проворным, сейчас же походил на скелет, а двигался как немощный старик. Он закашлялся и с трудом перевел дух.

– Знаешь, что снится мне? – спросил он, но не стал дожидаться ответа. – Мне снится, будто я умер от чумы спеков. Потому что я на самом деле умер. Я был среди тех, кто умер, а потом ожил. Но мне снится, что, вместо того чтобы оставить мое тело в лазарете, доктор Амикас позволил им вынести меня вместе с трупами. В этом сне меня бросили в глубокую яму и засыпали известью. Мне снится, что я прихожу в себя под телами, от которых несет мочой и блевотиной, а известь разъедает мою плоть. Я пытаюсь выбраться, но на меня падают все новые и новые трупы. Я рвусь наружу изо всех сил, продираюсь через гниющую плоть и кости и вдруг понимаю, что карабкаюсь на тело Нейта. Он умер и гниет, но он открывает глаза и спрашивает: «Почему я, Трист? Почему я, а не ты?»

Трист неожиданно вздрогнул и обхватил себя за плечи.

– Это всего лишь сны, Трист, – прошептал я.

Вокруг спали другие первокурсники, которым посчастливилось пережить чуму. Кто-то кашлял во сне, кто-то другой забормотал, потом принялся скулить, словно щенок, но вскоре затих. Трист был прав. Не многие из нас спали спокойно.

– Это всего лишь плохие сны. Все кончилось. Чума нас пощадила. Мы выжили.

– Тебе легко говорить. Ты поправился. Ты здоров и полон сил.

Он встал. Рубашка висела на иссохшем теле, и в тусклом свете спальни его глаза казались темными дырами на лице.

– Может, я и выжил, но чума не пощадила меня. И мне придется жить с тем, что она со мной сделала, до конца своих дней. Думаешь, я когда-нибудь смогу возглавить атаку, Невар? Мне едва удается выдержать на ногах утреннее построение. Моя карьера военного закончилась, не успев начаться. Мне уже никогда не жить так, как я собирался.

Он встал и шаркающей походкой вернулся к своей кровати. Когда он сел на нее, он уже тяжело дышал.

Я медленно откинулся на подушку. Трист снова хрипло прокашлялся и лег. Меня нисколько не утешало то, что его тоже мучают кошмары. Я вспомнил древесного стража и содрогнулся.

«Она умерла, – уверил я сам себя. – Она больше не может пробраться в мою жизнь. Я ее убил. Я убил ее и вернул себе ту часть своей души, которую она украла и соблазнила. Она больше не может мной управлять. Это всего лишь сон».

Я глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, перевернул подушку прохладной стороной вверх и опустил на нее голову. Впрочем, я не решился закрыть глаза, опасаясь провалиться обратно в кошмар, и принялся размышлять о настоящем, стараясь прогнать ночные ужасы.

Со всех сторон меня окружала темнота, мои выжившие товарищи спали. Спальня Брингем-Хауса представляла собой длинное, открытое помещение с большими окнами в каждом конце. Вдоль стен выстроились два аккуратных ряда коек, всего сорок, но только тридцать одна из них была занята. Полковник Ребин, командующий Королевской Академией каваллы, объединил сыновей старой аристократии с сыновьями боевых лордов и вернул кадетов, исключенных в этом году, но даже эта мера не смогла полностью восстановить наши сократившиеся ряды. Полковник мог сколько угодно говорить о нашем равенстве, но я полагал, что только время и близкое знакомство уничтожат пропасть, разделявшую сыновей старых аристократических семей и тех из нас, чьи отцы получили свои титулы от короля в благодарность за заслуги на поле боя.

Ребин был вынужден нас объединить. Чума спеков, пронесшаяся по Академии, истощила ее. Из нашего курса выжила только половина кадетов. Второй и третий пострадали не меньше. Погибли не только студенты, но и преподаватели. Полковник Ребин делал все, что мог, чтобы реорганизовать Академию и вернуть ее к прежнему распорядку, но мы все еще зализывали раны. Чума спеков уничтожила целое поколение будущих офицеров, и армия Гернии остро ощутит эту утрату в ближайшие годы. Именно этого и добивались спеки, когда магией насылали на нас страшную болезнь.

Когда начался новый учебный год, наш боевой дух был подорван. Не только из-за числа смертей, свидетелями которых мы стали, хотя уже и это было ужасно. Чума пришла к нам и убивала как хотела, – враг, бороться с которым не помогала вся наша подготовка. Сильные, храбрые юноши, мечтавшие отличиться на поле боя, умирали в своих постелях, перепачканные блевотиной и мочой, жалобно призывая матерей. Солдатам не стоит напоминать о том, что они смертны. Мы полагали себя юными героями, полными энергии, отваги и желания жить. Чума показала нам, что мы тоже можем умереть, что мы так же уязвимы, как беспомощные младенцы.

В первый раз полковник Ребин собрал нас на плацу в составе прежних подразделений, скомандовал: «Вольно!» – и приказал нам оглядеться и увидеть, сколько наших товарищей погибло. Затем он произнес речь, сообщив, что чума стала первым сражением, в котором нам удалось выжить, и что как она не делала различий между сыновьями старых аристократов и боевых лордов, так не станут делать и пуля или клинок. Пока он формировал новые подразделения, я размышлял над его словами. Я сомневался, действительно ли он понимал, что чума спеков не являлась случайной заразой и на самом деле была ударом, направленным против нас, столь же явным, как военная атака. Спеки послали исполнителей танца Пыли с далеких восточных границ Гернии в столицу с вполне определенной задачей – распространить болезнь среди аристократии и будущих офицеров армии. Они успешно сократили наши ряды. И если бы не я, их успех был бы полным. Иногда я этим горжусь.

А порой вспоминаю, что, если бы не я, они вообще ничего не смогли бы нам сделать.

Я безуспешно пытался заглушить угрызения совести. Я стал невольным помощником спеков и древесного стража. Нет моей вины, говорил себе я, в том, что я оказался в ее власти. Много лет назад мой отец доверил мое обучение воину из равнинных племен. Девара едва не убил меня своим «воспитанием». И под конец решил «сделать из меня кидона», познакомив с магией своего народа.

По собственной глупости я позволил ему опоить меня и ввести в потусторонний мир его народа. Он сказал мне, что я могу завоевать славу и почет, сразившись с древним врагом кидона. Но после ряда испытаний передо мной возникла толстая старуха, сидящая в тени огромного дерева. Я был сыном-солдатом своего отца, воспитанным в рыцарском духе каваллы, и не мог поднять меч на пожилую женщину. И из-за этой неуместной галантности был побежден ею. Она «отняла» меня у Девара и сделала собственной пешкой. Часть меня осталась с ней в мире духов. Пока я взрослел и начинал свое обучение в Академии, чтобы стать офицером каваллы, эта часть работала на стража. Древесная женщина превратила ее в спека во всем, кроме пятнистой кожи, через нее шпионила за моим народом и выдумала жуткий план уничтожить нас чумой. Изображая пленных танцоров, ее посланники прибыли в Старый Тарес на карнавал Темного Вечера и спустили на нас болезнь.

Мной овладела часть моего существа, бывшая спеком, и я подал исполнителям танца Пыли знак, подтверждая, что они достигли цели. Люди, пришедшие на карнавал, думали, что смотрят на примитивную пляску, а на самом деле вдыхали болезнь вместе с летящей пылью. Когда я со своими товарищами ушел с праздника, мы уже были заражены. И вскоре болезнь охватила весь Старый Тарес.

Я крутился на постели в темной спальне, взбивал подушку и уговаривал себя: «Прекрати думать о том, как предал свой народ. Думай лучше о том, как спас его».

Так и было. В лихорадочном забытьи, рожденном чумой, мне наконец удалось вернуться в мир древесного стража и бросить ей вызов. Я сумел не только вернуть украденную ею частичку души, но и убить лесную женщину. Я вспорол ей живот холодным железом сабли и отрезал ее от нашего мира. Ее владычество надо мной закончилось. Думаю, я сумел выздороветь, поскольку обрел утерянную часть себя. Ко мне вернулись здоровье и силы, и я даже начал прибавлять в весе. Иными словами, я снова стал целым.

Дни и ночи, последовавшие за моим возвращением в Академию и к военной жизни, показали, что вместе с тем, чуждым собой я поглотил и его память. Его воспоминания о древесном страже и ее мире рождали красивейшие сны о прогулках по первозданному лесу вместе с поразительной женщиной. Мне казалось, что две половинки меня разделились и пошли разными дорогами, а теперь воссоединились вновь. Уже то, что я это принимал и пытался впитать чужие чувства и мнения, явно говорило о влиянии на меня другого моего «я». Прежний Невар, которого я так хорошо знал, посчитал бы подобное слияние богохульным и невозможным.

Я убил древесного стража и не сожалел об этом. Она отнимала жизни ради «магии», которую извлекала из разрушающихся душ. Среди ее жертв должны были оказаться мой лучший друг Спинк и кузина Эпини, и я убил стража, чтобы спасти их. Я знал, что спас и самого себя, и дюжины других жизней. При свете дня я не думал о содеянном, а если и думал, то радовался тому, что одержал победу и помог друзьям.

А вот по ночам, когда я парил между сном и явью, меня переполняли печаль и чувство вины. Я скорбел об убитом мной существе, и тоска по лесной женщине опустошала меня. Спек во мне был ее любовником и горевал о том, что я убил ее. Но это был он, а не я. Во сне он на короткое время овладевал моими мыслями, но с приходом дня я снова становился Неваром Бурвилем, сыном своего отца и будущим офицером королевской каваллы. Я победил. И буду побеждать и дальше. И сделаю все возможное, чтобы исправить зло, причиненное предательством другого моего «я».

Я вздохнул, понимая, что мне уже не уснуть, и попытался успокоить свою совесть. Чума, которую мы пережили, в чем-то сделала нас и сильнее. Она объединила кадетов. Намерение полковника Ребина положить конец противопоставлению сыновей старой и новой знати почти не встретило сопротивления. За последние несколько недель я лучше узнал первокурсников из старых аристократов и понял, что по большому счету они мало чем отличаются от ребят из моего прежнего дозора. Яростное соперничество, разделявшее нас в первой половине года, осталось в прошлом. Теперь, когда Академия стала единым целым и мы начали свободно общаться друг с другом, я спрашивал себя, почему я так их ненавидел. Возможно, они были более утонченными и изысканными, чем их собратья, родившиеся на границе, но к вечеру оказались такими же первокурсниками, как и мы, стонавшими от тех же взысканий и обязанностей. Полковник Ребин позаботился о том, чтобы как следует перемешать нас в новых патрулях. И тем не менее моими самыми близкими друзьями остались четверо выживших ребят.

Рори занял место моего лучшего друга, когда пошатнувшееся здоровье Спинка заставило его покинуть Академию. Его бесшабашность и грубость жителя приграничья, как мне казалось, стали неплохим противовесом чопорности и правилам. Всякий раз, когда я погружался в уныние или задумчивость, Рори помогал мне из них выбраться. Он изменился меньше прочих моих товарищей. Трист больше не был тем же высоким красавчиком-кадетом, столкновение со смертью отняло у него уверенность в собственных силах. Теперь, когда он смеялся, в его смехе всегда слышалась горечь. Корт сильно тосковал по Нейту. Горе согнуло его, и, хотя он поправился, он постоянно бывал настолько хмур и подавлен, словно без друга мог жить лишь наполовину. Толстяк Горд ничуть не похудел, но казался довольным своей судьбой и держался с достоинством, которого прежде у него не было. Когда казалось, что чума уничтожит всех, родители Горда и его невесты позволили своим детям обвенчаться, чтобы те успели вкусить от жизни хоть малую толику. Судьба оказалась к ним благосклонна, и чума их не коснулась. И хотя над Гордом по-прежнему потешались, а некоторые презирали его за тучность, новое положение женатого мужчины подходило ему. Казалось, он обрел внутреннее спокойствие и уважение к себе, которые не могли поколебать ребяческие нападки. Все свободные дни он проводил с женой, а она иногда приезжала навестить его на неделе. Силима была тихой миниатюрной женщиной с огромными темными глазами и копной черных кудрей. Она обожала «своего дорогого Горди», как она его называла, а он был предан ей. Женитьба отделила Горда от нас; теперь он казался старше своих товарищей-первокурсников.

Он решительно взялся за учебу. Я всегда знал, что он одарен в области математики и инженерного дела, но теперь стало ясно, что способности у него блестящие и до сих пор он просто топтался на месте. Горд больше не скрывал свой острый ум. Я слышал, что полковник Ребин вызывал его, чтобы обсудить с ним его будущее. Он освободил Горда от занятий математикой вместе с остальными первокурсниками и выдал ему книги для самостоятельного изучения. Мы по-прежнему оставались друзьями, но теперь, когда больше не нужно было помогать Спинку, проводили вместе не много времени. Подолгу мы разговаривали, только когда ему или мне приходили письма от Спинка.

Он писал нам обоим более или менее регулярно. Спинк пережил чуму, а вот его военная карьера – нет. Буквы у него получались неровными, а письма были короткими. Он не жаловался и не спорил с судьбой, но скупость строк говорила мне о разбитых надеждах. Теперь у него постоянно ныли суставы и болела голова, если он слишком долго читал или писал. По настоянию доктора Амикаса Спинка отчислили из Академии по состоянию здоровья. Он женился на моей кузине Эпини, и она ухаживала за ним, пока он болел. Они вместе уехали в поместье его брата в далеком Горьком Источнике. Тихая жизнь почтительного младшего сына не имела ничего общего с его мечтами о военной славе и быстром продвижении по службе.

Послания Эпини были наивно-откровенны и не менее многословны, чем разговоры. Я узнавал, какие цветы и деревья встретились им по пути в Горький Источник, какая погода стояла в каждый из дней и о малейшем событии, случившемся по дороге. Эпини променяла богатство моего дяди и роскошный дом в Старом Таресе на жизнь в приграничье. Ей казалось, что она будет хорошей женой для военного, но, похоже, ей пришлось стать сиделкой для мужа-инвалида. Спинку не суждено сделать собственную карьеру. Они будут жить в поместье брата, на его иждивении. Как бы он ни любил Спинка, ему будет непросто прокормить брата и его жену на те скудные доходы, что дает поместье.

Я принялся ворочаться на постели. Трист прав, решил я. Никто из нас не проживет ту жизнь, на которую рассчитывал. Я пробормотал молитву доброму богу за всех нас и закрыл глаза, стараясь хотя бы немного поспать перед утренней побудкой.

Когда я вместе с товарищами встал на следующее утро, я чувствовал себя разбитым. За завтраком Рори попытался втянуть меня в разговор, но я отвечал односложно, да и остальные его не поддержали. Первым занятием в тот день было инженерное дело и рисование. Мне нравились уроки капитана Моу, несмотря на его предубеждение к сыновьям новых аристократов – таким, как я. Но чума унесла жизнь Моу, и нашим временным преподавателем стал кадет-третьекурсник. Кадет-сержант Вредо, похоже, считал, что дисциплина важнее знаний, и часто назначал взыскания тем, кто осмеливался задавать вопросы. Неряшливый кабинет капитана Моу, заполненный картами и макетами, был выпотрошен. Ряды парт и бесконечные лекции заменили экспериментирование. Я сидел, не поднимая головы, делал все, что полагалось, и не узнавал ничего нового.

Зато кадет-лейтенант Бейли прекрасно преподавал военную историю. Он явно любил этот предмет и читал куда больше, чем требовалось в рамках курса. Его лекция в тот день невероятно увлекла меня. Он рассказывал нам о влиянии гернийской цивилизации на жителей равнин. При жизни моего отца жители Поющих земель, наши традиционные враги, нанесли Гернии сокрушительное поражение. Гернии пришлось уступить им свои территории вдоль западного побережья. А король Тровен был вынужден обратить свой взор на неосвоенные земли на востоке.

Кочевые племена скитались по просторным степям и высоким плоскогорьям, будучи примитивным народом – без правительства, короля и с немногочисленными постоянными поселениями. Когда Герния начала расширять свои границы на восток, они вступили в бой, но их стрелы и копья оказались бессильны против современного вооружения. Мы разгромили их. Никто не сомневался, что это пойдет им на пользу.

– Когда Герния взяла на себя заботу о жителях равнин и их землях, они начали вести оседлую жизнь, строить настоящие города, заменившие временные поселения, разводить скот в загонах и выращивать для себя еду, вместо того чтобы добывать ее грабежом. На смену быстрым и невероятно выносливым лошадям, кормившим большинство жителей равнин, пришли сильные быки и лошади, приученные к плугу. Впервые за всю историю их дети узнают о пользе образования и письменности. Мы принесли им знание о добром боге взамен их ненадежной магии.

Лоферт поднял руку и заговорил прежде, чем преподаватель дал ему разрешение:

– А как насчет этих, которые называют себя защитниками, сэр? Я слышал, как мой отец говорил другу, что они хотят вернуть жителям равнин наши земли и позволить им жить как раньше, словно дикие животные.

– Прежде чем задать вопрос, дождитесь разрешения, кадет. Кроме того, ваш комментарий был сформулирован не как вопрос. Но я на него отвечу. Некоторые люди считают, что мы в корне изменили жизнь кочевников слишком быстро, чтобы они смогли приспособиться. И в чем-то они, возможно, правы. Но с другой стороны, они, на мой взгляд, не отдают себе отчета в том, что именно предлагают. Нам следует спросить себя: было бы для жителей равнин лучше, если бы мы медлили, предлагая им блага цивилизации? Или это означало бы, что мы пренебрегаем своим долгом по отношению к ним? Напомню, что жителям равнин приходилось ради выживания полагаться на свою примитивную магию и заклинания. Больше они этого не могут. Отобрав у них магию, разве не должны мы заменить ее на современные инструменты? Железо, сама основа нашего развивающегося мира, стало проклятием для их магии. Железные плуги, которые мы им дали, чтобы пахать землю, разрушили «поисковую магию», помогавшую им в набегах. Кремень и сталь теперь необходимы для них, потому что их маги больше не могут вызывать огонь из дерева. Жители равнин, осев, могут доставать воду из колодцев. Маги воды, приводившие их к источникам вдоль кочевий, больше не нужны. Немногих оставшихся чародеев ветра встречают редко, а рассказы об их летающих коврах и крошечных лодках, мчащихся по воде в безветренную погоду, уже полагают сказками. Не сомневаюсь, что при жизни следующего поколения они окончательно станут легендой.

Слова кадет-лейтенанта Бейли меня опечалили, я на мгновение вспомнил, как мельком видел чародея ветра на реке во время своего путешествия в Старый Тарес, как он расправлял маленький парус, чтобы поймать вызванный им самим ветер, и его крошечная лодочка мчалась портив течения. Это зрелище показалось мне волнующим и загадочным. И с горьким сожалением я вспомнил, чем все закончилось. Пьяные болваны, плывшие на нашей барже, изрешетили его парус, а вместе с ним – и магию, и он оказался в воде. Я решил, что он утонул, став жертвой злой выходки молодых аристократов.

– Свинец может убить человека, но магию уничтожает холодное железо. – Слова преподавателя вырвали меня из потока воспоминаний. – То, что наша более развитая цивилизация вытеснила примитивный жизненный уклад кочевников, – часть естественного хода событий, – продолжал он. – А чтобы не слишком зазнаваться, помните, что мы, гернийцы, тоже стали жертвами превосходящей технологии. Когда жители Поющих земель совершили открытие, позволившее их пушкам и ружьям стрелять дальше и точнее наших, они смогли разгромить нас и забрать у нас прибрежные провинции. Но как бы нас это ни возмущало, вполне естественно, что, достигнув более совершенной военной технологии, они отняли у нас все, что хотели. Не забывайте об этом, кадеты. Мы вступаем в век техники. Те же принципы применимы к завоеванию равнин. Обстреливая их воинов свинцовыми пулями, мы могли сохранить наши границы силой оружия, но не расширить их. И только когда кто-то понял, что холодное железо в состоянии причинить вред не только им самим, но и их магии, нам удалось сдвинуть границы и навязать им свою волю. Недостаток железных пуль в том, что их, в отличие от свинцовых, не так легко вернуть и переработать в полевых условиях, но он меркнет в сравнении с огромным преимуществом, которое дало нам их использование. Дикари полагались на свою магию, рассчитывая при помощи заклинаний отклонять наши выстрелы, пугать лошадей и вносить замешательство в наши ряды. Наше продвижение вглубь их земель, господа, так же неминуемо, как прилив и как наше поражение от Поющих земель. И, как и мы, жители равнин либо будут уничтожены новыми технологиями, либо научатся жить с ними.

– То есть вы считаете, что мы имеем полное право переступить через них? – напрямик спросил Лоферт.

– Поднимите руку и ждите разрешения задать вопрос, прежде чем говорить, кадет. Я вас уже предупреждал. Три наряда. Да. Я считаю, что мы вправе. Добрый бог дал нам способ одержать победу над жителями равнин и прийти туда, где прежде обитали лишь стада коз и дикие животные. Мы принесем в Средние земли цивилизацию к всеобщей выгоде.

Я поймал себя на раздумьях о том, что́ выиграли погибшие обеих сторон, сердито потряс головой и решительно отбросил циничные мысли. Я – кадет Королевской Академии каваллы. Как и положено второму сыну аристократа, я – сын-солдат своего отца и твердо последую по его стопам. Я рожден не для того, чтобы оспаривать устройство нашего мира. Если бы добрый бог хотел, чтобы я задумывался о правомерности нашего продвижения на восток, он сделал бы меня третьим сыном, рожденным стать священником.