– Вот выдумал! Какой еще четверг? Среда! Спи!
И добавила, чтобы не подумал чего:
– У нас, гражданин, сегодня переучет…
Это она пошутила так – работала раньше в овощном магазине. Римма Васильевна натянула на себя одеяло и повернулась на другой бок. Степан Петрович не нашелся с ответом. Ответил, когда вернулся к себе:
– Не больно было надо!
Громко сказал, чтобы слышала. По твердому убеждению его, костер любви надо поддерживать. Если Степан Петрович подбрасывал в огонь хотя бы по полену в неделю, то Римма Васильевна откровенно филонила, ограничивалась хворостом, да и то все реже и реже. Горько было видеть и сознавать, что полотно жизни, до этого светлое, яркое и бесконечное, становится куцым, тусклым и помятым. А ведь в стиральную машинку его не засунуть, утюгом с паром не выгладить. Наощупь-то Римма Васильевна еще ничего, но усушка и утруска налицо и на лице, чего скрывать. Женой для него она, конечно, быть не перестанет, а все-таки уже не то. Главное, и в характере ее сделалась пересортица. Утром за завтраком, если муж говорил: «сегодня тепло будет», то в ответ обязательно следовало: «подожди, к обеду дождь будет, вон там, смотри, туча, а за ней и другая». «Да не туча это, а облако!» « А я тебе говорю – туча!» На этом муж умолкал. Помнит, мать учила уму-разуму. Ты, говорит, Степа, лучше молчи, в семье тихо будет, сколько грому не греметь – солнышку все равно быть. Хотя досада не проходила, тлела весь день.
Поэтому ничего хорошего от будущего Степан Петрович не ждал. Все хорошее уже произошло, иссякло, на него, наверное, тоже имеется свой лимит. Зато прошлое теперь выглядело, как самые лучшие годы. Сначала он служил в армии, дошел до капитана, но большая часть жизни была связана с гражданкой, когда попал на завод. Взяли его начальником второго отдела. Отдельный кабинет, стол, телефон, две печати: одна для документов, другая на железную дверь. Приходит к нему, скажем для примера, слесарь или металлург, или начальник цеха – неважно кто: «– Степан Петрович, подмахните заявление – в отпуск иду!» А он: «– Тут не подмахивают! Тут, милый мой, оборону страны берегут. Предъяви военный билет. Куда едешь? На сколько? Как с тобой связаться в случае обострения международной обстановки?»
Степан Петрович – картотеку из сейфа, а там как в аптеке – по алфавиту: группа запаса, звание, отдел, цех, специальность…Найдет нужную фамилию, все сверит, внесет запись. Обстоятельно, со значением. Хоть в первый раз военнообязанный сюда пришел, хоть в десятый. И лишь потом – резолюцию, подпись. На 23 февраля форма одежды – парадная. Идет по коридору, шаги печатает, взгляд мужественный – у всех, включая женщин, рука к голове сама тянется честь отдать. На совещании его место рядом с главным инженером, чтобы директор в нужную минуту мог обратиться: «– Степан Петрович, как у нас с резервами? Укладываемся в норматив?» Вопрос, между прочим, по важности и значению – второй после госзаказа. А в сущности, пожалуй, первый: завод-то цветной металл выпускал, по секретным каналам предписывалось иметь постоянно наготове столько-то сотен тонн рулонов на снарядные гильзы. Или патроны. Или для каких других неотложных задач.
«– Степан Петрович, вы уж проследите», – просит директор. Степан Петрович поднимается по привычке со стула, руки по швам: «Так точно!» Об обязанностях ему напоминать не стоит. С его-то армейской подготовкой. Мысленно он постоянно на том складе, как на посту новобранец. Назначена проверка на такое-то число – будет даже при землетрясении в девять баллов! Петрович лично все перевесит, учтет до последнего килограмма, опломбирует каждый замок, затворит за собой дверь, ключ – в сейф.
Внешне Степан Петрович выглядит строгим, мужественным: пиджак – на все пуговицы, глаз с прищуром. А как улыбнется – до самого крайнего зуба – куда что делось! На вечерах по праздникам в Доме культуры за одним столом сидеть одно удовольствие: шутки-прибаутки словно из пулемета, если тост – всех вспомнит, да еще по имени-отчеству. Вечером Римма Васильевна укорит: мог бы, дескать, и пропустить рюмку, другую. Нельзя, милая моя, парирует Петрович, компания была! Сорокаградусная – как пароль, сразу видно, кто ты, что ты и зачем.
Наступил день рождения – пожалуйте! Разумеется скромно, узким кругом: главный механик, председатель профкома и начальник плавильного. За надежной дверью, после семнадцати ноль- ноль. Виновник торжества потчует их с прожилками, с чесночком и с перцем салом да солеными в банке одинаковыми, как патроны, алыми помидорами. А еще байками из армейской службы. За двадцать пять лет много чего было. Пепельница уже не вмещает окурки, дым – до потолка. Пора. Душа слова требует. Петрович достает из нижнего ящика стола ученическую тетрадь. Мужики слышали его стихи уже не раз, однако внимают ему с искренним уважением и почтением, понимая значение момента, и расходятся по домам с ощущением полного удовлетворения друг другом, работой, заводом и державой.
И вот вдруг в самый разгар полной забот, событий и надежд жизни Петровичу подошло время уходить на пенсию. Первые дни ему казалось, что вот-вот позвонит телефон и голосом директора скажет: «Степан Петрович, возвращайтесь в строй!», а он ему: «Так точно!» Но аппарат молчал. Была осень, моросил холодный дождь. Петрович на кухне глядел сверху как с кленов падают серые листья на раскисшую землю. Напротив стояла такого же цвета пятиэтажка. В одном из окон неподвижно сидела старуха. Он отчетливо понял, что это все!
Впрочем, то была минута слабости, и Петрович вспомнил городскую редакцию, откуда к нему частенько обращались с просьбой подкинуть что-нибудь свежее в номер к двадцать третьему февраля или Дню Победы. Дружба с газетой продолжалась долго, репортеры, если по пути, охотно заворачивали в гостеприимный кабинет, где угощали не только чаем. Он пришел в редакцию тоже не с пустыми руками, а как положено и обнаружил, что прежних ребят, оказывается, нет. Вместо них – сплошные размалеванные и прокуренные девицы, которым до него никакого дела. Сменился редактор. Петрович присел возле его двери, колеблясь: зайти или как? Новый говорил по телефону громко, решительно, видать, о кадрах и под конец сказал:
– Мне эти пенсионеры и на дух не нужны! Старье должно стареть.
Дома Степан Петрович предложил жене:
– Давай хоть собаку заведем, что ли!
– Не дай Бог!– всполошилась Римма Васильевна. – Какой ей уход нужен, ты знаешь? Прививки, лекарства, ветеринар…А гулять? Каждый день! Зашел в квартиру – лапы мыть. Встанешь в шесть утра каждый день?
Черная полоса жизни лишила Степана Петровича прежнего равновесия, его место заняла сплошная безнадега: кислая на вкус, мутная на вид, обволокла душу, давит и давит… Голова отяжелела, будто набили мокрой ватой. Как белье в иллюминаторе стиральной машинки ворочались мрачные мысли – то медленно, то рывком. Он долго не засыпал, утром жена выговаривала : «Чем ты там елозишь по простыне! Всю ночь – шур-шур-шур! Я-то ладно, переживу, соседи скоро по батарее стучать начнут». Случался сон – невнятный, без смысла, рассвет стирал его, утром оставался неприятный осадок.
Время шло, Степан Петрович продолжал маяться. Он не умеет просто лежать с открытыми глазами и коротать очередную ночь. Глаза закрываются сами и сразу перед ним возникают то ли обрывки сна, то ли явь, которая покоилась на самом дне пролетевших лет. …Он так мал, что неизвестно, сколько ему – от силы пять – рядом отец и мать, молодые, возвращаются из рощи. Деревья с крохотными листочками, травка – несмелая, редкая. Туда шли, легко перешагнули ручеек поперек просохшей дороги, а назад – в том месте громадная лужа вровень с водой в низинах по обеим сторонам. Мать охает, испуганно озирается. Отец после нескольких попыток перепрыгнуть преграду, сажает сына на плечи, шлепает по луже напрямую, затем возвращается за матерью, берет на руки. Они спасены, оборачиваются: «Попер Урал! Еще бы маленько, и нам каюк!» Степке страх еще не ведом, Степке весело! …Вот он подпирает палкой решето, сыплет для приманки пшено, притаился с концом веревки, ждет воробьев. …Зима. С крутого обрыва скатывается с визгом и криком ребятня. Кто посмелее, подпрыгивает на трамплине, малышня осваивает салазки чуть в стороне, благополучно съехав, оглядываются: снизу берег высокий-высокий! Озеро покрыто прозрачным льдом, если присмотреться, видно как в глубине среди темной колыхающейся растительности медленно плывет рыба …Жара, ослепительное солнце. Спрятаться можно только в зарослях акации, да и то не надолго. Она цветет ярко-желтым, без перерыва гудят пчелы. Нехорошо гудят. Лучше уползти за сарай – там тень и немного продувает. Это место солнце обходит стороной. Степан Петрович вздрагивает… За старым сараем с покосившейся стеной старший брат … казнит кота: «Цыпленка, гад, сожрал!» Кот висит на турнике, петля врезалась в шею, задние лапы молотят по воздуху, стараясь ослабить бечевку, брат бьет по ним длинной палкой: «– Живучий, гад, не сдохнет никак. Будешь знать…» Казнь длится долго, жертва то затихает, то снова извивается из последних сил, пока не вытягивается во весь рост. Все.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
