Благодаря умелому командованию, полк Михаэля оказался наиболее стойким и организованным, что много поспособствовало, хоть и с трудом, но пробиться-таки к середине дня на помощь к 28-й дивизии. И вместе они сумели нанести контрудар, что заставило части германского корпуса отступить. Позже они узнают, что четыре дивизии Хана Нахичеванского бездействовали весь день сражения.
Прапорщик Павел Лавров по ходу сражения внимательно наблюдал за действиями Михаэля и пытался запомнить, учиться у него. В этот день Михаэль сделался для него кумиром. А вот само сражение стало для Лаврова ещё не главным испытанием. Главное испытание ждало его впереди.
Когда оружейный огонь затих, смолкли звуки выстрелов, все выжившие смогли внимательно оглядеть поле боя. И взору их предстала картина страшная. Михаэль и Лавров молча всматривались в то место, где находился дивизион, расстрелянный мощнейшим огнём артиллерии. Той артиллерией, стрелкам которой, они отдавали приказы.
Лавров вздрогнул и занёс руку над головой, приказывая своей роте вновь приготовиться к бою. Вражеские офицеры и канониры смотрели остекленевшими от ужаса глазами, жесты и позы их внушали боевую уверенность. Михаэль остановил Лаврова и осторожными шагами повёл за собой вперёд. Подойдя ближе, Лаврову стало понятно, что живых здесь нет.
Бешено заколотилось его сердце при виде одного немецкого офицера, совсем юнца с поднятой саблей, застывшего у своего орудия. Голова его была запрокинута, а рот открыт так, будто кричал он в последнюю секунду своей жизни, какую-то команду, и глаза его были устремлены в небо. Лавров задрожал всем телом:
? Мне почудилось, будто он жив, ? шёпотом произнёс Лавров, будто убитый и впрямь живой и может услышать его. ? Господь всемогущий совершенно, как живой, ? перекрестился Лавров. – Вы знаете, ваше высокоблагородие, вот сейчас, от вида этих мертвецов, мне даже страшнее, чем от самого боя. Знаю, мне должно быть совестно от этого признания, но это так.
Михаэль посмотрел на солдата, о котором говорил Лавров и отёр глаза ладонью, будто пытаясь проснуться после дурного сна. Вид этого бойца и впрямь наводил ужас. Он наполовину вставил снаряд в орудие и, с не отнятыми от него руками, стоя на коленях, смотрел с каким-то особым удивлением вверх и, казалось, спрашивал, в чём дело. И всё-таки фигуры эти только издали казались живыми. Когда Михаэль с Лавровым подошли ближе, то увидели, что у офицера три четверти головы сзади были оторваны, и осталась буквально одна маска, а у солдата выбит весь живот.
? Видно, смерть была моментальная и безболезненная, ? бледнея предположил Лавров. – Поэтому их лица, как живые.
Сказав эти слова, Лавров неожиданно пошатнулся и взялся за горло. Лицо его исказилось, и щёки неестественно надулись. Едва успев сделать несколько шагов в сторону от Михаэля, его вырвало.
В мирные дни Лавров не представлял себе войну такой. Он вообще не думал о ней, пока не оказался на фронте. До этого война виделась ему чем-то абстрактным, как на учениях, где есть манёвры, есть стрельбы, но реальных увечий и смертей нет и быть не должно. И вот они есть, и вот она ? настоящая война, и он видит её своими глазами, и она страшна. И то, что он, командир роты, жизнь которых длится здесь не более пятнадцати дней, остался сегодня жив и даже не ранен, виделось ему большой удачей. Но, как долго будет сопутствовать ему эта удача? Насколько ещё боев её хватит? Та уверенность, что война эта ненадолго, которая преобладала в большинстве бойцов, и в Лаврове тоже, после сегодняшнего боя, стала гораздо меньше.
? Пойдёмте отсюда, ? сказал Михаэль, протянув Лаврову носовой платок.
Проходя мимо батареи, расстрелянной на самом выезде на позицию в полной запряжке, не успевшей не только открыть огонь, но даже остановиться, их взгляду снова предстала ужасающая картина убитых людей и лошадей, дружно лежащих вместе на своих местах. Глядя на убитых лошадей Михаэль сказал:
? Это вторая моя война, и, как и в японскую, не могу сдержать в себе жалости к лошадям. Бедные животные. Разве они виноваты во всей этой катастрофе, случившейся между людьми?.. Ну, а вы молодец, прапорщик Лавров! Из вас выйдет славный командир!
? Спасибо, ваше высокоблагородие! Но стоит признать, я не на шутку испугался сегодня. Испугался и растерялся.
? Это от неопытности, голубчик. Вам верно не больше двадцати лет?
? Двадцать четыре. Должно быть, и этим солдатам не больше, и нашим. И у всех них есть родители. Какое горе к ним всем пришло.
? Это похвально, что вы жалеете людей. Это важно для офицера. Всегда помните об этом, ибо нет ничего страшнее жестокости офицера по отношению к своему солдату, да и к солдату противника.
? Как же иначе, ведь и у меня в Смоленске мать и сестрёнки, и у них кроме меня никого.
? Вы выходит смоленский. А отец что же?
? Отец погиб в японскую. Он из потомственных дворян был. Без него имение наше обветшало. Матушке не раз предлагали его продать, но она всегда отказывается, бережёт в память о нём, даже невзирая на то, что долги наши копятся. А сам я по окончании кадетского корпуса учился в Александровском военном училище.
? Не горюйте, голубчик, всё ещё наладится, ? подбодрил Михаэль Лаврова.
Весь следующий день армия оставалась на месте, отдыхая и подтягивая тылы, и возобновила наступление днём двадцать второго августа.
Глава 9.
? Южнее Гумбиннена тридцать пятая и тридцать шестая дивизии генерала Макензена атаковали центр Первой русской армии на четыре часа позже и без предварительной разведки. Они натолкнулись на три русских дивизии, и попали под фланговый огонь артиллерии двадцать седьмой дивизии. Тридцать пятая дивизия понесла большие потери и в беспорядке отступила на двадцатый километр. Тридцать шестая дивизия также была вынуждена отступить. Начавшая преследование двадцать седьмая дивизия генерала Адариди была остановлена корпусным командиром. Генерал Рененкампф отдал приказание преследовать бегущего врага, однако вследствие потерь и отставания тылов отменил этот приказ.
Закончив читать, Натали подняла свои печальные глаза на Петра Ивановича. Он склонился над картой, разложенной на письменном столе в своём кабинете, и что-то отмечал на ней.
Из всех детей, живущих сейчас в доме, Натали стала Петру Ивановичу ближе всех. Самая юная, нежная, она была ласкова и внимательна, как к родной матери, так и к Петру Ивановичу с Ольгой Андреевной. Она была и единственной из девочек, кто с интересом относился к положению дел на фронте, ведь там воевал и её отец, и Андрей, которого она почитала за брата, и безмерно уважаемый ею, друг их маленькой семьи, Алексей Серебрянов.
Натали искренне не понимала, почему фронтовые сводки так неинтересны Вере и Ксюше, но, несмотря ни на что, не смела осуждать их.
? О чём ещё пишет отец? – спросил Петр Иванович Натали.
? Пишет, что сильно тоскует по нам всем и нашему дому. Пишет, что в полку появился некий прапорщик Лавров, светлый человек и способный офицер, а ещё…
И потупив взор, тихим голосом, Натали сказала:
? Папа пишет, что солдаты неохотно идут в бой за «не своими», за немцами. За людьми, у которых родной язык и фамилии такие же, как у врага. И, что потому немцы-офицеры стали менять фамилии.
И снова поднеся письмо к глазам, Натали стала зачитывать:
? «Иоган Клейст, стал Иваном Клестовым, Теодор Мут – Федор Мутов, Вальдемар Фон Визе – Владимир Фонвизин». Но папа убеждён, и я вместе с ним, что, как и все подданные России, русские немцы доблестно сражаются, и будут сражаться против общего врага.
? Я убеждён в том же, ? ласково взял за руку Натали Петр Иванович. – Ну, ступай.
Выйдя из кабинета Петра Ивановича, Натали отправилась в комнату к Ксюше. Девушки крепко сдружились ещё в Петербурге, и казалось теперь, живя под одной крышей, объединённые общей бедой и общими лишениями, дружба их должна была стать ещё крепче. Но этого не произошло. Ксюша отстранялась от своих близких всё дальше и дальше, она менялась на глазах, превращаясь из застенчивой, нежной, жизнерадостной барышни в надменную, бесчувственную куклу. Всё более она стала походить на свою старшую сестру Веру. Что-то тяготило урождённую княжну Сенявину, будто что-то жгло изнутри. Но Натали и все домочадцы списывали это её состояние на разлуку с любимым супругом, на страх потерять его.
? Ксюша, взгляни, ? Натали протянула журнал с сатирической карикатурой. – Как верно, не правда ли?
Ксюша равнодушно взглянула на карикатуру, на которой был изображён император Вильгельм II в усмирительной рубашке, прикованный к больничной койке, но продолжающий жадно обнимать земной шар. Лицо его было безумно. Всю эту карикатуру сопровождало стихотворение:
Шар земной покрыл ты кровью,
Не моргнув при этом бровью,
Сколько душ ты загубил,
Сколько семей разорил,
Но настал расплаты час,
Мы теперь проучим вас, ?
И рубашечкой согреем,
И усы ваши побреем,
На башку наденем кепи,
И посадим вас на цепи.
С началом войны появилось множество всевозможных карикатур высмеивающих императора Пруссии Вильгельма II, но Ксюша ко всему этому оставалась равнодушной. Вот и сейчас она только вздохнула и, отвернувшись от журнала, продолжила полировать свои бледно-розовые ноготки.
? Ну, хорошо, ? убрала журнал в сторону Натали. – Петр Иванович предлагает съездить на ваш сахарный завод. Посмотреть, как он устроен, поддержать рабочих, трудящихся на нём в две смены из-за войны.
? Ах, миленькая Натали! Как же не верится, что эта война может затянуться надолго. А мне из-за неё оставаться надолго здесь. Если бы ты только могла вообразить, как скучно здесь осенью. А зимой? Зимой совершенно невыносимо. Другое дело Петербург! Какие вечера там устраиваются, какие балы! А синематограф! Ты ходила в синематограф?
